"Напои же дождь,
Ведь я жажду твоей любви,
Что танцует по небесами страсти.
Да, напои дождь,
Потому что без твоей любви
Моя жизнь - ничто, лишь карнавал тлена".
(Poets Of The Fall - Carnival of Rust) Она не знала, как справиться с бешеным потоком ощущений и эмоций, что обрушились на нее. Не представляла, как сможет бесстрастно поблагодарить его за приятную ночь и уйти. Это необходимо было сделать, чем скорее, тем лучше – только минуты уходили, оставляя ее недвижной в бесконечности его взгляда.
Он смотрел на нее. Просто смотрел, она же едва могла дышать. Эта была лишь комната, озаренная сонным пламенем свечей, а не пляж в лунном свете, и это был лишь пушистый ковер, а не прохладная вода, омывающая их обнаженные тела, но сейчас они были вне пространства и вне времени. Он был морем, а она ладьей, он был птицей, а она небом.
- Ты такая красивая.
Я попробовал ее, и понял, что голодал... - И ты, - шепнула она, обводя кончиками пальцев контур его губ. - Красивый...
Я коснулась его, и пламя костра лизнуло сердце... Ей хотелось, чтобы беспредельно растянулась каждая секунда, отдаляя неизбежное, чтобы завтрашний день не наступал – потому что эта ночь принадлежала ей. Этой ночью она еще принадлежала себе. И ему. Вирийе. То, что она пережила с того момента, когда впервые встретились их губы, изменило ее, будто только так все и должно было случиться. Дико-отчаянная жажда, с которой он касался ее, целовал, перетекала в нее, проникала в кровь, побуждая отвечать так же бурно, желать так же сильно. Можно притвориться, говоря себе, что так посоветовала Файлин, но обманывать было некого – время таяло, потому каждая крупица правды, каждая искра настоящих чувств становилась бесценной. И она сидела рядом с ним, притянув колени к груди, смотрела на него, спящего, лелея свое ворованное счастье.
Небесный лебедь. Его красота по-прежнему пронзала ее тысячами кинжалов, но в бледном предрассветном свечении утешала, лаская каждую ранку, касаясь целебным бальзамом, как его поцелуи касались ее кожи совсем недавно, снова и снова, отбирая дыхание. Он был нежен с ней, как-то по-особенному, неловко нежен, но именно это превратилось в откровение, словно все впервые и для него.
Было трудно уйти. Физически больно. Всего-то встать, отвернуться, отступить. Всего-то... Она протянула руку, но не дотронулась, лишь медленно обрисовала в воздухе его черты. Прикрыла трепещущие веки, поднесла пальцы к дрожащим губам...
Шаги ее были осторожными, неуверенными, как у слепой. Она будто смотрела внутрь себя, видела лишь воспоминания, жила лишь пережитыми ощущениями. Еще слишком свежо, слишком остро, слишком глубоко... И все же, выходя за дверь, она заставила себя не оглядываться.
Файлин, в ожидании забывшаяся беспокойным сном, встрепенулась, стоило отвориться двери. Темные миндалевидные глаза, что испытующе вглядывались в лицо Кеуты, казались такими встревоженными, такими понимающими.
- Долго вы, – пробормотала женщина, будто видела все насквозь – и Нум поспешно отвела взгляд.
Надо было зайти за ширму, переодеться, расчесать волосы... выиграть время, вернуть самообладание. Но, прикрывая лицо рукою, она неожиданно замерла на полпути. Разум не хотел подчиняться, ноги не желали держать. Потому что ни сил, ни мужества лгать не осталось.
Тяжело привалившись спиной к стене, она сползла на пол, и Файлин тут же оказалась рядом, неловко обняла, погладив по волосам. Нум уткнулась лицом ей в плечо, почти беззвучно всхлипнула...
- Ты подарила ему больше, чем жаждут купить.
Подруга не спрашивала, ей не нужно было. В этом юном сердце она читала, как в давно раскрытой книге. Книге собственного несбывшегося ожидания.
- Никто не узнает твою тайну. Не бойся.
Еще один едва уловимый всхлип.
- Хочешь принять ванну? – не зная, что сказать, как утешить, спросила Файлин.
- Нет, я уже... хочу лечь, можно?
- Конечно, только... подожди минутку, надо кое-что сделать.
- Хорошо.
Нум прикрыла глаза, кончики губ дрогнули. Совсем тихо зазвенело стекло, послышался плеск воды, легкое шипение.
- Выпей, это снимет боль.
Черные ресницы взметнулись, открывая взору подруги предательские слезы. Глядя на мутную жидкость в стакане, девушка едва слышно возразила:
- Мне не больно.
Словно пыталась удержать все, связанное с Вирийей...
- Все равно послушай меня. Будет легче
потом. Одно упоминание заставило ее сжаться. Но Файлин приходилось говорить прямо, говорить сейчас, ведь Кеута могла очень легко выдать себя, уверенная в том, что тайны ее надежно спрятаны за семью замками.
- Знаю, ты не хочешь думать о завтрашнем дне, тем более обсуждать, но... мы не можем пустить все на самотек. Слишком опасно.
Нум лишь кивнула, глядя куда-то в одну точку на стене.
- Вот, возьми. Мазь поможет, подлечит.
- Спасибо, - безжизненно отозвалась она.
