Творчество

музыка





В этом мире слишком много различий. Чёрное и белое. Большое и маленькое. Длинное и короткое. Сухое и влажное. Ледяное и обжигающее. Приятное и мерзкое. Умное и глупое. Хищники и травоядные. Женщины и мужчины.

Всё это как-то сосуществует уже тысячи лет, но никогда не приходит в согласие.

Неодушевлённые предметы живут, не зная об этом, а вот мыслящие существа, и особенно, люди слишком много внимания уделяют этим несоответствиям. Но одно дело просто обращать на это внимание и совсем другое, когда это перерастает в нечто большее.

Люди задумываются о разнообразных различиях, будь то положение в обществе, размер счёта в банке, количество любовниц, манера воспитания детей, умение общаться, цвет диплома. Всё это вызывает множество споров и пререканий, а по большому счёту мы просто завидуем друг другу по любому поводу.

Самый распространённый объект зависти – это объём информации, которой владеет тот или иной человек. Объём и качество. Кто владеет информацией – владеет миром. Жаль только что многие не понимают, что некоторые вещи просто не дано понять, не дано узнать, не дано воспринять. Тем не менее, чувство зависти при этом не угасает, оно лишь крепнет, потом гложет, потом разъедает, потом причиняет боль.

Зависть - страшное чувство….

***

Я проснулся задолго до рассвета, хотя спать мы с Аной легли далеко за полночь.

Я просто лежал и пялился в темноту под аккомпанемент Аниного дыхания. Мне казалось, что даже оно знает много больше, чем я, и это приводило меня в бешенство. Тихое такое бешенство, которое причиняло больше боли, чем прочих неудобств.

Я уже почти не удивлялся очередной смене моего настроения и чувств, но от этого легче не становилось.

Загадка в Аниных глазах заявила о своём существовании ещё в тот момент, когда я впервые заглянул в них, но основной удар она нанесла несколько часов назад, когда, ложась спать, посмотрела на меня тем самым мученическим взглядом.

Я, как попугай, твердил про себя всё это время, что загадочность – это круто, так веселее и интереснее, это так необычно, и я никогда не встречал подобного, а теперь…. Я был готов отдать свою правую ногу и левое ухо, лишь бы всё было проще и легче или хотя бы знать, на чём это основано.

Возможно, я просто накручивал себя, снова лез копаться в свое подсознание, как делал это всю свою сознательную жизнь, но что-то определенно было в этой девушке, что влекло меня со страшной силой, пугало и завораживало, а теперь еще и усложняло мое, и без того не легкое, существование…

Я осторожно перевернулся на бок и уставился на спящую рядом девушку. Ана хмурила брови и сжимала губы, а я снова и снова совершал попытки прочитать на ее лице все ответы, но их не было. Никаких странных татуировок, шрамов, тайных знаков и клеймен. Уж я-то знал точно, от меня не укрылся ни один дюйм её тела.

Она не говорила во сне и не страдала лунатизмом. Она не давала никаких намёков, просто констатировала факты, о наличии которых я догадывался далеко не сразу. Она вообще знала то, чего знать было невозможно, если ты нормальный человек.

Я завозился. Мысль о её сумасшествии засела, словно заноза в заднице – больно, но достать никак не получается, если только попросить кого-то.

Паттинсон, ты идиот!

Я зажмурился, тихо хмыкнул и представил себе картину, как я такой крутой перец подкатываю к Ане с умным видом и спрашиваю: «Дорогая, а ты часом не того? Не пора ли посетить дурку?»

Судя по таким мыслям, мне самому пора посетить мозгоправа.

Я метался между сном и явью, между выдумкой и реальностью, пока организм не сдался на милость усталости, и меня не сморило…

В моём тревожном сне было всё, что угодно, кроме спокойствия и умиротворения, поэтому утро было не таким радужным, как предыдущее.

***

Моё пробуждение началось с того, что я снова увидел Анины глаза с застывшим в них нечитаемым чувством.

Зато улыбался её рот, делая её лицо похожим на маску, украденную из заброшенного театра – с вроде бы качественной, но облупившейся краской.

Я медленно закрыл глаза, надеясь ненадолго отсрочить наше пробуждение… еще немного ночного спокойствия и беззаботности. Я отчаянно цеплялся за уходящую ночь, словно за соломинку, угасающую надежду…

Ана потянулась ко мне и поцеловала в закрытые веки. Это было неприятно. Потому что напоминало прощание.

И весь день проходил именно под этим лозунгом: «Скажи «прощай» каждым своим движением!».

Она смотрела именно так, касалась меня, целовала, будто в последний раз. Она даже каналы телевизора переключала с налётом прощания и, делая пять шагов до туалета, успевала оглянуться семь раз.

Когда в нашу маленькую гостиную начали заползать сумерки, а моя выдержка стремительно двигалась в противоположном от них направлении, я понял, что больше не вынесу этого тягостного молчания, её мученического взгляда и совершенно потерянного лица. Я был готов на всё, лишь бы вытрясти из неё информацию….о чём? Этот вопрос я предпочитал не задавать себе даже мысленно, потому что попросту не представлял, что именно хочу знать и вообще надо ли мне это знать.

Полчаса я собирался с духом, крутил незажжённую сигарету между указательным и большим пальцами и несколько раз порывался добежать до мини-бара, чтобы глотнуть чего-нибудь для храбрости.

Ана меня опередила, впрочем, как всегда. Она легко поднялась с дивана и вмиг оказалась сидящей на корточках перед чудо-шкафчиком с нашими верными сорокаградусными друзьями. Через минуту в её руках брякали бутылка скотча и пара стаканов. Ещё минута - и животворящий напиток уже разлит в ёмкости. Ана взяла сигарету, уже знакомым жестом воткнула её в основание пальцев, прикурила и приложила ко рту, закрывая всю нижнюю часть лица ладошкой. Выпустила длинную струю дыма в потолок и сделала глоток янтарной жидкости, глядя на меня поверх стакана. Глаза у бездомной собаки и то более жизнерадостные!

Меня передёрнуло, и я потянулся к стакану, чтобы как можно скорее запить этот страшный взгляд алкоголем.

СтОит ли говорить, что моя попытка не увенчалась успехом? Нет, не потому что спиртное было ужасным. Даже напротив, скотч был выдержанным, сочным, ароматным, просто Ана в дополнение к взгляду вдруг заговорила:

- Роберт, - она выдохнула моё имя с очередной порцией дыма. - Как ты отреагируешь на то, что мне придётся исчезнуть?

Мне не нравилось то, что она слишком усердно пялилась на причудливые узоры дыма, но ещё больше мне не понравилось слово «исчезнуть».

