Творчество

Глава 6. Bluebird – синяя птица



POV Анжелина Уэйанс

Когда жизнь покидает привычное русло, события становятся совершенно неподконтрольными. Собственно, я лишена иллюзий относительно того, что могу управлять хоть чем-то, кроме тостера, но если всё идёт предсказуемо – своим чередом – появляется удобное и обманчивое впечатление, что можно вершить свою судьбу и свою реальность. Это не так. И в одно не слишком прекрасное майское утро я в этом в очередной раз убедилась.
В начале мая меня отчислили из колледжа. И это стало для меня чёртовой неожиданностью: секретарь нашего декана остановила меня у входа в аудиторию, буквально поймав за руку. Моё имя в коротком списке неудачников смотрелось инородно – наверное, каждый студент на моём месте чувствует себя именно так. Я прочла свою красивую фамилию несколько раз подряд, сверила две буквы инициалов: Анжелина Джордан Уэйанс. Это я. Рассказ о том, как удобнее всего забрать свои бумаги из канцелярии, я слушала вполуха, заранее представляя не то, как мама будет расстроена, а то, насколько странным будет сейчас увидеть свой отличный школьный аттестат. Дикость какая-то...
Выйдя на крыльцо, я набрала номер Айвена.
- Привет, кузен. Прикол хочешь?
- Валяй, - расслаблено отозвался он.
- Меня отчислили.
- Повтори?
- Меня, твою мать, отчислили!
- Печально. Бери такси и возвращайся домой. Буду дома - обсудим.
- Что обсуждать, Айвен?! Мне надо как-то объяснить это своим родителям. И твоим, кстати, тоже.
- Что объяснить? Что ты прогульщица? – судя по интонации, он улыбался, а мне всё никак не становилось смешно. Наоборот, муторно.
- Не переживай, я не скажу, что прогуливала занятия с тобой.
- Не скажешь, потому что не хочешь услышать о том, какая я плохая компания. Мой отец не преминёт попенять на это.
Он говорил ещё что-то, но я уже не слушала. Для него это был очередной разорванный шаблон, очередная инакость. А мне было странно думать, что свобода от немецкого, о которой я совсем недавно думала как о несбыточной мечте, свалилась на меня так внезапно.
Что дальше? Как? Куда? Все мои смелые мысли и идеи включили заднюю и расползлись по тёмным углам сознания. Возвращаться домой не хотелось, потому что Айвен слишком явно был намерен шутить и ёрничать, а мне не хотелось чувствовать себя маленькой и смешной. Но идти мне было некуда: все друзья на занятиях, ночные клубы спят до вечера, а в кино сплошь уже отсмотренные сеансы...Вместо того, чтобы взять такси, я проехалась на метро, слушая плеер и не понимая половины слов из давно заученных наизусть песен. Цепляясь за тротуар каблуками и подслеповато тычась в поребрики, я пыталась понять, что же испытываю прямо сейчас, но неожиданность перемен сработала как особый сорт анестезии, избирательно отключив память, эмоции и, кажется, чувство времени. Ветер играл моими волосами, то и дело набрасывая их мне на глаза, как импровизированную вуаль. И мне решительно не было дела до того, как сейчас выглядит моё лицо, с чуть размазанной тушью и тонкими стежками подхваченного прядками с губ блеска. Наверное, я была похожа на Ворона Мстителя...
Уже войдя в арку двора, я немного притормозила, расслышав встречные шаги. Отбросив волосы с лица, я успела увидеть крепкий силуэт на фоне светлеющего впереди прохода, будто вырезанный из плотного картона цвета остывшего пепла. Мы встретились чётко – он входил, я выходила, и мы узнали друг друга мгновенно, хотя не были очень уж близко знакомы. Остановившись, мы просто смотрели друг на друга, будто не решаясь сказать: «Привет».
Роберт улыбался мне из-за поднятого воротника ветровки, и я не смогла не улыбнуться в ответ.