- Тебе нужен отдых, потому постарайся заснуть. Утром я приду помочь подготовиться, после того, как переговорю с хозяином. Врач передаст ему результаты вчерашней проверки, я же подтвержу, что не спускала с тебя глаз. О том, что ты уходила, знают лишь четверо, и все будут молчать. Сунан понятия не имеет, как далеко все зашло, а Вирийя не из тех, кто такое обсуждает. К тому же, откройся все, его бы наказали более жестоко, чем тебя. Ох, Нум, - вдруг сдавленно выдохнула Файлин, заметив, что девушка совсем застыла, превратившись в неподвижную статую. – Прости... С ним, конечно же, все будет в порядке, но тебе необходимо кое-что знать, и это нужно сказать сейчас, если завтра лишат возможности. Когда все начнется, ты должна сохранять холодный рассудок, не смотря ни на что, ради собственного блага, понимаешь? Ты должна. Потом же, после торгов, у нас будет немного времени, и я передам тебе маленькую капсулу с кровью, перед тем, как уйти. Ее надо...
Но приглушенное мучительное рыдание вырвалось у Нум, обрывая слова, совершенно обычные для мрачного потустороннего мира, в который она попала, совершенно дикие для того, другого, где кто-то ужинал, глядя сериал по телевизору, или переодевался после вечерней пробежки, или весело щебетал по телефону – того самого, где она могла бы улыбаться, мечтать, расцветать...
Файлин хотелось шепнуть: «Не плачь», попросить эту девочку не мучить себя, но любые слова сейчас были бы ужасны, бездушны. Потому она лишь молча обнимала ее, гладя по голове, пока Нум горестно плакала, пряча лицо на груди подруги, и у той в сознании неизбежно оживали тени собственного прошлого, всё, от чего бежала столько лет, всё, что, казалось, давно похоронила. Но глаза ее были сухи.
Сунан знал, где искать его, и не ошибся. Миновав открытую террасу, прошел вдоль уходящего в море пирса. Вирийя сидел на краю, босоногий, в подогнутых выше щиколоток льняных брюках. Ступни почти касались воды, ветер трепал волосы, полурасстегнутую рубашку, синюю, как небо, прорезанное сполохами заката, куда он смотрел. Словно и впрямь стремился улететь...
- Эй, лебедь, хорош хандрить. Хозяин зовет.
- Куда-то собрался? - равнодушно отозвался тот.
- Ты как с луны свалился, - усмехнувшись, покачал головой Сунан. - Развлечение начинается.
- Развлечение?
- Аукцион с целочкой.
Вирийя поморщился.
- И мы должны быть там?
- Ты знаешь правила.
- Ладно. Переоденусь и приду.
Спустя десять минут он уже поднимался вслед за Бруно по боковой лестнице наполненного посетителями зала. В черных брюках, белой рубашке, с наплечной портупеей, как того требовал босс для пущей убедительности. Никаких броских золотых цепей, ботинок из крокодиловой кожи в знак кичливой благосклонности представителя сильных мира сего – но понять, что обычные на вид туфли, как и часы на запястье, стоят немалых денег, не составило бы труда никому. Потрудиться пришлось бы, лишь гадая,
насколько немалых. Сам же обладатель уже достиг черты, за которой такие мелочи становятся безразличными.
- О-го. Вот это толпа. Должно быть интересно, - вполголоса произнес Сунан. Похоже, он предвкушал будущее зрелище с немалой долей извращенного любопытства. Наверное, пресыщенного удовольствиями молодого мужчину в Таиланде это не должно было удивлять, тем не менее, удивило. Причем, неприятно.
- Кто она? – сухо спросил Вирийя.
- Ты серьезно?
Что-то было в этом вопросе, неподдельный шок, а может, неприкрытая ирония. Ему стало не по себе от обращенного на него взгляда. Того самого, провидца в десятом поколении.
- А что?
- Я думал, знаешь. Это Кеута.
Не полушепот. Прямой удар под ребра. Внутри все дрогнуло, а потом застыло – как треснувшее, но еще не распавшееся на куски стекло.
Он почувствовал удушье. Взгляд метнулся через зал, к небольшой нише, где стояла Файлин. Издалека та с опаской посмотрела на него, потом чуть заметно покачала головой.
- Эй, не дури. Держи себя в руках, - проходя мимо, быстро бросил Сунан, наградив настороженно-хмурым взглядом. Насмешки как не бывало.
И вот, непробиваемо-спокойный, сдержанный с виду, он уже там, в комнате со стеклянной стеной, откуда не раз наблюдал подобные шоу вместе с боссом. И голос Бруно, восхищенный, отвратительно-мягкий в своем цинизме, прорывается в оцепеневшее сознание будто сквозь вату.
- Вы только посмотрите, сколько их! Звери, жаждущие свежей крови. Еще бы, давно у нас не было такой соблазнительной целочки. Представляю, что сейчас начнется, - в предвкушении хмыкнул он. - Думаю, не стоит больше тянуть. Скажите, пусть приступают.
Пурпурно-красный овал света поначалу осторожно, воровато высветил девушку, замершую в центре темной овальной сцены. Длинная шелковая накидка прикрывала фигуру от шеи до пят. Голова чуть опущена. Волосы собраны сверху, стянуты нитями бледно-розового жемчуга. Откуда-то из мрака появляется ведущий, зловеще-медленно приближаясь к ней. Без театрального пафоса не будет нужного эффекта...
- Она перед вами. Красавица. Юная. Нетронутая. - Он кружил, словно хищник вокруг жертвы, произнося громким свистящим шепотом, как заклинание, магические слова. - Кому-то сегодня улыбнется удача сорвать райский плод, сделав ее женщиной.