- Я пока не очень об этом задумывался, - начал я осторожно. - Но, конечно, предвидел такое развитие событий, - Ана резко перевела на меня взгляд. - Пара дней истекает, нам всё равно придётся возвращаться в реальность, - уж как-то слишком непонятно она выдохнула и снова отвела глаза. - И, естественно, мы начнем исчезать из жизни друг друга.

Я замолчал и слизал бисеринки пота над верхней губой – Господи, словно стометровку пробежал и установил мировой рекорд!

Ана молчала и слишком долго тушила окурок в пепельнице, перемазывая подушечки пальцев пеплом. Потом рассматривала их и перетирала пепел между пальцами, в итоге просто вытерев их о штаны. Тогда она глотнула скотча и потянулась за очередной сигаретой:

- Нет, Роберт, - и снова моё имя и её дым. - Я не об этом. Мне придётся надолго исчезнуть.

На этот раз она не стала утруждать себя взглядом в мою сторону, просто продолжала разглядывать этот хренов дым! Да, что она, бл*ть, видит в этой серой херне? Что-то очередное недоступное для моего понимания?

Зависть, как и все предыдущие эмоции, стала расползаться по телу и занимать всё свободное в нём место, накрывая остальные ощущения, словно Лондонским туманом, неизменным моим спутником, встречающим, сопровождающим и провожающим меня каждый раз, когда я прилетал домой.

- Мне плевать, насколько, - я вертел в руках зажигалку, которая почти ежесекундно выпадала из рук. - Я всё равно буду ждать. К тому же, я ведь тоже не смогу постоянно находиться рядом.

Наконец «Cricket» пошёл вход, и к рисункам Аниного дыма я добавил свои, естественно, не такие замысловатые и не заслуживающие внимания, хотя Ана усердно продолжала на них пялиться.

- Роберт, - я затянулся четыре раза подряд, чтобы специально закашляться и промолчать. - Я НАДОЛГО исчезну.

Теперь крупные бисерины пота катились из подмышек, а левая нога выбивала нервную чечётку.

- Куда исчезнешь? – да, я всё-таки задал этот вопрос и он, пожалуй, был самым своевременным, чем многие вопросы до него.

- Далеко. Очень далеко.

На этих словах Ана откинула голову назад и выпустила очередную, бл*ть, струю дыма. Эта картина чертовски напомнила мне кадр из какого-нибудь фильма про умалишённых, таких, которые тихие и безобидные, они просто живут в своём мире и никого не трогают, лишь изредка заявляясь в нашу реальность, при этом выглядя совершенно здоровыми людьми.

Ана продолжала пытку дымом и вновь появившимся молчанием, а я разглядывал её причудливо изогнутое тело и пытался усмирить мысли, которые так и норовили тараканами разбежаться по мозгу и начать откладывать яйца, чтобы плодить и взращивать мой бред.

Я успел выжрать второй стакан скотча, а Ана так и не двигалась, сигарета давно потухла в её пальцах, но она даже не пошевелилась, и меня терзал вопрос – а она вообще это почувствовала?

Ладно, я глубоко вздохнул, у меня есть деньги, много денег, я смогу её вылечить. Мы найдём лучших специалистов, будем ездить по миру в поисках наилучшего лечения, я верну ей здравый смысл! Пусть даже мне придётся лежать в клиниках вместе с ней, да всё, что угодно, только бы она вылечилась! Сеансы психотерапии, всевозможные препараты, курсы, тренинги и прочая доселе незнакомая мне хрень… Чёрт! Неужели я был морально готов ко всему этому? Вот так запросто решил все про себя и за Ану?...

Именно в этот момент, пока я сам мысленно сходил с ума, Ана повернула ко мне голову. Я глупо рассмеялся – в её взгляде было, что угодно, но только не безумие, которым, кажется, начинал страдать я.

- Куда тебе надо будет исчезнуть? – прохрипел я и закашлялся в попытке прочистить горло, которое сдавило от страха. Я и хотел, и боялся узнать правду, но чувство зависти решило за меня – я хотел знать всё.

- Далеко, - теперь она не отводила глаз, и её льдинки с чёрными воронками в центре причиняли мне почти физическую боль.

- Куда?? - я вытолкнул слово, прибегая буквально к титаническим усилиям.

- Далеко.

Я залпом допил стакан. Когда надо опьянение никогда не заявится к вам в гости, предпочитая наносить визит в самые неподходящие моменты. Сейчас я мечтал напиться, может, легче было бы воспринимать эту инопланетную информацию, но мой разум был чист аки младенец.

- Куда? – она открыла было рот, вероятно, чтобы снова произнести своё безликое «далеко», но я продолжил.

- У тебя есть муж? – она вздёрнула бровь, а я сам отказался от своего предположения, мотнув головой. - Нет, это банально! Ревнивый муж? – я плеснул скотча в наши стаканы. - Это ещё банальнее, да? – я хмыкнул и сделал глоток, проливая жидкость себе на футболку. - Тогда, наверное, муж и куча ребятишек? – Ана тоже глотнула и, кажется, следила за мной с неподдельным интересом. - Да на хер мужа! – стакан с грохотом приземлился на стол. - У тебя отец-тиран, который держит тебя на коротком поводке? – я чувствовал себя бездарным актёром, на которого смотреть противно, но приходится, потому что деньги заплатил. - Нет, это тоже бред! – меня несло девятым валом, но остановиться я уже не мог. - Ты вампир? Ты дочь президента? Ты наложница арабского шейха? Ты сумасшедшая? Ты из ИРА? Кто ты? – на этих словах я уже тряс Ану за плечи и пытался справиться с собственной паникой, зарождающейся во мне под действием её страшного взгляда. - Кто ты? Откуда ты взялась? И куда тебе надо исчезнуть?

Я тряхнул её последний раз и часто задышал. Сердце выпрыгивало через рот, в ушах звенело, и ноги стали ватными. Сейчас мне уже не хотелось знать правду, и срать я хотел на свою зависть – не сдохну без информации! Меньше знаешь – крепче спишь! Но непруха в сопровождении моего любимого табло вернулась и была готова выписывать мне очередные очки со знаком минус.

Глаза Аны наполнились слезами и она прошептала:

- Я не могу тебе сказать, - нижняя губа задрожала, и она не смогла продолжить, а я чувствовал себя беспомощным калекой, который не в силах что-то изменить.

- Да, ладно! – рассмеялся я и, отпустив её правое плечо, почесал глаз – кажется, у меня начинался нервный тик. - Не можешь? – мои интонации уходили в омут истеричности, и я изо всех сил пытался придать своему голосу спокойствия. - А перевернуть мою жизнь с ног на голову ты можешь? Провести меня через все круги ада ты тоже можешь, а ответить куда ты, бл*ть, собралась у*б*вать ты не можешь? – Мне показалось, или я сорвался на крик?