POV Роберт Паттинсон

Утро началось со звонка одной из моих старших сестер, которая горела страстным желанием меня увидеть. Уж не знаю, где она выискала время в своём достаточно плотном графике рекламиста и начинающего политика, но она назначила мне аудиенцию в пабе «Виктория», что близ станции метро Ланкастер Гейт. Символично, не так ли? Особенно в городе, где паб расположен в каждом втором доме... Думаю, она повелась на название и хотела быть оригинальной, а не просто поболтать с братишкой за пинтой пива.
Сомнительная прелесть любого лондонского паба в том, что успеть туда надо к моменту его открытия. То есть, как правило, к одиннадцати утра – немного потолкаться с такими же жаждущими пива и нехитрой снеди, бедолагами, и занять столик обязательно у окна, чтобы меланхолично созерцать суету лондонских улиц, потягивая золотистую жижу с пружинистой пенкой. Вики традиционно брала ирландский эль, я – что-нибудь по настроению – и мы вдвоём отправлялись в страну воспоминаний, потому как, до недавнего времени, я не слишком баловал своё семейство частыми визитами в Лондон и семейными обедами. «Взрослый младший брат – это кайф. С ним можно обсуждать абсолютно всё и даже советоваться кое в чём», - Вики часто спрашивали обо мне, и к моменту окончательного формирования моей головокружительной популярности в образе Эдварда Каллена, это перестало её бесить. У неё, в сущности, был только один ощутимый минус: даже сегодня, собираясь на эту встречу и наугад вытягивая футболку из стопки, принесённой из прачечной, я чувствовал – уж не знаю, чем – что она снова будет говорить со мной о Нине. И радовался, что она не была знакома с Эвой.
Нина Шуберт была любимым коньком моей сестрицы. Она троллила меня этим романом покруче любого блогера или сталкера, периодически срываясь в полное кликушничество – просто, чтобы меня хотя бы немного взбесить. Иногда ей это удавалось, иногда – нет, но мне всерьёз казалось, что она впрямь считает её моей второй половиной, которую я прошляпил по-глупости. Кажется, они продолжают общаться за моей спиной, потому что Вики знает о её жизни гораздо больше, чем я, хотя – номинально - мы с Ниной остались друзьями.
Знаете, какого цвета мои любимые джинсы? Фирменный цвет Адидас «bluebird». По ним невероятно сложно определить свежесть: даже новые, они выглядят умеренно грязными и поношенными. В этом есть какой-то непонятный мне шик, плюс, с ними сочетаются мои любимые цвета футболок: болотный, серый, невнятно-зелёный. Не нужно быть денди, чтобы подобрать пару: просто открываю шкаф, не глядя, тянусь к плотной стопке, пахнущей стиральным порошком... Принудительно растягиваю «морщинки» недостаточно проглаженного трикотажа, стараясь не замечать мелких дефектов. Знаете ли, я со скрипом расстаюсь с любимыми вещами, будь то книги, которых у меня, признаться, не так уж много, или футболки, которые имеют свойство занашиваться и ползти мерзкими дырочками, будто их тратили какие-то зловредные жуки. И если книги я могу носить с собой в ридере, то мои безликие, но дорогие моему скупому мужскому сердцу майки и футболки от геноцида усилиями моей заботливой матушки спас только мой переезд. И то, мне кажется, она не отказалась бы приехать в гости, привезя с собой пирог с почками, только ради того, чтобы перешерстить содержимое моих шкафов.
Ей всегда кажется, что её Бобби похож на запущенный сад. А мне кажется, что она перепутала меня с молодым Полом Маккартни - это он стремился быть стильным и стать сэром. А меня вполне устраивает то, какой я есть. Даже если я слегка небрит и чутка помят...
С этими мыслями я собирался, надеясь пройтись пешочком, благо, идти предстояло недалеко, и погода была тёплой и солнечной. Завтракать перед походом в паб было по меньшей мере глупо: я уже предвкушал, как закажу свой «пастуший пирог»... Впрочем, я вряд ли успею расправиться с этой горой картофельного пудинга и бараньего фарша до того момента, как Вики засобирается или отобьёт мне аппетит разговорами на неудобные темы. А вообще я бы с радостью сидел в пабе до самого выкрика: «Время, джентльмены», который за десять минут до закрытия, но уже без сестры. Я вообще чувствовал подспудное нежелание кого-либо видеть сегодня, тем более что добрюша Вики резюмировала нашу беседу уклончивым: «Ну, надеюсь, увидимся», будто нарочно оставляя мне место для отступления.
Вторая возможная из неприятных тем – мой предстоящий день рождения. Четверть века и блаблабла... Как всегда, никто у меня дома не знал, что же такого подарить любимому и такому взрослому сыночку. Это было нормой с тех пор, как я стал зарабатывать больше отца: мои прагматичные родственники пребывали в полной растерянности, и когда что-то таки дарили, то делали это в буквальном смысле хором. При этом мне хотелось провалиться сквозь землю – так было неловко от всеобщего напряжения. Не хватало ещё, чтобы меня и в родительском доме считали зазнайкой и зазвездяем! Нет, никто такого обо мне не думал, но какой-то песочек в отношениях уже пару лет весьма отчётливо поскрипывал...
К моменту выхода из дома, у меня начало ныть колено. Старая травма, ещё со времён «Сумерек»: недостаточно серьёзная, чтобы драконить фанатов, но чтобы аукаться время от времени – в самый раз. Растяжение внутренней коленной связки или что-то вроде того... Это как одиножды подвёрнутая нога: всякий раз норовит отстегнуться в том же месте в самый неподходящий момент. «Вещее» колено стало моей своеобразной приметой: если подаёт голос, значит, матрица что-то меняет. После этого желание идти в паб купировалось до куцего огрызка, не стоящего моего внимания... Но я упрямо спускался по лестнице, себе назло. Мазохизм, знаете ли, - одна из моих любимых черт. Впрочем, тут я лукавлю, потому что никому, кроме меня самого, не позволено меня истязать.
И только дойдя до арки двора, я понял, что именно уготовила для меня судьба. Глумливая, надо сказать, зараза.
Я не видел Анжелину Уэйанс неделю или полторы – впору было ставить зарубки на дверном косяке, отмечая каждый день, который я считал своей персональной победой. Я не оставил ей никаких своих контактов, и мог корить себя за это сколько угодно. И я делал это с завидной регулярностью, например, когда несколько дней назад сидел на своей террасе, в единственном невидимом с террасы Инглиса месте, и слышал, как они спорят, и она плачет – в паре метров от меня... Вжавшись спиной в холодный камень, я боялся кашлянуть, чтобы не выдать своего присутствия. Мне было неудобно и дико, потому что я был бы рад помочь ей, одновременно понимая, что не могу, и испытывая вполне себе традиционную мужскую растерянность при виде женских слёз. Я сам был себе злобный баклан, потому что не оставил ей шанса даже теоретически обратиться за помощью. Да, признаю: смешно рассчитывать на это, но мысль о том, что она не звонит лишь потому, что не знает номера, казалась мне куда более приятной, чем перманентные раздумья о моём неуклюжем визите к Инглису.
Увидев, что она выходит навстречу мне прямо из арки, я остановился, как вкопанный. Второй шанс упускать мне не хотелось. Чем чёрт не шутит, может, мне удастся не просто выдавить из себя приветствие, но и позвать её с собой. Вики наверняка забудет о Нине...
Но, как только я увидел, что у Анж глаза на мокром месте, я думать забыл о походе в паб, сладковатом привкусе баранины и разговорах с сестрой. Вместе с тем, я чувствовал, как лицо расплывается в совершенно неуместной улыбке.
- Здравствуй... - она кивнула, пытаясь привести в порядок спутанные волосы. - Не плачь, пожалуйста...
Мне хотелось коснуться её щеки. Губами. Но я сдержал этот порыв.
Она не знала, куда деть руки, и принялась теребить ремень сумки, мёртвым грузом висевшей на её плече. Её тихое: «привет» я едва расслышал.