Зал затих, напряжение возросло.
- Так сколько готов ты отдать за эту привилегию?
Он обращался ко всем, но к каждому по отдельности – выпластав руку вперед, в тьму притихшей аудитории. Потом одним неуловимым жестом потянул и с молниеносностью фокусника сдернул накидку.
Три вещи произошли одновременно: вспыхнул ослепительно-яркий свет, толпа взорвалась ревом и свистом, девушка подняла голову и посмотрела куда-то вверх, в глубь помещения. Взгляд ее пронесся над головами, словно она знала, кто оттуда видит ее...
Битое стекло его души стало осыпаться осколками. Казалось, они пронзают внутренности при каждом вдохе – но дышать приходилось, пока он, как все эти мужчины в зале, не мог отвести глаз от хрупкой девичьей фигурки на сцене. Происходящее не укладывалось в голове, но вовсе не трезвый рассудок, лишь животный инстинкт самосохранения подсказывал, что любой промах может привести к катастрофе.
Инстинкт самосохранения? О да, ему известно, что это такое, в отличии от глупой девчонки, которая так неосторожно позволила...
Как можно было, при всем его опыте, упустить главное? Ведь где-то, в глубине подсознания, он знал.
Ощущая, как затряслись руки, Вирийя изо всей силы сжал кулаки.
- Потрясение, страх, поклонение в глазах делают всесильным. Ты можешь стать ее властелином, ее богом – уже сегодня.
Приходилось смотреть, слушать и терпеть, будто все как надо, и ничего не происходит, и ничего для него не значит. Он мог бы испытывать жалость к ней, или похоть, что породнила всех этих обезумевших мужчин. Но не было ни того, ни другого.
От ее красоты перехватывало дыхание. Она стояла там, отрешенная от всего мира, словно это кольцо света могло уберечь от любого зла. А толпа вокруг неистовствовала. Гудела. Свистела. Ведущий, раззадоривая, срывал с нее тонкие полоски ткани – но это не с нее срывали одежду. Это срывали пласты его кожи, прорываясь к самому сердцу, пусть отражение в непроницаемом стекле ничего не выражало.
Она осталась полностью обнаженной – лишь пара замысловатых браслетов на тонком запястье да боди-арт из перламутровых бабочек, что блестели на гладкой шоколадной коже, спускаясь узором от правого плеча к низу живота. Каждый лишний волосок был удален депиляцией, чтобы она еще больше походила на куколку, у которой нет и не может быть изъянов, включая самый главный - душу.
- Никакая цена не будет слишком велика – это упругое тело, узкое лоно, девственная кровь, – медленно, отчетливо говорил ведущий, и толпа бесновалась, перебивая друг друга, предлагая все большие суммы.
Только что же делать тому, кто успел почувствовать, как бьется ее сердце прямо в грудь, как горит ее кожа, как срывается дыхание, и испуг во взгляде сменяется страстью? Тому, кого она выбрала сама?
Бессилие. Самое бесполезное чувство. Но он ощущал все его оттенки.
Оно разрывало его. Разъедало. Сжимало горло и застилало красной пеленой глаза.
Часть его кричала «моя». Часть смеялась с него самого.
Смотри. И ты думал, что можешь управлять судьбой? Ему хотелось взвыть, взреветь. Ворваться туда. Но он не мог избавить ее от этого, не погубив.
Из книги воспоминаний Файлин
Я смотрела на нее с острой тоской и жалостью, думая о том, что она чувствует, но могла лишь предполагать, лишь догадываться, потому что собственный опыт неприменим к другому... потому что боль у каждого своя.
Бессильная ярость, запрятанная очень глубоко. Обжигающий страх. Унижение. Обреченность. Отвращение. Апатия. Паника. Их так много – разных чувств, скрывающихся внутри. Но все они сливаются в одно пятно, пятно боли, как слезы делают картину перед глазами пятном жидкой грязи. Грязи, вопящей гнусавыми голосами, глядящей сальными глазами, тянущей жадные руки... грязи, у которой много лиц и купюр. А боль красива. Боль чиста, смывая остальное. Это все, что ей осталось, и она концентрируется на ней, прикрывая веки, чтобы не устремлять взгляд к нему. Боль теплеет, обретая его черты, боль похожа на водопад, заглушающий все безобразные звуки внешнего мира. В ней – ее спасение. Ее тело свободно, потому что по собственной воле нарушило запрет. Познало страсть. Узнало мужчину.
Как чья-то жажда наживы однажды скинула ее в гнусную, липкую бездну порока, так незамутненное, совершенное желание вдруг смыло с нее отвратительные следы этого падения... словно принадлежать ему было привилегией свыше, смыслом, искуплением.
Ей хотелось бы оставаться в этой прострации, не возвращаясь к реальности, но такой роскоши не дано. Протяжный, ликующий возглас: «И-и-и-и-и... есть!», резкий стук молотка откуда-то слева, заставляющий вздрогнуть. Глаза ее открылись, взгляд, вопреки всем запретам, снова скользнул над толпою вверх – туда, за последний ряд, где было помещение с двусторонними стеклами.
- Райская Услада ваша, щедрый господин. Торги окончены. Все проигравшие могут залечить раны в объятиях чрезвычайно умелых красавиц, что ждут с нетерпением каждого. Насыщенного отдыха, уважаемые!