Я снова потёр глаз и похрустел шеей…. кажется, я сказал что-то не то. Или то? Её зрачки расширились настолько, будто её только что надули как воздушный шарик, но не воздухом, а дымом отборной конопли.

Мысленно я промотал свой короткий монолог и смог зацепиться только за «круги ада». Господи, неужели она на самом деле сумасшедшая? Почему она так реагирует на такие темы? Ведь ещё тогда, в галерее….да, именно возле Босха я впервые увидел её мученический взгляд.

Я собрался с духом, которого надо было признать почти уже не осталось, и сказал, точнее проблеял:

- Ана, это уже не смешно! Прекрати издеваться надо мной! – бинго! Я таки заорал фальцетом! – Я не могу, НЕ МОГУ больше находиться в этом состоянии! – я тряс её за плечи, а она смотрела на меня затравленным взглядом. - Хватит молчать! Скажи уже хоть что-нибудь! Мне плевать на всё, я просто хочу знать правду! – льдинки медленно плавились и превращались в слёзы. - Ты ведь меня без ножа режешь, Ана! Перестань молчать, я тебя умоляю! – Кажется, сейчас я готов был упасть ей в ноги и реально вымаливать хоть слово. На ногах меня держало только то, что мои руки мёртвой хваткой вцепились в её плечи. – Не молчи, Ана! НЕ МОЛЧИ! Открой, мать твою, свой рот и произнеси хоть слово! – я брызгал слюной и трясся как в припадке. - АНА!!!

- Заткнись, Патц! – её резкий выкрик выбил почву из-под ног, я выдохнул, будто мне со всей дури врезали под дых. - Думаешь, бл*ть, тебе одному тяжело сейчас? – мои глаза лезли из орбит – я никогда не слышал, чтобы Ана материлась. - Ты ни черта не понимаешь в том, что происходит, и ни черта не знаешь, что творится со мной! Поэтому, заткнись ко всем чертям! – она сбросила мои руки с плеч, но я вцепился в неё с ещё большей хваткой, словно утопающий, и она - мой единственный шанс выжить. - Заткнись! Заткнись, Роберт!

Её глаза перестали гореть, голос резко стих, и она обмякла в моих руках. Я был в шоке. Господи, она, и впрямь сумасшедшая! Такая резкая смена эмоций! В этот момент я, конечно, не думал о том, что сам-то веду себя не лучше. Со стороны-то мы себя никогда не видим, да и не слышим порой.

Мы так и стояли, замерев в неудобной позе, и я чувствовал себя совершенно опустошённым.

- Ты нормальная? – неожиданно даже для себя самого спросил я. Ана отреагировала абсолютно адекватно, нахмурившись и скривив рот. - В смысле с твоей психикой всё хорошо? – поправил я сам себя.

- С утра было нормально, но сейчас, кажется, поедет крыша! – мать моя женщина, она ещё и шутит.

Я отпустил её плечи так резко, что она шмякнулась обратно на диван. Я, собственно, тут же последовал за ней.

Честно? Я не знал, что мне делать – варианты плакать или смеяться отпадали сразу, на это не хватит моих моральных сил, но вот что-то типа отвесить ей или себе пощёчину, дабы привести нас в чувство, приветствовалось. Но, естественно, я не смог даже пошевелиться.

Боже, как я устал!

За эти несколько дней из меня выкачали все силы, а я ещё думал, что они кончились где-то в конце съёмок «Затмения».

Опершись руками о свои колени, я поднялся и, обогнув стол, упал в кресло. Пока я тянулся к бутылке, заметил, что рука дрожит, как у старичка в последней стадии болезни Паркинсона. Соответственно, скотч я наливал под звон стекла – горлышко бутылки и край стакана так и норовили стукнуться погромче. А потом мои зубы танцевали на толстом стекле, пока я пытался сделать глоток. За сегодняшний день я постарел лет на десять.

Когда, наконец, я смог посмотреть на Ану, то к предыдущим десяти спокойно можно было прибавить ещё пять. Она так и сидела на краешке дивана с опушенными плечами, сгорбленная и с поникшей головой, её руки, сложенные на коленях были сцеплены в такой крепкий замок, что побелели костяшки пальцев, и я слышал, как от чрезмерного сжатия скрипели её зубы.

Она словно почувствовала мой тяжёлый взгляд и снова посмотрела на меня. В который раз за этот нелепый разговор? На хрен заберите все Оскары, выданные в последние пятьдесят лет! Я побоялся даже совершить скромную попытку вычленить хоть несколько эмоций на её лице, но не смог. Это было выше моих сил.

Кажется, зависть в этот момент, тихонько поскуливая, падая смертью храбрых! Как бы я не завидовал, как бы не желал обладать той же информацией, что и Ана – всё было бесполезно! Мне этого не понять. Просто не дано.

- Я не должна тебе рассказывать, пойми, - я закусил губу в попытке сдержать нервный смешок. - Но ты заслуживаешь того, чтобы знать мою историю, - во рту ощущался металлический привкус, и я снова вернулся к мысли о сумасшествии – на этот раз и её, и моём.

Ана рывком поднялась с дивана, на секунду замерла, поправила волосы, собранные в шишку на макушке, разгладила края своей длинной кофты, вдохнула, выдохнула, взяла со стола новую пачку сигарет и сделала несколько шагов к окну.

Тонкие нервные пальцы тут же смяли тяжёлую ткань портьер, плечи несколько раз опустились в судорожном вздохе. Ана отодвинула штору и уселась на широкий подоконник, подтянула колени к подбородку, подкурила сигарету….и всё это без единого взгляда в мою сторону, будто боялась, что встретившись с моими глазами, она тут же расхочет говорить.

Я ловил своё сердце на подступах ко рту – оно стремительно желало выскочить наружу, обливался холодным потом и молил Бога….не знаю о чём. Наверное, о том, чтобы пережить предстоящий разговор. Я был и одновременно не был готов к тому, что мне предстояло услышать…

Когда я тоже засунул зажжённую сигарету в рот, Ана заговорила, четвертуя тишину невесть откуда взявшейся хрипотой….