POV Анжелина Уэйанс

Я не рассчитывала на встречу с кем-то хотя бы мало-мальски мне знакомым до самого вечера, когда вернётся Айвен. И уж тем более - на встречу с Робертом как его там Паттинсоном. Первой моей реакцией было недоумение, потом раздражение, но его улыбка меня разоружила. Мне хотелось бы верить, что у меня был не слишком несчастный и потрёпанный жизнью вид, потому что он смотрел на меня всё так же заинтересованно, как и в вечер нашей первой встречи. Почему-то мне вспомнилось, как его зажало там, на вечеринке Найджела. Теперь я сама была зажата, как первоклассница, у которой не задался первый школьный день. Моё приветствие было слишком тихим, чтобы быть вежливым, но вместо того, чтобы обойти меня по касательной и отправиться дальше по своим делам, Паттинсон почему-то продолжал стоять, будто затем и вышел, чтобы меня встретить.
- Я неудачница, - вырвалось у меня. – Неудачница. Потому и плачу...
Почему мне захотелось рассказать малознакомому человеку о своих неприятностях? Я смотрела на него и не находила ответа на этот вопрос. Что я знаю о нём, что у меня есть, кроме распиаренного киношниками «фасада»? Ничего. Но слова сами рвались наружу.
- Вопрос как минимум дискуссионный, - возразил Роберт. – Ты домой?
- Домой... – согласилась я. Хотя, признаться, я уже нигде не чувствую себя дома.
- Может, зайдёшь в гости по-соседски? Так сказать, ответный визит вежливости...
Кажется, я меньше всего хотела воочию увидеть быт молодой кинозвезды, особенно в моём теперешнем слезливом состоянии. Но, всё же, это было бы интереснее, чем тупо слоняться от стенки к стенке, в ожидании возвращения мистера Инглиса с его арсеналом метких острот.
- Это будет удобно? – поинтересовалась я нейтральным тоном.
- Почему нет? – парировал он.
- Кажется, ты куда-то шёл...
- Это уже не важно.
И я согласилась, - не без смутного удовольствия.
Он не взял меня за руку – вместо этого предложил свой локоть. Видели бы нас со стороны – сюрреализм ситуации просто зашкаливал. Так вот запросто, под ручку с голливудской звездой мне ходить ещё не доводилось.
Всё когда-то бывает впервые. Меня и из колледжа ни разу в жизни не отчисляли. До сегодняшнего дня...
Мне до чесотки хотелось поговорить с кем-нибудь, кто решительно ничего обо мне не знает. И Роберт Паттинсон очень даже подходил на эту роль – она шла ему так же, как и лёгкая небритость на его щеках...