Он сейчас был там, так близко, но так далеко. И пусть она знала, что ждать ей нечего, надеяться не на что, неподвижное тело сотрясалось изнутри в беззвучном крике: «Спаси меня, не позволь, ведь я же твоя!»
Прохладная накидка укутывает голое тело, чьи-то руки тянут и подталкивают вперед, настойчивый повелительный шепот осаждает спотыкающееся сердце:
- Десять минут на подготовку, я позову Файлин. Будешь ждать в своем будуаре. Постарайся, детка, это пойдет на пользу тебе и всем нам.
Из книги воспоминаний Файлин
Оставляя ее наедине с клиентом, я не могла удержать дрожь. Пугающее безмолвие Нум оглушало. Было бы легче видеть эту девочку примиренной со своей участью – только ее взгляд, где полыхали протест и отчаяние, выдержать было невозможно. Стандартное пожелание: «Незабываемой ночи, господин», обжигая мне язык кислотой предательства, упало в пустоту. Развязный пожилой иностранец снисходительно кивнул и отвернулся, прежде чем закрылась дверь. Я слетела по ступенькам на подземный этаж, не видя ничего перед собой, зажимая рот ладонью. Только оказавшись в своей крошечной комнатушке, дала волю слезам, которых глаза не знали очень давно. Казалось, плакать я разучилась годы назад, познав множество утонченных мук, обильных унижений, освоив искусство терпения, как солдат постигает искусство войны. И вот, припав лбом к холодному стеклу, безудержно рыдаю, словно это может смыть горечь, позор отступления, ощущение собственной бесполезности. Даже пережив подобное, даже не по наслышке зная, каково это, я ничего не сумела изменить, ничем не помогла... Я пыталась не думать о том, что сейчас происходит в будуаре Кеуты. Все, на что была способна – просить свыше милости для нее. Чтобы миновала опасность разоблачения. Чтобы неизбежное было менее болезненным, и ей удалось смириться, только не после неразумного бунта с тяжелыми последствиями, как случилось со мной, а пресекая его тем самым осознанием, что терпение спасет в океане безысходности.
Я знала клиента, купившего ее первую ночь. Он не раз появлялся на подобных торгах, богатый, распущенный американец. Какова сумма, как начальная, так и конечная, ему было неважно, главное, заполучить – как коллекционеры ставят галочку, раздобыв новый экземпляр, он смаковал право на нетронутую девушку из страны, что еще не числилась в его картотеке. В отличии от восточных мужчин, исследователей и ценителей по натуре своей, этот, пусть и любил срывать «цветы невинности», в процессе шел на поводу лишь у собственной похоти, растрачивая себя быстро, без прелюдий. Риск с ним был минимален, ведь, крупный и напористый, он ни за что не разгадает хитрость с капсулой. Услышит крик, ощутит сопротивление, увидит кровь – и все пройдет, как полагается...
Как НЕОБХОДИМО, чтобы выжить сейчас ради безрадостного завтра.
Вместо лица Нум в памяти вдруг появилось другое – оно было привычно непроницаемым, но непривычно бледным. Вирийя. Тогда, перед началом торгов, замирающий на полпути. Наши глаза встретились, и то, что я увидела, заставило горло сжаться. Ужас сковал меня с ног до головы – только бы не натворил чего, не сорвался. Лишь взглядом я могла остановить его, молча сказать: «Ты погубишь ее». Казалось, он понял. Но понять и принять – разные вещи. Потому что даже тот, кто всегда шел посередине, спокойно и бесстрастно, мог сбиться с пути. Даже его могли покинуть чувство меры и трезвый рассудок.
Несколько дней спустя я случайно услышала их разговор – там, в пролете узкой лестницы, они стояли совсем близко друг к другу, и сказанные вполголоса слова разносились по тесному пространству, вынуждая дрожать темноту. Мне надо было уйти, только ступни словно приросли к полу. Замерев у стены, я прильнула лбом к шершавой каменной кладке, боясь шевельнуться, обнаружить себя.
- Почему ты не сказала?
- А это важно? - отстраненно, даже холодно отозвалась она, но я почувствовала скрытое отчаяние. - После того, как ты стоял там и равнодушно смотрел, как меня продавали?
Он резко втянул воздух, будто того катастрофически не хватало.
- Это не так.
- Так.
- Хочешь во всем обвинить меня? Ладно, валяй. Может, полегчает, - с горечью процедил он сквозь зубы.
- Полегчает? Кому из нас? - Тихий всхлип, словно надломивший ее спокойствие. - Нет, не прикасайся...
Кто-то отступил на несколько ступенек, прежде чем до меня долетел звук быстрых шагов, почти перекрывший ее последние слова:
- Ты мужчина и не понимаешь. Никогда не поймешь.
Тишина. Густая, вязкая, как клубящийся вечерний туман. Я осторожно выглянула из своего укрытия. Кеуты не было, но Вирийя все стоял там, вцепившись руками в перила, низко опустив голову, будто ждал палача.
Я стала той, кто, помогая судьбе, заставил стрелки замереть, соединив глубокую ночь с ярким рассветом – но, быть может, этим лишь навлекла стихийное бедствие? Что, если подтолкнуть их друг к другу было чудовищной ошибкой? Эгоизмом человека, желающего убедиться, что в этом продажном мире есть еще место подлинному чувству, не приносящему ничего, кроме боли?