музыка


- Я росла счастливым ребёнком, рождённым в идеальной семье. В то время старались наплодить как можно больше наследников, но я была одна и никогда не интересовалась почему. Я не была эгоисткой и баловнем, мне просто внушили с самого детства, что всё, что у меня есть – принадлежит мне по праву. А у меня было многое, почти всё…. Я была рождена в великой взаимной любви, хотя это было редкостью тогда, и как плод этого прекрасного чувства я была почти совершенством: умна, одарена способностями, красива, сострадательна, нежна. Моя мать, будучи истинной француженкой, с малолетства прививала мне чувство прекрасного, обучала музыке, пению, рисованию, шитью, танцам. Это было у неё в крови, хотя она и была оторвана от родины в весьма юном возрасте. Мой отец, уроженец туманного Альбиона, учил меня наукам – истории, географии, математике, обучал верховой езде и давал мне всё самое лучшее. Сначала лучшие игрушки и книги, потом самые красивые платья и породистые лошади, щенки и котята с королевской родословной. Я была окружена заботой и любовью и несмотря на достаточно приземлённое воспитание, совершенно не была готова к реалиям суровой жизни. Я жила в прекрасном и сказочном, но замкнутом мире, в котором были лишь огромное процветающее поместье, бескрайние луга и поля, фруктовые сады и цветочные оранжереи и, конечно, любящие родители. Но всё, рано или поздно, имеет свойство заканчиваться.

Мне было пятнадцать, понимаешь, всего лишь пятнадцать, когда мой мир рухнул в одночасье. Промозглым дождливым утром в дом явился человек в забрызганной грязью мантии и сообщил, что мои родители погибли. Возвращаясь с бала в Лондоне, кучер не справился с управлением, экипаж занесло на расхлябанной и скользкой дороге, карета свалилась в овраг. Мои родители погибли мгновенно, при падении переломав себе шеи. Вот так. Я встретила этот удар без единой слезинки. Я вообще не умела плакать. Моя жизнь была столь безоблачной, что моя мама смеялась, рассказывая о том, что слышала мой плач только сразу после рождения. Как известно, беда не приходит одна. Чаще всего она созывает подружек, и они устраивают весьма продолжительные посиделки у своего незадачливого обладателя. Меня, естественно, не миновала сия напасть.

В день похорон моих родителей в дом пришёл ещё один незнакомец. Его мантия стоила дороже, чем у его предшественника, но тоже была забрызгана грязью. Он курил вонючую трубку из которой чёртов пепел падал прямо на персидский ковёр в нашей библиотеке. В перерывах между приступами острого желания убить его и выставить из дома, дабы он не издевался над отцовским любимым ковром, я узнала, что мой родитель был никудышным домовладельцем, помещиком и дельцом. Наше поместье было триста раз заложено и ещё больше раз перезаложено. Поля почти не приносили урожая, дела, которые отец вёл в Лондоне, тоже не приносили никакого дохода. Оказывается, наша семья давно была на грани банкротства. И теперь, после смерти родителей, столкнуться с этим пришлось мне. Обладатель вонючего табака, поведав мне новости, раскланялся и удалился, а я осталась один на один со своим горем, бедностью и обрушившейся на меня реальной жизнью.

На следующий день новость разлетелась со скоростью света по нашим угодьям, и большинство рабочих сделали ноги, не желая тонуть вместе со мной. Слуги тоже разбежались, а со мной остались только домоправительница, её муж и еще несколько человек, которые служили моей семье не одно десятилетие. В течение недели, я, пятнадцатилетняя девчонка, просиживали дни и ночи в библиотеке, зарывшись в отцовские бумаги, но моих знаний, какими бы хорошими они не были, конечно, не хватало для того, чтобы разобраться с возникшей денежной проблемой. Я осталась одна. Без родственников. Без средств к существованию. Девчонка, которой пятнадцать, которая в своей жизни ничего не видела и ничего не знала. Как жить дальше? К кому обратиться за помощью и советом? У кого просить поддержки? Вопросы росли параллельно счетам, приходившим в мой дом ежедневно. В течение месяца мы как-то худо-бедно прожили, но мне предстояло решать, что делать дальше. Вариантов было мало, а точнее всего два – либо с гордостью жить в бедности, продав всё имущество и расплатившись с долгами, либо срочно выскочить замуж за какого-нибудь старого вельможу. Чего-чего, а историей создания нашего рода моя семья могла гордиться, поэтому прибрать к рукам наши титулы и ранги хотели многие. В этот-то самый тёмный час в дверь моего дома снова постучал мужчина.

В виду того, что предыдущие два визита окончились крахом моей жизни, я не спешила встречать гостя, а зря.

ОН остановился в холле, едва переступив порог, и тщательно старался не брызгать водой со своей шляпы в разные стороны. Увидев меня, ОН поцеловал мою руку в знак соболезнования моей утрате.

Спустя двадцать минут и чашку остывшего чая, я узнала, что ОН когда-то знал моего отца и тот помог ЕМУ в трудный час, когда ОН был совсем юн. ОН извинялся, что приехал так поздно и не поспел на похороны, но сейчас ОН был готов отдать свой долг моему отцу тем, что не даст погибнуть мне. Я согласилась не раздумывая. Почему? Я никогда не задавала себе этот вопрос.

ОН взял на себя все дела, неделями не вылазил из кабинета отца, днями улаживал дела в городе. Через несколько месяцев, распродав часть земель и предприятий, наняв новых работников и слуг, ОН подарил мне новую жизнь, пусть не в прежней роскоши, но точно не в бедности. ОН также взял на себя управление всеми делами и расходами, оставив мне только заботу о доме. До достижения мною совершеннолетия, ОН был моим опекуном.

Сказку уже было не вернуть, но благодаря ЕГО стараниям жизнь стала налаживаться. Что касается НЕГО, то даже по прошествии года я мало, что о НЁМ знала. ОН точно никогда не был женат и не имел детей, не заканчивал университетов, но делал деньги буквально из воздуха. ОН не был красив той красотой, что воспевают в романах, но было в нём что-то такое….неправильное, не идеальное, что завораживало и не давало покоя. В свои тридцать пять ОН объездил полмира и повидал больше, чем я успела прочесть и узнать из книг за свою пятнадцатилетнюю жизнь.

Мне минуло шестнадцать, и дела пошли в гору. У меня снова были лучшие платья, лучшие книги, самые породистые лошади. А ещё в моей жизни каждый день был ОН.

Благодаря французской крови моей матери я много знала о любви, но была совершенно не компетентна в этом вопросе. Это словно филологу прочитать учебник по квантовой физике и попытаться его пересказать – тупое заучивание ничего не говорящих фраз. Тем не менее, моих знаний (или же это была интуиция) хватило для того, чтобы уловить некий подвох. Я была прекрасна, находясь в той самой поре, когда бутон превращается в розу, я была умна не по годам, пережитое горе добавило мудрости, а ОН, находясь со мной уже больше года, почти не смотрел в мою сторону. Это причиняло дискомфорт и вызывало один единственный вопрос – что со мной не так?