***
Большой фотопортрет Роберта встретил нас в прихожей: мне захотелось коснуться рукой чёрно-белого глянцевого полотна. Сам он посмотрел на него с усмешкой, хотя и слегка покраснел.
- У меня лицо пятнами, да? – уточнил он, улыбаясь всё шире. – Красными...
- Совсем немного.
- Ужасно, наверное... - Паттинсон рассмеялся.
- Почему же? Очень мило...
Роберт потёр подбородок, краснея, кажется, ещё сильнее.
- Расскажи лучше, что у тебя случилось.
- Маленькая, ничего не значащая беда, Роберт. Надежды моих родителей на мой диплом колледжа пошли прахом. Вылетели в трубу.
- Каким образом? – он галантно пропустил меня в гостиную, совмещённую с кухней, а сам рванул к варочной панели. – Ты что будешь? Чай или кофе?
- А таким образом, что меньше нужно было кушать мороженое с фисташками. Чай, кофе... Сделай мне то же, что и себе.
- Я в штатах подсел на кофе, никак отвыкнуть не могу от этой жижи растворимой. Но иначе не могу проснуться утром и заснуть вечером. Чёртова привычка... Но у меня есть чай, с бергамотом, чёрный. Будешь?
- Я буду то же, что и ты. Не надо из-за меня заморачиваться...
- Мне не трудно, - в его интонациях не было ни тени флирта, и мне нравился мягкий звук его голоса. – Правда.
- Я, правда, хочу того же, что и ты, Роберт. Кофе так кофе. Мне не помешало бы взбодриться.
- Уболтала, - согласился он. – Тогда я всё же заморочусь, и сварю молотый.
- Валяй.
Жужжание кофемолки точно не дало бы мне сосредоточиться, да мне и не хотелось снова уходить в себя: там, внутри, на изнанке сознания, было слишком много вопросов, ответить на которые я пока была не готова. Потому я просто осматривалась в его наполненной светом гостиной, изредка поглядывая на хозяина дома.
Я не особенно сильна в дизайне, но здесь мне виделась удивительная гармония из эклектично накрошенных ар-деко и классического японского минимализма. Эта стилистика была мне в чём-то близка, особенно сочные клюквенно-красные тона фронтальной стены, увешанной чёрно-белыми портретами Роберта.
- Мне нравится твоё видение личного пространства. Стильно.
- Да? Я не люблю мелких деталей. Я и без того способен захламить помещение.
- О да... Есть вещи, которые иначе, как пылесборниками, и не назовёшь.
- Суточную пыль я не вижу, а недельную... Я не особенно тщательно убираюсь, одним словом. Как ты понимаешь, горничная мне по штату не положена. Потому всё сам, всё сам... – иронично отозвался Паттинсон, лукаво улыбаясь, но не глядя на меня.
- Стильно, - продолжила я обсуждение интерьера. – Лично мне никогда не нравился классический английский стиль. Викторианская классика хороша в музее и в Букингемском дворце.
- Гобеленовые обои, стулья с гнутыми ножками... Знала бы ты, сколько мне этого добра предлагали, когда я надумал обставлять квартиру сам. Пришлось пару раз признаться в том, что я, во-первых, дикий жлоб, а во-вторых - неряха.
- Тебе сложно поверить.
- Почему?
- Во-первых, твоя футболка пахнет стиральным порошком, во-вторых, твой стиль уже стал частью подростковой моды.
- Бомжстайл? Да ну... И поэтому в половине модных домов предали моё честное имя анафеме, а во второй половине спят и видят, как бы меня переодеть? Мое мнение в данном вопросе не волнует решительно никого. Икона в нашей команде определённо мисс Стюарт.
- Не буду спорить. Вы недурно смотритесь вместе.
- Мы не вместе, - коротко ответил он. Может, Роб рассказал бы об этом больше, но в этот момент зазвонил его телефон. – Прости... Последишь за кофе, пока я отвечу?
- Конечно, не вопрос, - поднявшись с дивана, я невольно посмотрела, не осталось ли пятен на его светлой обивке после моих пыльных джинсов. Белый диван никак не вязался с образом хозяина-неряхи... Роберт уже принял вызов, и сосредоточенно хмурил брови, оперевшись о кухонную тумбу.
Я поняла, что мне придётся почти протиснуться мимо него к плите, только когда уже коснулась его бедром. Щеки Роберта снова расцвели маками лихорадочного румянца, но он не отодвинулся ни на миллиметр. Кажется, после этого я совершенно точно определила и марку порошка, и тренд парфюма, и какие-то его собственные маскулинные маркеры феромонов. Склонившись над джезвой, я принялась рассматривать причудливые узоры на блестящем металле, чтобы не слушать разговор Паттинсона. Надо сказать, грохот пульса, отголоски которого стучали у меня в висках, порядочно пригасил звуки внешнего мира. Но совсем не слышать не получилось.
- Вики, ты извини, но я сегодня пас. Да, так получилось... Что? А... ты сама не смогла бы вовремя приехать? Ну, спасибо, что уж.
Кажется, я обломила ему какую-то встречу. С девушкой. Нехорошо получилось... Задумавшись, я едва успела снять джезву с плиты, чтобы кофе не сбежал.
- Роберт...
- Обычно я кладу немного кардамона или корицы. Ты как? Может, перцу?
Он встал позади меня, и мне было не слишком понятно, как уместнее среагировать. Беспомощно вскинув руки, я предоставила Роберту возможность заняться непосредственно кофе, выскальзывая из его импровизированных объятий.
- Делай всё как всегда. Мне интересно попробовать твой кофе. Кстати... Ты куда-то шёл, когда мы встретились. Я нарушила твои планы?
- И да, и нет.
- Извини.
- Ничего. Я собирался встретиться с сестрой, но я даже рад, что не получилось. Признаться, я не смог придумать должного повода, чтобы снова заглянуть к вам.
Это вежливое «к вам» далось Роберту с видимым усилием. Мне стало смешно.
- Дай свой мобильный... - Паттинсон молча протянул мне плоский смартфон, который был ещё тёплым от его ладони. – Прикольно, у меня почти такой же...
- Я не поклонник гаджетов... Он удобный.
Ничего не объясняя, я вбила свой номер в его телефонную книгу.
- Ты не против? Мне кажется, просить твой номер не слишком удобно. Если захочешь, сможешь позвонить мне,- я попыталась вернуть ему телефон, но он мягко остановил меня жестом. - Так не пойдёт? Нужно было написать по-старинке на какой-нибудь салфетке?
Он улыбнулся.
- Пойдёт. Просто... выбери рингтон.
Я хотела предложить слить свою любимую песню по блютузу, но в последний момент прикусила язык. Это было ненавязчивое приглашение в чужой мир, в его мир... Отказываться от шанса узнать его чуть ближе, было глупо. Будто не желая меня смущать, Роберт принялся разливать кофе по чашкам: его тонкие пальцы красиво разломали коричную палочку... Поймав себя на мысли, что мне нравится за ним наблюдать, я всё же нырнула в его музыкальную коллекцию. Ван Моррисон, Том Уэйтс... Я не большая поклонница блюза, скорее, жёсткой альтернативы и проникновенного хрипения Гару. Но мне уже самой хотелось выбрать что-нибудь из его собственного списка. И я нашла то, что было мне по сердцу. «Синяя птица» Джона Ли Хукера. Не закрыв окошка выбора, я вернула смарт его владельцу.
- Интересный выбор, - сухо прокомментировал он.
- Мне понравились твои джинсы, - улыбнулась я. – И твоя музыка, которая для меня даже слишком интеллектуальна.
И то, и другое было правдой. И, кажется, он оценил мою откровенность.