А ведь поначалу все улеглось, успокоилось, потому что на какое-то время Вирийя исчез из привычного окружения. Это было странно – возможно, Бруно дал парню задание, отправив, как бывало прежде, за границу. Зная правду, подумалось, что так даже лучше. Безопаснее для обоих.
Прошла неделя, потом две, и мне стало казаться, что ничего не происходит, что, глубоко запрятав переживания, Нум отрешенно приняла свою участь. Но даже если покорность ее была фитильком, не знавшим спички, красота непрестанно манила клиентов, словно горящий светильник – мотыльков. Ее желали, жаждали, за нее выкладывали заоблачные суммы, и теперь Бруно предлагал девушку самым богатым, самым пресыщенным клиентам. Кеута пользовалась бешеной популярностью, была лакомым кусочком, вожделенным призом, сладкой приманкой, но никто не знал, что происходит в ее душе – она закрылась, выбросив ключ. Думала отгородиться от всех, в том числе от меня... И, тем более, от него, что было не так легко.
Стоило Вирийе вернуться, как хрупкое равновесие нарушилось. Кеуту тогда позвали развлечь особого клиента в VIP-зоне с сауной. Конечно, телохранитель не мог не знать, что там будет Бруно, как и того, что босс с его гостем хотят «по-дружески» разделить девочку. Я предупредила ее, но не дождалась никакой реакции. Глухая стена...
Он был там один, ясно различимая темная фигура у стойки бара в пока еще окутанном полумраком помещении, которое мы спешили миновать. Когда Нум вошла, Вирийя не обернулся, не посмотрел, зато сжал стакан так, что тот хрустнул в его руке... Ее деланое равнодушие дало трещину. Широко раскрыв глаза, она в ужасе застыла, глядя, как сквозь его пальцы сочится кровь... Но он даже не шевельнулся. И после, оставив Кеуту наедине с двумя мужчинами, я могла лишь догадываться, что скрывается за маской безразличия, как-то криво, непрочно приклеенной к его лицу. В тот вечер он, как и в другие вечера, сплетенные в одну бордовую, жаляющую полосу, снова оставался там, у длинной барной стойки, в пестром подобии приемной и комнаты отдыха одновременно, где ночные бабочки в перерывах дожидались клиентов, а те из персонала, у кого случался выходной, заходили пропустить по стаканчику. Охранники перекантовывались там, если Бруно был занят с какой-нибудь из выбранных красоток самолично. Как правило, это занимало не один час, да и красоток было несколько, потому он великодушно отпускал личных телохранителей до утра.
Вечер. Ночь. Утро. Пустой пролет дня, и снова вечер, когда время тянулось для него бесконечно – ядовитая змея, укус которой приносит долгие мучения. Агонию без конца.
В ту ночь она, как и в другие ночи, очередной отрезок «после» и «до» старалась переждать в дамской комнате, зная, где сейчас Вирийя. Но у входа встретила Зейну – и, в отличии от других подобных минут, та не стала беззаботно болтать о мелочах. Более того, выглядела настороженной и на редкость смущенной.
- Что-то случилось? – не удержалась от вопроса Кеута, когда, обменявшись легкими кивками, они почти разминулись. Обычно «девочки» не скрывали друг от друга нелицеприятных подробностей поведения тех или иных клиентов, предупреждая. Но, как оказалось, дело было не в клиенте.
- Почти... случилось, - произнесла Зейна, и в ее тоне мелькнуло нечто, похожее на упрек. - Лучше бы тебе спуститься в бар и поговорить с ним, чем скорее, тем лучше.
- С кем?
- С Хонгасван, - нервно, даже раздраженно уточнила собеседница. - У него уже крыша едет. Не помню, чтобы он хоть раз так напивался.
- А я-то тут причем? – Нум попыталась выглядеть безучастной – не так трудно адаптироваться в мире, где врать, что дышать. Только Зейне было не до игр, она сама по себе являлась детектором лжи.
- Ты всех дураками держишь? Или тебе совсем плевать?
- Между мной и Вирийей ничего нет. Всего раз...
Ее неубедительный ответ был тут же прерван потоком быстрых, хлестких слов:
- Так вот, того раза хватило. Если ты слепа, не значит, что такие все. Скажи ему хоть что-нибудь, чтобы с ума не сходил, иначе будет поздно. Если он сорвется с Бруно, не просто вылетит. Вылетит бездыханным.
Нум не сразу поняла, что Зейна имеет ввиду. С бешено колотящимся сердцем она только и смогла прошелестеть:
- Но... поче...
- Потому что все очень просто, детка. Предательство здесь не прощают. У мужиков свои правила. И чем чаще босс будет брать тебя на часок, тем опаснее станет обстановка. Он сделал тебя звездой и любимицей, но когда пользуется товаром сам, добра не жди.
Она неловко опустилась на высокий стул рядом с ним, все еще не в состоянии нормально соображать. От страха мысли застилало мутной пеленой. Но, прежде чем сосредоточиться на полупустом стакане с янтарной жидкостью, Нум впервые за долгое время позволила себе задержать взгляд на профиле, который столько раз обводила мысленно и лишь единственный раз – губами. Вирийя сидел, положив локти на стойку, одна рука неуклюже подпирала подбородок, другая впивалась в растрепанные волосы. Он ничем не показывал, что чувствует ее присутствие, возможно, намеренно игнорируя, лишь смотрел куда-то перед собой, в пространство между полками на зеркальной стене напротив, отражавшей множество разнокалиберных бутылок. Но все вокруг стало неожиданно призрачным, когда Нум ощутила близкое тепло его тела, такое невозможно реальное. Всего один раз... всего несколько часов они были вместе – напомнила она себе. Для тех, кто жил здесь, работал, это ничего не значило. Очередной пересып «ради себя». Временная отключка. Погоня за удовольствием. Никаких лишних эмоций и бурных страстей. Так почему же те несколько часов преследуют до сих пор, преследуют его, привыкшего ко всему, пресыщенного обожанием и ласками стольких женщин?