Вскоре началась пора, когда пришло время вывести меня в свет. Благодаря вновь нажитым капиталам, моей внешности и фамилии от женихов не было отбоя, но меня это не интересовало. Не смотря на расхожее мнение о бл*дской французской крови и наличии красивой внешности, я была совершенно не искушённой девушкой, в то время как мои одногодки делились впечатлениями о первых поцелуях и назначали даты свадеб. Меня почти не интересовали мужчины, я не крутила перед ними хвостом, не строила глазки и не давала обещаний. Я была белой вороной, но некого рода эксцентричность давала свои плюсы.

Когда мне исполнилось семнадцать, на меня свалилось сразу несколько проблем. Первая заключалась в том, что мне как можно скорее нужно было найти мужа. Вторая – оказалось, что мужья-то как таковые меня не интересуют, потому что мало кто из претендентов мог сравниться с НИМ и по красоте, и по уму, а самое главное, по моему расположению. Третья, и самая важная – это то, что ОН, единственный, на ком были зациклены мои мысли, всё реже и реже стал бывать в поместье, предпочитая общаться через короткие записки, которые передавал с посыльными, ОН больше не сопровождал меня на балах, присылая мне экипаж с компаньоном, который должен был быть моим спутником.

Я не знала, что такое любовь, и то, что я чувствовала совсем не вязалось с тем, что я вычитала в книгах, но определённо ОН был в моём сердце, и его равнодушие кололо меня иглами.

Снежный ком получается из снежинки и, превращаясь в огромную махину, сметает всё на своём пути, вот и у меня случилась снежинка, появление которой…. В общем, на одном из приёмов я увидела ЕГО рядом с милой, но совершенно серой вдовой из нашего графства. Она была не богата, не красива, не умна и вдобавок с двумя детьми, но ОН целовал её руку в то время, как ко мне ОН никогда не прикасался. Это открытие было для меня подобно шоку! Кроме того самого первого раза при встрече он больше никогда не притрагивался ко мне, даже на выходе из экипажа кто-то всегда оказывался рядом, чтобы подать мне руку, но никогда ОН. Чем больше я вспоминала, тем больнее мне становилось – ОН не обращал внимания на мои платья, никогда не смотрел на мои оголённые плечи, не ловил мой взгляд, не приближался ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Я была ему безразлична! Это были первые снежинки, но ближе к зиме образовался целый снежный ком.

Снежным комом был Хлыщ – сын предводителя дворянства нашего графства. Блудный отпрыск, наконец-то, вернулся в отчий дом после того как весьма безуспешно пытался получить образование, вместо него получая знания иного рода.

Он был…. типичный Хлыщ. Яркий, хитрый, образованный настолько, чтобы поражать только умением броско преподносить свои скудные знания, красивый, но той красотой, которая неприятна, потому что она обыкновенна, ординарна, заурядна. Вьющиеся тёмные волосы, карие глаза с поволокой, римский профиль, пухлые губы, идеальная фигура. Он весь был до омерзения идеален, но такие нравились женщинам во все времена.

С тех пор как он появился, вокруг него постоянно стайками вились девушки, женщины и даже бабушки. А он…. Он вился вокруг меня, и это было закономерно - самый завидный жених, самый богатый, самый знатный и я – самая красивая, самая умная, с богатейшей историей, и плевать, что капитал за моими плечами весил несколько меньше, чем моя фамилия. Все мы прячемся за масками, мое громкое имя – единственное, что мне осталось в неприкосновенности, и оно всегда будет идти впереди меня.

Хлыщ изо всех сил старался выглядеть лучше, чем до нас доносили слухи. Его скудного умишки хватило на то, чтобы понять – ему надо вывернуться наизнанку, чтобы зацепить меня, это он и делал. Пытался быть чутким, внимательным, нежным, галантным, остроумным, но сквозь эти наигранные качества всё равно сквозила его сущность. Он был глянцевым, краснобоким яблоком, только что снятым с дерева, но стоило его надкусить, как оттуда начинали сыпаться черви. Не один, заметь, а множество. Гнилой плод, гнилая душа, гнилой человек. Я была вежлива и обходительна до неприличия, за фальшивыми улыбками пряча безразличие и даже брезгливость. Хлыщ был средством мести, игрушкой в моих руках, с помощью которой я хотела задеть мужчину, которому вроде бы была безразлична. Французская кровь со всей её хитростью, бескомпромиссностью, изворотливостью и коварством, наконец-то, забила во мне ключом. Мне были безразличны средства и методы, была важна сама цель. И моей целью был ОН.

В скором времени мы с Хлыщом стали дополнением друг для друга – ему это было в плюс, мне же в огромный минус, который мне приходилось талантливо скрывать. Мы везде были вместе – приёмы, пикники, балы, прогулки, скачки. Графство буквально жужжало, как улей, сплетнями о нашей скорой помолвке, молчал только ОН, а я….я медленно каменела снаружи и рассыпалась на части изнутри. Это был дешёвый цирк, в котором явно не хватало разнообразия номеров и хоть какой-то связующей смысловой нити. ОН встречался со своей серой вдовой, Хлыщ таскался за мной, а я….а я снова рассыпалась и, казалось, что длиться этому оставалось недолго.

Подготовку к Рождественскому балу я начала за две недели, издеваясь над портным, гоняя свою горничную, перетрясая все свои драгоценности. Я была уверена, что именно в этот вечер всё встанет свои места – ОН поймёт, какая я прекрасная, все поймут, каким дерьмом на самом деле является Хлыщ, и будет всем счастье. Я отчаянно вбивала себе это в голову на протяжении двух недель – мне было семнадцать, я верила в чудеса и в то, что ну не могло всё быть так плохо!

Чудеса отклонили моё приглашение уже в тот момент, когда ОН снова просто прислал экипаж и сопровождающего. Я рвала складки своего платья и грызла губы в отчаянной попытке не зарыдать впервые в жизни. Даже в день смерти родителей меня не посещала подобная мысль!

Встречал меня, конечно, Хлыщ, ведь бал был в доме его отца, а мне хотелось бежать со всех ног из этого курятника, потому что в этот вечер уже никто не шептался, все громко заявляли о своём ожидании того, что мы с Хлыщом объявим о помолвке.

Я тянула уголки губ в разные стороны и делала корявые книксены, особо тщательно расписывая книжечку со своими танцами. Я не крутила головой по сторонам и активно избегала прямых пересечений с Хлыщом. Пока я являла миру лучший образец молодой леди, моё сердце медленно разрывалось и требовало уже, в конце концов, избавления от мучений. И я снова не задавала себе уточняющий вопрос – мучений какого рода?