***
Кофе получился чудесным. Роберт отшутился, что давно хотел купить маленькую кафешку, чтобы рисовать рисунки на пенках капуччино и играть на рояле для немногочисленных посетителей.
- Ты это серьёзно, насчёт колледжа? – спросил он, когда я устала смеяться над его шутками.
- Да. Не слишком удачный у меня сегодня день.
- Представляю себе. Меня выперли из школы, когда мне было двенадцать. Честно говоря, я не слишком расстроился. Это было как... освобождение.
- Знакомое чувство. Знаешь, я долго тяготилась тем, что не смогла учиться там, где хотела. А сейчас понимаю, что вообще не слишком хотела учиться.
- А чего ты хочешь? – он поставил пустую чашку на блюдце и внимательно посмотрел на меня. – Ну, от жизни.
- Не знаю. Мне хотелось бы понять, кто я. Что я за человек. Попробовать жизнь на вкус, а не смотреть на неё чужими глазами. У меня стойкое ощущение, будто я стою на цыпочках у забора и пытаюсь подсмотреть в щёлочку...
- Могу сказать, что по ту сторону забора не слишком весело. Проблемы, счета, неопределённость. Родители не всегда могут смириться с тем, что ты взрослеешь. Иногда любовь моей матери превращает мою жизнь в филиал ада, - он старался поддержать беседу в заданном мной аллегорическом ключе.
- Моя мать живёт в Берлине, мы редко видимся. Новость о моём отчислении я сообщу ей по телефону.
- Но от этого не легче, так ведь?
- Так.
- Когда я только начинал работать над образом Дали, мне частенько приходилось накручивать себя до лёгкого сумасшествия. Чтобы не сбрендить по-настоящему, я просто записывал свои текущие мысли на бумаге. Такая вот терапия.
- Интересный метод. Может, и мне стоит попробовать...
Мне нравилось его присутствие: рядом с Робертом мне было спокойно, будто я знаю его тысячу лет. Мне хотелось сказать ему что-нибудь ободряюще приятное, а вместо этого мы обсуждали моё отчисление. Я мучительно хотела с ним подружиться. Потому что в моей жизни было практически всё, о чём можно было только мечтать: семья, любовь, от которой срывало крышу, деньги, вечеринки... Но никогда у меня не было по-настоящему близкого друга. И прямо сейчас мне верилось, что Роберт Паттинсон справится с этой ролью на все сто.