- Надо же, кто пришел. – От звука его голоса она, безнадежно искавшая слова, невольно дернулась – тихий, хриплый, он прошелся по нервам, отзываясь внутренней дрожью. Вирийя по-прежнему не смотрел на нее. С кривой усмешкой поглаживая запотевшее стекло, продолжал: - Юная, невинная креолка. Услужливая французская горничная в белых чулочках.
Она прикрыла глаза, жалея, что не может залпом выпить содержимое его стакана – жгучую спасительную смесь, притупляющую восприятие.
- Давай, поделись подробностями, как все было с очередным... кли-ен-том, - издевательски протянул он, с тщательностью пьяного выговаривая каждый слог. - Изображал, что насилует тебя? Приказал отсосать папочке?
Убийственная правдивость слов была похожа на резкий удар в солнечное сплетение.
- Это... мерзко... – наконец, с трудом выдавила она, впервые за долгое время безуспешно пытаясь справиться со слезами. - Ты просто мерзок, знаешь?
- Знаю. Может ли быть что-то более мерзкое, чем представлять это. Представлять их всех, проходящих через тебя.
- Прекрати...
Она задыхалась. Он будто вонзал нож ей в сердце, грубо вытягивал оттуда пораженные ядом участки вместе с кровавыми ошметками чувств.
- Думать об этом каждую ночь.
- А ты не думай...
Рыдания опасно сдавливали грудь, но сдерживать их было заслуженным наказанием. Возразить-то нечего.
- Сам говорил об удовольствии, что должно быть простым. - Ровный, невыразительный тон вызывал странное онемение, как местный наркоз. Это подействует, обязано подействовать. – Так что прекращай пить, пока не наделал глупостей. Ведь все, со мною связанное, тебя не касается.
- Конечно, не касается. Не должно касаться, кто и как тебя имеет. - Он оттолкнул стакан, вставая, покачнулся и, не удержав равновесия, навалился на нее. Запах крепкого алкоголя обжег ей лицо вместе с прерывистым дыханием. - Чем больше здесь траха и извращенцев, тем выше заработки, правда, Кеута? - Его шепот был похож на ласку. Больно, как же больно. - А потому... да здравствует маленькая умелица, звезда заведения.
- Не стоит комплиментов. Умелиц тут много, особенно желающих утешить. Раздолье для Хонгасван.
- Хон-га-сван, - проговорил он, уже не язвительно, скорее, потерянно – будто впервые слышал. Медленно отстранился, потер ребром ладони усталые, покрасневшие глаза, отвернулся. Но, прежде чем уйти, просто и сухо бросил: – Он ведь в силках, услада. Твоих.
Она так и сидела, застыв – со слезами, сдавившими горло, с ножом в сердце, который он и оставил там, в открытой ране – глядя на него, уходящего, пока его слова постепенно проникали в сознание.
Сам того не зная, он обрек ее на муку без возможности бегства и отключки. Ведь вовсе не из ненависти, не от обиды она сторонилась его раньше. Одним своим присутствием он выбивал ее из колеи, заставлял пробуждаться, рыдать душой, испытывая желание содрать собственную кожу. Она не могла понять, что читает в его глазах – осуждение, отвращение, злость, сожаление. Знала лишь, что не найдет и следа той однажды обретенной нежности, не коснется, как кого-то близкого, даже не заговорит, как с остальными. Файлин ошиблась, отобрать немного света у того, кто небезразличен, невозможно. С ним можно лишь поделиться своим, а это означает обоюдную боль. Вечно открытую рану, сквозняк эмоций. Нет «всего лишь» тела, сколько бы над ним не надругались. Оболочка, плоть, кровь – в них таится израненная душа, а не где-то вдали, куда уносится потом.
Из книги воспоминаний Файлин
Бывает любовь глубокая и спокойная, как озеро с прозрачной водой, бывает бурная и изменчивая, как горная река. Их же была пожаром. Она разрасталась, захватывая все большую площадь, меняя навсегда; от нее болели глаза, завораживающей и дикой. Ее невозможно было потушить.
Эти двое больше не подходили друг к другу, словно по внегласной договоренности, словно все как раньше. Когда-то. До. Но иногда я видела, как она плачет, спрятавшись в уголке. Плачет совсем тихо. Видела, как он меняется в лице, заметив ее, как с трудом держит себя в руках, и только глаза выдают чувства. Его глаза... Быть может, если воткнуть в рану зазубренный наконечник стрелы и поворачивать его – незаметно для всех, кроме объекта пытки, в них отразится нечто подобное. Он медленно умирал, не подавая вида, когда она проходила мимо, эта невовремя повзрослевшая девочка. Он бледнел, а в глазах отражался адский огонь, горевший в душе, пожиравший изнутри. Каждый раз, когда ее выбирали клиенты. Каждый раз, когда она возвращалась от них, будто не замечая его присутствия. Казалось, Вирийя сам себя изводил мазохистской потребностью быть там, где она – чем дальше, тем сильнее. Страдал, но не искал утешения – и его не брались утешать. Будто понимали, что это слишком мелочно. Просто.