ОН появился в разгар праздника, под ручку с серой вдовой, просто кивнул мне с противоположного конца зала. В моей книжке хранилось одно единственное пустое место, которое я оставила для танца с НИМ, но ОН танцевал со всеми, кроме меня. С прекрасными и не очень старлетками, с их мамами и мачехами, ОН танцевал даже с престарелыми графинями, которые теряли сознание каждые пять минут. ОН танцевал со всеми, кроме меня.

Я теряла остатки самообладания, зато Хлыщ не терял меня из виду и в какой-то момент его стараниями в моей руке оказался бокал шампанского. Мой первый бокал шампанского и полное отсутствие здравых рассуждений.

Опьянение не пришло мгновенно, оно потихоньку подкралось после последнего глотка, и тогда уже не было ни сил, ни желания разбираться в его интенсивности, хотя, конечно, всё было очевидно – нервы, переживания, отсутствие завтрака, обеда и ужина, в виду опять же тех самых, уже перечисленных чувств.

Хлыщ кружил меня в танце, а танец вскружил мне голову. Хлыщ улыбался особо мерзко, а я давилась непролитыми слезами, разбавленными теперь пузырьками игристого вина, глядя, как ОН вальсирует с серой вдовой. Я прожигала взглядом ЕГО руку, лежащую у неё на талии…. больно – это, когда режешь палец или падаешь с лошади, а это….боль наполняла каждый пузырёк шампанского, которые циркулировали по моим венам, неся обжигающий и осязаемый ужас прямо в мозг и в сердце. Я улыбалась от уха до уха и запрокидывала голову, не давая слезам катиться из глаз, а танец всё не кончался, музыка всё звучала, с каждым аккордом продлевая мою агонию.

Я почти не помню, как всё происходило дальше, только обрывки, звуки, картинки…. Я споткнулась и, кажется, подвернула ногу. Хлыщ снова улыбался и поддерживал меня под локоть, пока вёл из бального зала.

Звон разбитого бокала, мы, кажется, толкнули официанта. Потом прихрамывающая походка и слюнявые выдохи Хлыща мне в шею. Скрип двери и запах пыли – какая-то тёмная подсобка, очевидно, оборудованная для хранения всякой утвари для уборки, посредине колченогий стол, на котором стояли вёдра и плашки, лежали тряпки и салфетки.

Хлыщ запнулся о швабру и налетел на меня. Так случился мой первый поцелуй.

Звон в ушах, смазанные картинки за закрытыми веками, ватные ноги и сухость во рту.

Хлыщ прижал меня к столу. Так случился мой первый раз.

Я одновременно и понимала, что происходит и не понимала. Его руки шарили по моему телу, а я не могла даже пошевелиться, будто придавленная камнем. Он залазил языком мне в рот, а я даже закричать не могла….как в страшном сне, когда хочешь кричать, открываешь рот, а звука нет… Пока он пыхтел на мне, я пыталась собрать воедино осколки тех моментов, что привели меня к ЭТОМУ…. Но ничего не получалось. Я почти ничего не чувствовала.

Он кончил на мои кружевные подвязки. Пьяно икнул, пока поправлял свои штаны. Выходя из подсобки, он даже не обернулся.

А я… Я лежала на разваливающемся столе, с раздвинутыми ногами в тёмной каморке, пропахшей пылью и сырой водой.

Семнадцатилетняя красавица, умница, скромница, мамина радость, папина гордость, та, что жила в совершенном мире, и сама была совершенной, теперь поруганная и опошленная. В мгновение ока я стала порченым товаром. В первую очередь для самой себя.

Сколько я не пыталась, ни тогда, ни потом, я так и не смогла понять, как и почему произошло то, что произошло. Я не могла свалить всё это на провидение и судьбу, и на то, что я заслужила. Я ведь не сделала ничего смертельного! Ведь не сделала? Тем не менее, всё случилось.

Я опустила многочисленные подъюбники, расправила шикарный шлейф, запихнула в причёску выбившиеся пряди и приклеила улыбку.

Никто не обратил внимания на моё отсутствие. Никто не обратил и на внезапное появление. Никто понятия не имел, что меня только что фактически изнасиловали, заранее напоив и лишив возможности сопротивляться. Никто не видел, как на пол падают капельки моей крови, и как длинный шлейф их тут же стирает. Никто не видел, как умерли мои глаза.

Кукла, не живая, фарфоровая кукла с маской вместо лица, с застывшей душой и заледенелым сердцем.

Я шла с гордо поднятой головой, как и подобает моему положению, как меня учили и как наставляли всю жизнь, готовя к высшему обществу и красивой жизни. Только вот никто не говорил, как надо держаться и что, самое главное, думать, когда ты только что умерла. Я даже не догадывалась, что бывают такие ситуации, в которых мало знаний почерпнутых из книг. Потому что в таких ситуациях и пенса не дашь за эти знания, потому что тут голимые чувства и эмоции, о которых я не знала, не думала, не мечтала.
Я улыбалась и кивала, пока шла через залу, не видя, кому киваю, но зная, куда иду.

Экипаж. Холод. Порог дома. Нехватка воздуха. Руки моей домоправительницы. Запах лекарств. Тёплые простыни.

Я провалялась в бреду трое суток, периодически слыша только причитания моей экономки о молодости, влюблённости, изматывании нервов и о «тех самых днях каждый месяц».

На четвёртое утро я пришла в себя и поняла, что наступил конец всему, хотя я ещё и не знала, чему именно. Вместе с завтраком домоправительница принесла мне свежую местную газету и снова щебетала, пряча глаза, что ей жаль, она соболезнует и что-то ещё, а я, дребезжа подносом на коленях, разливала кофе в попытке трясущимися руками развернуть газету.

Я повзрослела лет на пятнадцать, пока в течение минуты читала первый абзац статьи на главной странице:
«Молодой лорд *** …. утром после бала в честь Рождества…. был найден в пятидесяти милях вниз по реке…. семь ранений в грудь…. предположительно маленьким клинком»

Вот и всё.

Я до сих пор помню тот момент – сначала сердце колотилось, как бешенное, и моё тело не справлялось с такой силой, с таким объёмом крови, с такой пульсацией в висках, потом оно остановилось, всего на секунду, но я прекрасно помню, как вдруг стало тихо и страшно. Далее оно пошло, словно ленясь и опаздывая, как старинные часы, механизм которых износился настолько, что, как не подтягивай шестерёнки и как не смазывай их маслом, они всё равно будут барахлить и опаздывать на полчаса.