POV Роберт Паттинсон

Ей понравились мои джинсы и моя музыка. И хуже всего было то, что ей слишком очевидно нравился я сам – с моим неуклюжим, как мне всегда казалось, юмором, с моей манерой одеваться, не глядя... Я несколько раз ловил её короткие взгляды, но решительно не мог понять, какого рода этот очевидный и при этом невероятный для меня интерес.
Помнится, возвращаясь в Англию, я хотел приключений. Хотел забыться, отдохнуть от бесконечности своих востребованных образов, от фраков и красных дорожек... Но сейчас, когда приключения слишком явно захотели меня, вся моя атипичная интуиция просто таки кричала, что я вляпываюсь в конкретную ситуёвину, выхода из которой попросту нет. Я залипал, глядя в зелёные глаза напротив, понимая, что мне всё сложнее быть просто вежливым и дружелюбным. Мне хотелось хотя бы намекнуть на свои стрёмные чувства.
Пару раз я думал о том, что это карма. Расплата за то, как легко я обошёлся с Эвой и как просто забыл о том, что она вообще была в моей жизни. На, получи, Роберт Томас! Умойся... Вот тебе за зломудрствование, вот тебе за секс без обязательств... Оптом, по первое число и по самые помидоры.
Я влюблялся, и не один раз. И в Нину тоже. Дьявол, да! Мне нравилась и Стюарт, когда я ещё не знал, что она за человек: поначалу мне очень хотелось занять её вечно приоткрытый рот чем-то поинтереснее разговора о погоде, особенно после первых проб... Но стоило ей просто заговорить со мной – и очарование картинки куда-то делось. «У тебя не челюсть, а ковш от бульдозера», - заявила Крис, вытирая губы тыльной стороной ладони после нашего стонадцатого дубля очередных обнимушек с поцелушками на камеру. «В следующий раз сама прицеливайся поточнее, а то у меня уже шишковатый лоб, прямо как у породистого щенка», - огрызнулся я. На этом романтика закончилась, зато начались дружба и взаимопонимание. Сейчас, глядя на Анж, я ловил себя на мысли, что такое буйное помешательство со мной впервые.
Мне было всё равно, что и как она говорит, всё равно, во что она одета и как накрашена. Я хотел быть в её жизни и собирался заплатить за это право любую озвученную цену. И плевать на расстановку тактических сил противника: здесь и сейчас я выиграл битву, и мне хотелось бросить тонкий мост взаимопонимания через пропасть, которая уже не казалась мне бесконечной. Передо мной сидела живая девушка, с реальными проблемами, растрёпанной как-то по-домашнему гривой чёрных волос и приятным грудным голосом. И мне хотелось слушать её, о чём бы она ни говорила. А ещё больше мне хотелось её коснуться...
Детка, ты была такой беспомощной... И вот ты уже смеёшься, ты пьёшь мой кофе, оставляя на моей чашке след своих губ. Ты говоришь мне о том, что я милый, и тебе приятно находиться в моём обществе. Твои слова плавят меня, но это всё не о том... Я соображаю чудовищно медленно, но догадка, всплывшая со дна моего сознания, бросает меня сперва в жар, а потом в холод. Наверняка в этот момент на моих небритых щеках проступают предательские пунцовые пятна волнения.
Потому что я прекрасно понимаю, что ты – бесконечно одинока, и тебе нужен друг. Настоящий, как Том из «Дневника Бриджит Джонс». Безо всяких подтекстов, чтобы ни-ни... От этого становится так тоскливо... Не стоит говорить о том, что тебе нечего мне дать – я всё понимаю сам, я же не идиот.
Лучше бы мне быть геем.
Всё меркнет, и моё недавнее счастье сжимается до размеров горошины: номер, записанный твоей рукой в моём смарте, твоя открытость и твой смех... Всё впустую, но почему-то легче мне от этого не становится. Наоборот. Боже, за что? Тысячи девчонок в мире готовы ради меня на всё, и только та, ради которой на всё согласен я сам, откровенно хочет только моей дружбы.
Мне надо подумать. Смогу ли я? Чтобы по-честному, а не просто так. Я ничего не умею делать в полсилы, разве я не говорил?
Мучительно хочется закрыться в душе, чтобы выплеснуть из себя лишние эмоции. Всего-то делов – сбитое дыхание, липкое пятно разочарования на ладони... Но я продолжаю улыбаться и отвечать на твои вопросы, детка.
Анж...
В конечном итоге, я предоставляю тебя самой себе и скрываюсь за спасительной дверью ванной комнаты, где пытаюсь взять себя в руки во всех доступных мне смыслах. Я понятия не имею, чем ты там занята. Я теряю счёт времени и нить реальности, сбивая дыхание.
Я учусь дышать заново, не меньше. Вдох, выдох. Вдох, выдох... Не мешало бы побриться – для отвода глаз, но я предпочитаю намочить волосы. Хотя какая разница, ты всё равно не станешь думать обо мне плохо, не так ли?