Их любовь витала высоко, а страсть держала у берега, как якорь, и напряжение пронзало воздух – не пропитывало, а рассекало, словно что-то твердое и толстое. Это замечали и «девочки», и охранники. Но они, циники, игроки, продающие тело и улыбающиеся за деньги – они будто по молчаливому соглашению охраняли тайну двоих.
Только рано или поздно все прорвалось бы наружу, ведь ревность плохой советчик, а страсть – неумелый конспиратор.
- Так я свободен, шеф?
- Что, на прогулку собрался?
Бросив короткий взгляд на лоснящееся от массажных масел тело Бруно, что располагалось на специальном лежаке, согласно всем правилам – пятой точкой вверх, физиономией вниз, уходя увесистыми щеками в подставку с отверстием – Вирийя, переглянувшись с невысокой девушкой-тайкой, в этот момент занятой растиранием широких плеч хозяина, спокойно ответил:
- Одна красотка заждалась.
- Узнаю тебя, наконец, - гулко крякнул тот. - Валяй. Только загляни в люкс с бассейном, вручи от меня бурбон и сигары особому гостю. Вон там, на тумбочке у сейфа. Надо ублажить – богат до безобразия и обожает забавляться с девчонками. Этот самый... как его... бывший пехотинец из штатов, теперь в отставке.
- Что ж, флаг ему в руки. Национальный, - с невеселой ухмылкой отозвался Вирийя, сжимая горлышко бутылки.
- Так лучше не шути. Там малость... проклевывается нетерпимость, сам понимаешь, - прогудел Бруно. - Хотя берет всегда цветных, какого хрена, не пойму. Видать, все страны за Америку трахает.
- Шеф, слишком много подробностей. Мое дело передать презент.
- Точно. Лично от меня.
- Будет сделано.
Когда он ступил в комнату, предварительно постучав и тут же услышав раздраженное: «Входите», там было сумрачно. Бассейн в лепестках роз оставался нетронутым. Клиент довольствовался соседним полутемным помещением – сидел, растянувшись поперек дивана, закинув ноги на стол, и разглядывал нечто перед собой с неким гадостным удовлетворением на лице. Только оказавшись рядом, Вирийя увидел, что это было.
- Круто, да? А эта грязнокожая держит равновесие.
Дыхание сорвалось, и челюсти твердо сжались в попытке обуздать охватившую его черную, удушающую ярость. Совершенно голая Кеута стояла, будто торшер, в углу. Ее руки были связаны за спиной, ноги – на щиколотках. Голову венчала горящая свеча на плоской подставке.
- Я думал, если так плотно связать им ноги, которые привыкли раскидывать, не устоит вообще, и я увижу, как на нее капает горячий воск. Ничего, подождем. Хочешь со мной?
Дышать. Размеренно. Глубоко. Направляя ярость в ледяное русло.
- Нет, я пришел передать подарок от Бруно. Сигары, первоклассный бурбон. Налью первую и отчалю, чтобы не портить удовольствия.
- Это дело, парень. Интересно, если всунуть ей туда подожженную сигару, заорет? Им же вечно мало.
Дышать. Ничего сложного. Уже приходилось – взять чистый стакан, повернуться спиной и, незаметно достав из кармана порошок, который там обычно лежит на случаи вроде этого, всыпать нужную дозу в красно-коричневую жидкость. Подождать, пока растворится. Понимающе ухмыльнуться, желая приятной ночки. Протянуть клиенту. Да, бывало, и не раз, но никогда он так не желал, не думая о последствиях, свернуть кому-то шею. Хотя нет, было бы слишком просто. Он хотел бить и бить, кулаками, коленями, локтями, превращая рыхлую плоть в кровавое месиво. Но, стиснув зубы и натянув в кривой усмешке лицо, наблюдал, как тот пьет. Ждал, пока компоненты начнут действовать. Скоро наступит глубокий, крепкий сон, после которого клиент проснется со всеми симптомами тяжелого похмелья и полным провалом в памяти, но это будет нескоро.
Грузное тело обмякло. Остается вылить часть дорогого бурбона ему на одежду, часть – в раковину, разбросать вещи. И закрыть дверь на ключ. Но сначала...
Вирийя молча шагнул к ней, снимая с головы подставку. Задул свечу. Присел, распутывая веревки вокруг щиколоток. Случайно задев рукой кожу, ощутил тепло... или ожог. А может быть, его яростная боль стала сизым пламенем, рвущимся наружу маленькими язычками. Он пытался избавить ее от пут, развязывая руки, избегая смотреть на тело, которое в последний раз видел тогда, на сцене, и не думать о том, как касался его, как владел им однажды. О том, что она тайно,
по своей воле, подарила ему то, что жаждали купить столькие мужчины.
Дышать... Взгляд случайно скользнул по ее груди, и все поплыло перед глазами. Грубее, чем того хотелось, он, сдавив ей руку, потянул к выходу, как была, босиком...
- Подожди, платье, – севшим голосом пробормотала она.
- Бери и уходим.
Поспешно натянув через голову полоску бордового кружева, она проскользнула в приоткрытую дверь, судорожно сжимая в руке блестящие босоножки на высоких каблуках.
- Вниз, скорее, - бросил он, запирая дверь.
На какой-то миг крутая извивающаяся лестница показалась нескончаемой. Их шаги, хоть и негромкие, через чур гулко отдавались в полной тишине погруженных во мрак пролетов.