В это утро вся моя жизнь была похожа на эти самые часы – множество разных деталей, которые хоть и не жизненно важные, но необходимые; куча ритуалов, вроде ежедневного завода механизма или протирания пыли через день, не несут смысловой нагрузки, но без них никуда, и только кое-что, единственное, что имело значение для этих часов и для моей жизни…. Мастер, который сконструировал и запустил шестерёнки, только он имеет право распоряжаться своим творением, только он решает идти часам или остановиться. Несколько суток назад мой мастер удалил бесполезную часть часов – он избавил мою жизнь от разряженной бесполезной кукушки, которая назойливо орала каждый час, оповещая всех не столько о времени, сколько о присутствии себя любимой.

Ни на секунду, ни на одну крошечную секунду в своих отстающих часах я не сомневалась, что именно ОН убил Хлыща. Также не было сомнений, что ОН знал о том, что произошло на том балу. Просто мастер тоже оказался не идеален и не так точен, как часы, он тоже немного опаздывал.

Мастер и его часы – мы хотели одного, но шли слишком разными, слишком отдалёнными друг от друга дорогами.

Мы плутали, каждый в своём мире – я, запутавшаяся в своих шестерёнках, и он, потерявшийся среди многообразия часов.

Мы не поняли друг друга, хотя, казалось бы, только мы и могли.

В то утро, сдобренное запахом разлитого на простыни кофе, я поняла, что ОН меня не простит. Также как и не простит себя. Мы оба виноваты. Мастер и его часы….

Вечером ОН прислал записку, что будет к ужину через три дня. И ни слова больше.

Я надела лучшее платье, надушилась лучшими духами. Всё утро провела на кухне, нависая над поваром, чтобы через его плечо следить за приготовлением любимых блюд моего мастера. Зажжённые свечи, самое выдержанное вино. К назначенному времени я стояла посреди холла и ждала ЕГО шагов.

ОН появился точно в то время, что было указано в записке. Обычные приветствия – реверанс и поклон, нейтральные улыбки и разговоры не о чём.

Ужин. Вино.

Я знала, что ОН всё понимает и знает, что понимаю я. Только мы не говорили об этом, даже взглядами не говорили.

Когда съев последний кусочек пирожного, поданного на десерт, ОН аккуратно промокнул губы салфеткой, я поняла, что это начало конца.

ЕГО пальцы дрогнули всего на мгновение, когда белая ткань салфетки коснулась стола и пропиталась парой капель пролитого вина - кляксы на ткани выглядели, словно кровяные цветы.

ОН выдохнул и поднял на меня свои глаза.

У меня не перехватило дыхание, мои ноги не стали ватными, сердце не пустилось вскачь и глаза не наполнились слезами – ничего из этой розовой дури, о которой пишут в книгах.

Моё сознание было кристально чистым, а дыхание ровным, я вполне отдавала отчёт своим мыслям и действиям…. и я точно знала, что сегодня умру, потому что….

ЕГО глаза были обычными, точнее ничего сверхъестественного, просто красивые мужские глаза, которые утром могли быть цвета грозового неба, в обед осторожно отливать молодой листвой, а к вечеру переливаться оттенками сиреневого и синего.

ЕГО глаза были страшными в тот вечер. Нельзя, ни при каких условиях нельзя смешивать любовь и ненависть! Даже в малых пропорциях и количествах эта смесь губительна! В тот вечер ЕГО глаза были серыми, словно расплавленная ртуть или прибрежная галька. ЕГО глаза были солёными тогда…. потому что в этих омутах стояли слёзы, в которые превращался весь спектр его эмоций….

ОН ненавидел себя, потому что, следуя идиотским правилам и негласным заповедям, дожидался моего не менее идиотского совершеннолетия для того, чтобы сообщить о своих чувствах. Чёрт, да какое, ко всем чертям, значение имеет возраст, если ты хочешь сказать о любви??? ОН ненавидел себя за то, что так и не сказал мне об этом. ОН ненавидел меня за то, что я не почувствовала его привязанности. Снова ненавидел СЕБЯ за то, что оказался глупцом и поверил в мои отношения с Хлыщом. И ненавидел меня за то, что я таким способом хотела заставить ЕГО ревновать. И опять ОН ненавидел себя за то, что также глупо посредством серой вдовы пытался привлечь меня. ОН ненавидел нас обоих за этот грёбаный бал, за шампанское, за глупость, за упрямство, за слепоту, за высокомерие, за трусость, за капли крови на полу, за маленький клинок, который ОН всегда носил в чехле на щиколотке….

А ещё ОН любил меня. Так как не любят в принципе. Потому что так невозможно любить. Потому что эта любовь имеет место быть лишь в том случае, когда вы оба мертвы, потому что тогда о ней будут слагать легенды. Но любить так в реальной жизни невозможно, потому что у человека нет столько сил, чтобы вынести это огромное, как мир, чувство.

Оказывается и я любила ЕГО именно так.

Слёзы текли по ЕГО прекрасному лицу, задерживаясь только на губах….потому что ОН улыбался. Потому что невозможно больше держать всё в себе, потому что глаза могут рассказать то, чего никогда не расскажут губы и язык.

Оказывается, и по моему лицу тоже текли слёзы, также задерживаясь на моих улыбающихся губах.
Я знала, что ОН любит меня так, что, не задумываясь, убил человека, посмевшего ко мне прикоснуться. Я знала, что ОН любит меня так, что никогда не сможет простить за то, что кто-то посмел ко мне прикоснуться. До НЕГО, вместо НЕГО.

Да, теперь я была абсолютно точно уверена в том, что мои часы сегодня замедлят ход, а потом и вовсе остановятся….

Неожиданно, почти бесшумно ОН отодвинул стул и легко поднялся. ОН остановился на середине стола и предложил выйти на террасу. Когда я поравнялась с НИМ, то второй раз в жизни моя ладонь оказалась в ЕГО руке.

ЕГО пальцы были тонкими, но сильными. И ещё они убили за меня.

На террасе было тихо, безмолвие нарушал только шёпот падающего снега, который не долетал до нас, а покрывалом ложился на зимний сад. Свет, льющийся из столовой, отражался от белоснежных хрусталиков и давал достаточно освещения для того, чтобы видеть друг друга.

Мы молчали некоторое время, глядя не то вперёд, не то внутрь себя. Я не знаю, о чём ОН думал, но мне было просто хорошо, потому что его пальцы до сих пор держали мою ладонь.

ОН снова неожиданно начал двигаться и вмиг оказался стоящим передо мной. Мой взгляд утыкался в две верхние пуговицы его сорочки, а если чуть скосить глаза вправо, то можно было увидеть и ЕГО сонную артерию, которая пульсировала равномерно и спокойно.

Мне можно было сделать всего лишь шаг, и я бы уткнулась носом ЕМУ в грудь, но даже без этого шага я чувствовала ЕГО запах – сигары с привкусом мадеры, мятное мыло и аромат ЕГО сущности – тонкий, но сильный, густой, но не навязчивый.