***

Выйдя из ванной, я застал Анжелину сидящей на подоконнике – том самом, на котором я так любил курить, думая о разном и глядя на вечерний город. Она играла авторучкой, щёлкая кнопкой – в этом было что-то невероятно детское и очаровательное. И это неизвестное что-то добило меня окончательно: мазохист во мне прямо таки зашёлся от восторга.
- Айвен звонил, - просто сказала она, отводя взгляд. – Мне пора...
Я проводил её до двери, позволил поцеловать себя в щёку и обещал позвонить как-нибудь.
Вместо того, чтобы выполнить обещание, ближайшие три дня я провёл в компании Найджела и Тома, откисая в разных лондонских клубах. Мне нужно было собраться с мыслями и ни о чём не думать одновременно.
На четвёртый день я был вполне доволен собой. Я сдался. Пожалуй, да. Пожалуй, мы сможем быть просто друзьями. По крайней мере, я буду очень стараться...
Утром пятого дня мне позвонила Стефани – мой агент – и попросила сбросить по факсу мой новый райдер. Очевидно, она планировала нагрузить меня работой, но соль была в том, что эта чёртова бумажка куда-то задевалась: я перерыл всю квартиру, облазил все ящики стола и даже заглянул под ковёр... В конечном итоге, мне пришлось рыться в корзине для бумаг.
Набросок райдера был именно там, но среди бумажных комков я нашёл пару смятых тетрадных листов, исписанных от руки. И явно не мной. Чувствуя подвох, я углубился в чтение.