ОН немного склонил голову, и я чувствовала ЕГО дыхание у себя в волосах, которое с каждой секундой становилось прерывистей и чаще.

Мастеру нравились его часы….

ОН снова сделал неожиданное движение, встал так, чтобы заглянуть мне в глаза. Тогда ОН пригласил меня на танец, и я впервые оказалась в ЕГО объятиях.

Мы танцевали под вечную мелодию природы, аккордами которой был падающий снег, периодами – тихое шелестение ветра где-то в макушках деревьев, тактами – шорох гравия где-то вдалеке, тональностью – сияние далёких звёзд, несущих вечность и загадочность бытия.

Положив голову ЕМУ на грудь и прислушиваясь к тому, какой ожесточённый бой ведёт ЕГО расстроенное, словно рояль, сердце с совершенной музыкой нашего гармоничного танца, я снова и снова убеждалась, что такое единение внутреннего и внешнего бывает только перед смертью.

На самом деле это было странно, но я совершенно не боялась. Разве можно бояться чего-то, когда ты в руках любимого человека?

И снова маленькое и точное движение – указательный палец ЕГО правой руки коснулся моего подбородка побуждая поднять голову. И снова ЕГО глаза были солёными, только на этот раз капли эмоций не покидали пределы ЕГО ресниц.

Я задыхалась от чувств, впервые накрывших меня с головой. Только сейчас я понимала, что такое, когда останавливается сердце, когда голова совершенно пустая, и ты весь состоишь из белых и пушистых шариков, которые заполняют каждый дюйм тела и щекочут, щекочут, щекочут….

Мой мир растворился в ЕГО грозовых глазах, а моё тело утонуло в ЕГО губах. Мой по-настоящему первый поцелуй.

Долго, непозволительно долго, ОН просто прижимался своими сухими губами к моим, и я не могла даже вздохнуть. Глоток воздуха случился только тогда, когда горячий язык коснулся моих онемевших губ – нижней, верхней, нижней, верхней.

Когда сердце, стучавшее в ушах, напрочь лишило меня других звуков, ЕГО язык проник ко мне в рот – осторожно, медленно, стеснительно, но стОило ему столкнуться с моим….

Мастер сам создал эти часы и знал, где находятся нужные механизмы….

Мы убивали друг друга своим поцелуем. Мы любили и умирали одновременно. Наши губы складывались идеально, а наши слёзы были одной температуры.

Этот поцелуй мог бы длиться вечно….

Я не поняла, в какой именно момент мои рёбра обожгло холодным огнём – резким и смертельным, но ЕГО губы совершенно точно ещё были в борьбе с моими, потому что я улыбалась и приоткрытым ртом ощущала, что его слёзы всё же солонее, чем мои….

Я распахнула глаза….

Ненависть и любовь, навеки сплетённые в ЕГО взгляде – это последнее, что я видела перед тем, как с улыбкой, совершенно счастливой, умереть в ЕГО объятиях….

Я не верила в Бога, никогда. Да и к слову сказать, в Дьявола-то тоже. Тем не менее, я искренне полагала, что мне самое место именно в Аду. Как бы то ни было, я ни разу не думала о том, что будет там…за чертой. За гранью.

Я хотела бы гореть в огне вечно, но, ни сковородок, ни чертей, ни запаха серы, ни стенаний и криков я не ощутила. Просто голое и чистое сознание, которое иронизировало и полагало, что это и есть моё самое лучшее наказание – мыслить вечно, без тела, помнить содеянное, без права на исправление.

В моей жизни с некоторых пор всё было не по плану, поэтому, только смирившись со своим наказанием, я вдруг снова открыла глаза – живая, здоровая, с полным набором чувств и ощущений, и в голове мгновенно замелькали объяснения….

По мне, так нельзя было придумать наказания более изощрённого чем то, что выпало на мою долю, но, как ни странно, я не жаловалась. Никогда не жаловалась.

Я должна появиться на земле семь раз. Разные столетия, разные миры, разные страны, континенты. Появиться на семь дней. Каждый раз я буду любить какого-то мужчину почти также сильно, как любила единственный раз в своей жизни. Каждый раз я буду вынуждена протащить его по семи грехам – по греху на день. Я должна буду наблюдать за его мучениями, не имея права помочь, объяснить, облегчить страдания. Ровно через сто шестьдесят восемь часов я должна буду исчезнуть. Каждое своё появление я буду помнить – свою любовь, его мучения…. Каждый раз у меня новая история, новая биография, новая жизнь и легенда.

Конец.

Вот так, Роберт. Прости.

Я всё также сидел в кресле, только теперь, казалось, в какой-то параллельной реальности. Мой рот был приоткрыт, а тлеющая сигарета обожгла мои пальцы и уже успела потухнуть.

Мои уши были заложены. Сердце сильно и больно билось о рёбра. Меня подташнивало. Ноги тряслись и были ватными. Моё совершенно неадекватное сознание вопило о том, что я только что прослушал исповедь сумасшедшей. Меня, игравшего сто девятилетнего вампира последние пять лет, буквально переместили на несколько веков назад… Что это было? Как такое вообще возможно? Да и возможно ли?

Только теперь этот нелепый, не поддающийся логике сценарий подкинула сама судьба, а вот какую роль суждено здесь сыграть мне? Кто я? Разменная пешка в игре? Или же король, главный герой, последняя инстанция, и на мне завершится седьмой круг?

Я медленно выдохнул, чувствуя как задержавшийся в лёгких воздух больно чирканул по гортани. Губы, не спрашивая меня, начали кривиться, и я не совсем понимал, что собираюсь сделать….вот только через пару секунд я начал смеяться.

Футболка на спине промокла насквозь, а я всё продолжал тихо ржать, складываясь пополам.

Капельки пота катились по вискам и, кажется, по щекам. Разве щёки потеют?

Нет, бл*ть! Я просто рыдал сквозь смех, потому что на самом деле я знал, что Ана нормальная! Как бы я не отказывался воспринимать её слова, я ей верил! Каждому грёбаному слову из этой сказки я верил!

Я верил….

Мне не надо было смотреть на часы, чтобы понять, что очередные сутки подходят к концу.

Я был вывернут наизнанку и, казалось, что во мне нет ни капли сил, чтобы испытывать что-то ещё, кроме всепоглощающей боли, но я испытывал….

Я смотрел на сгорбленную девушку в паре метров от меня и чувствовал….жадность. Двадцать четыре часа и моя алчность. Потому что это всё, что у меня есть. Все, что у меня осталось. Потому что я не могу потерять её просто так.

Я был дико несчастным мужчиной, который был алчен до женщины, которую ему было суждено потерять….

---

Источник: http://www.only-r.com/forum/38-320-1

---