«Инглис прекрасно знал, на что идёт, связываясь со мной и забирая меня из дома: он знал, что я не смогу отказаться от перспективы жить с ним в одной квартире, трогать его всякий раз, когда мне захочется, и не сдерживать собственных эмоций в самые ответственные моменты. Наверное, пылкие влюблённые использовали бы этот шанс по-полной, но мы-то с Айвеном не были ими.
Сложно, безумно сложно описать то, что связывало нас все эти два года: иногда мне казалось, что мы – идеальное дополнение друг друга, иногда – будто нас ошибочно разделили там, по ту сторону бытия, ещё до нашего появления на свет. Он был моим Анимусом ровно настолько, насколько я сама была его Анимой. Это уникальное единство, замешанное на постоянной борьбе противоположностей, равноудалённое от плотской и духовной любви. Где-то там, в прошлой жизни, мы наверняка были близнецами. Не исключено, что влюблёнными друг в друга в определённой степени.
Что же позволило мне сохранить здравый взгляд на все эти вещи? Абсолютный пофигизм Айвена. Он в буквальном смысле воспитал во мне бойца, который кладёт фунтовый прибор на общественное мнение. У меня не было его опыта, но он щедро поделился и иммунитетом к колким замечаниям извне, и стойким желанием жить так, как мне самой будет угодно. Я не знаю, хорошо это или плохо. Это просто есть, и это – неотъемлемая часть меня самой.
У меня не было никаких планов на Айвена. У Айвена не было никаких планов на меня, и это делало наше совместное проживание игрой, которую каждый из нас мог прекратить в любой момент. Если бы он не позвал меня с собой, я не обиделась бы. Просто у меня была бы тысяча поводов, чтобы зависать у него на квартире, оставаясь то на обед, то на ужин, то на ночь. И тётя отпускала бы меня, даже догадываясь о том, что происходит между нами там, за плотно зашторенными окнами его холостяцкой квартиры. Мне иногда казалось, что она очень хочет спросить, каков её сын в постели. Во всяком случае, совершенно откровенное материнское любопытство она демонстрировала всегда – по любому удобному и не особенно случаю.
Между нами было много секса за всё время нашего общения. И я не стесняюсь назвать вещи своими именами. Это было даже слишком физиологично: для меня спать с ним было так же естественно, как и дышать. Он, казалось, был и будет всегда – часть меня, моя правая рука, добрая половина синапсов моего мозга. И именно это давало ему – и мне – высшую степень свободы.
Что бы ни случилось, мы всегда будем друг у друга – без обещаний, прощаний и истерик. И всё равно, кому это кажется противоестественным. С тех пор, как я приехала в Лондон, я разучилась скучать по нему – едва ли кто-то из вас скучает по своей руке или ноге. Он был моим – безо всяких договорённостей, просто потому, что я была его. И если бы нам взбрело в голову связать себя какими-то официальными узами, мы скорее обменялись бы флаконами с собственной кровью, чем кольцами. Хотя и это – жуткая банальщина...
- Я никогда не мучился совестью от осознания того, что ты – моя двоюродная сестра. Гораздо больше меня волнует тот факт, что ты совершенно не умеешь готовить, - сообщил Айвен в первую неделю нашего совместного быта. Мне стало смешно: в любом случае, Инглис быстрее заработает себе изжогу, чем отправит меня обратно.
Он выделил под мои нужды вторую спальню в своей немаленькой квартирке: бывали дни, когда мы не пересекались до самой ночи. У меня начались занятия в колледже, он пропадал по своим делам... Мы не молодожёны, чтобы проводить двадцать четыре часа вместе. Иногда кому-то из нас мучительно хотелось просто поговорить – и мы говорили, пусть даже ночь напролёт, засыпая под утро на не слишком удобном диване в гостиной, обнимая друг друга так целомудренно, будто в действительности были самыми родными в мире людьми, как минимум, двойняшками. Иногда мы оба были не в духе, и времяпрепровождение порознь было просто идеальным выходом: он тусил со своей «взрослой» компанией, состоящей сплошь из начинающих маклеров, брокеров, нюхающих кокаин менеджеров среднего звена и прочих «белых воротничков», я срывалась в ночь со стайкой одногруппников и одногруппниц. Моя компашка была куда попроще, но и тут не обходилось без опасных связей и подводных камней. Все знали, что Сандра вполне способна надраться и превратить пижамную вечеринку в совершенно раздолбайский вечер просмотра венгерской порнушки, что Чак – самый что ни на есть голубой гей, что Эмбер влюблена в моего кузена и постоянно ищет повода встретиться с ним, что Сайрус встречается с преподавательницей с биофака... У каждого из нас были свои тараканы, но нас сильно уравнивала молодость: общие интересы, факультет и мысли о том, что в жизни нужно попробовать если не всё, то многое. Пару раз я влипала в достаточно серьёзные истории: однажды веселье продолжилось в полицейском участке, и дядя Дэвид приезжал туда за мной. Но, к счастью, он ещё помнил, что такое быть студентом, потому что сам учился далеко не в Итоне и примерным поведением начал отличаться только после сорока пяти.
Инглис знал, что, забрав меня в свою бетонную коробку, он наживёт непрестанную головную боль, помноженную на тяжесть в паху. Но он сделал это. Знаете, почему мы с ним никогда не поженимся? Я знаю это так же точно, как имя собственной матери... Потому что, в некотором смысле, мы – однополярны. Мы отталкиваемся с куда большей силой, чем притягиваемся, и особенно это видно в быту. Вымуштрованный Итоном и казармой, Айвен делает всё точно, как японская электроника, не терпит беспорядка: туалетная бумага всегда на одном и том же месте, туба с зубной пастой плотно закручена, джемперы разложены по цветам, носки всегда парные. Кажется, там, в Афганистане, он оставил какую-то часть собственной человечности вместе с литром крови, ушедшей в сухую, как порох, придорожную пыль. Его конкретно подубило на той войне, а меня скрючило болью и несправедливостью ожидания, когда я не знала, что с ним, выживет ли он... Мы оба были как смятая бумага, которая расправляется медленно и не без следов.
Я люблю его, потому что он – идеальный для меня. Но местами он настолько идеален, что это сводит с ума. Не правильный, а болезненно идеальный, как принц с картинки детской сказки, после прочтения которой мечта о белом платье пускает метастазы в неокрепшую душу любой девочки.
И я совершенно не знаю, даже предположить не могу, почему он выбрал меня среди великого множества желающих лечь к нему в постель и успокоить его холодную, но мятущуюся душу. Я никогда не была правильной и покорной, мне всегда хотелось бунта и нарочитости, и только шоры хорошего воспитания, наверное, держали меня в узде. Я бы с радостью бросила чёртов немецкий, который мне неплохо давался, но при этом ничуть меня не интересовал, и пошла бы работать – хоть помощником прозектора в департамент судебной медицины. И плевать, что пришлось бы сутками готовить препараты из мёртвых тканей... Мёртвые тела лет с четырнадцати интересовали меня куда больше, чем аспекты немецкого языкознания. В конце-концов, работать переводчиком я могла хоть сейчас: не в большой и светлой конторе, а как фрилансер – этакий боец невидимого фронта. Закончив элементарные курсы – могла бы водить экскурсии с немецкими туристами, доходчиво объясняя им премудрости жизни в большом и не слишком уютном Лондоне, столице маленького чопорного королевства...
Иногда мне хотелось бросить всё и сбежать. Улететь куда-нибудь на Фиджи вместе с Айвеном, чтобы пить пряные коктейли, смотреть на закат и любоваться его загорелой кожей в последних отблесках красноватого солнца. Жить там всю жизнь, пусть даже босоногой голодранкой, но свободной от всех этих дождливых будней, запруженных народом улиц...»

Терапия на бумаге. Походу, этой девочке было от чего с ума сходить...
Мне больше не хотелось стать геем, нет. Теперь мне хотелось тупо сдохнуть.
Вместо этого я собрал вещи и улетел в Лос Анджелес. К чёртовой матери и всепонимающей Кристен Стюарт.

---

Источник: http://www.only-r.com/forum/38-495-1#342516

---