Вокруг ни души. На счастье или на беду. Скорее, на беду... И не в том дело, что Бруно узнает – не узнает. Миссия выполнена, все чисто, к тому же, Сунан отвез босса в казино.
Дело в ней. Всегда в ней...
- Можешь уходить, теперь я сама, - не поворачиваясь, обронила Кеута.
- Сама что? - практически рявкнул он, забыв об осторожности, и, оступившись, она едва не упала. Только оттолкнула удержавшую ее руку и, кидая обувь прямо на ступенях, коротко отозвалась:
- Неважно.
Сбежала вниз, направляясь в глубь длинного коридора, пусть и не представляла, где они оказались. Подвал? Служебные помещения? Она лишь хотела, чтобы Вирийя ушел. Он был там, все видел... все ее унижение, будто ее клеймили, как пойманное животное, на его глазах.
- Он тебя бил?
Свет, пусть и очень тусклый, резанул глаза, разливаясь по узкому пространству, когда ее спаситель – он же мучитель – щелкнул выключателем. Нум остановилась, обхватив руками плечи, но платье, рассчитанное на клиентов, было лишь тесным куском ткани, что едва прикрывал часть туловища между верхней частью ног и полуобнаженными грудями. Она медленно повернулась, готовая молить, чтобы он ушел, настолько невыносимо было стоять перед ним сейчас, после всего, что произошло, после...
- Нет.
- У тебя ссадины на бедре.
- Это Бруно. Случайно, - ответила она безо всякого выражения.
Кадык дернулся на его шее, вена, которой она той ночью касалась пальцами, напряглась.
- Бруно, значит. Упустил из виду, как их много.
- Не твоя забота, ясно?
Пусть он уйдет, уйдет, уйдет... - А если нет? - его голос был глухим, лицо горело.
- С чего ты взял, что имеешь на это право?
Слишком мало пространства. Настолько, что единственным неуловимым движением он оттеснил ее к стене, забирая оставшееся.
- Имею. - Она видела лихорадочный румянец на его щеках и почти маниакальный блеск в глазах. Горло сдавило слезами, руки взлетели в попытке оттолкнуть, ударить, но почему-то упали на его плечи вялыми плетками.
- Ты никто, как они. Они все. И я никто.
Он сжал ее лицо в ладонях, зарылся пальцами в волосы, причиняя боль.
- Нет. Ты есть. И я есть. Есть, слышишь? Ты не заставишь меня поверить, что все это ложь.
- Очнись, Вирийя. Я всего лишь проститутка.
- Ты моя, Услада. Хочешь того или нет.
- Твоя? - спокойно и колко повторила она, а в груди, как отрава, уже растекалось отчаяние. - Может, я не принадлежу себе, купаясь в роскошной грязи, но я не принадлежу никому. Сколько бы на мне не осталось их пота, слюны и спермы.
Его лицо было совсем близко, и то, что она видела в его глазах, произнося каждое намеренно уничижительное слово, отбирало часть собственной души. Скоро все закончится. Скоро его взгляд потухнет, из него уйдет боль агонии раненого зверя.
Она ошиблась. Боль сменилась бешенством.
Он впился диким поцелуем ей в губы, не давая дышать. Припечатал своим телом и яростно рванул вверх, на талию, подол ее кружевного платья. Потом дернул за вырез с такой силой, что затрещала ткань, обнажая груди. Его бедра столкнулись с ее бедрами, и когда она попыталась свести колени, это разозлило Вирийю еще больше.
- Не смей. Ты моя.
Моя. Он вошел без предупреждения, без прелюдий, глубоким резким толчком, заставив ее вздрогнуть. Нум не вскрикнула, не съежилась – лишь замерла натянутой струной. Щека была прижата к плечу, шея выгнута, и во всем этом сквозило столько уязвимости, истерзанной невинности, что у него все сжалось внутри.
- Прости, я... совсем потерял голову... - прильнув лбом к ее лбу, с горьким раскаянием выдохнул Вирийя. Глаза нестерпимо жгло под сомкнутыми веками, собственный голос, изменившийся, осипший, показался чужим. – Прости меня.
Девичье тело обволакивало болезненным жаром, так тесно... так сухо. Он знал, что взгляд, который она отводит, полон непролитых слез. Хотел отпустить, отстраниться, но она не дала. Чуть слышно шепнула:
- Не надо, - и каждый его наэлектризованный нерв, каждая застывшая в напряжении мышца встрепенулись от прикосновения к щеке нежных пальцев.
Лишь она могла спасти его от самого себя. Она одна. Потому что даже сейчас жестокое чувство вины боролось в нем с острым, трудноконтролируемым желанием, вызывая отвращение к самому себе.
- Кеута...
Но ее губы приникли к его губам с таким жгучим отчаянием, что слова превратились в пепел. Он мучительно вздрогнул, когда ее ладонь опустилась туда, где плоть сливалась с плотью, и тьма его взорвалась обжигающим светом, пронзая осколками почти болезненного наслаждения.
Оргазм. Разрядка. Приземленный результат примитивных действий. Но для него, как и для нее, это стало очищением.
Он думал о том, что уже никогда не будет прежним.
Она думала о том, что уже никогда не будет прежней.
Какое-то время они стояли, прижавшись друг к другу, и никто из них не думал о том, что остается позади и какую цену придется уплатить. Только этот момент в настоящем имел значение, только он был реальным, перечеркивая остальные... Когда же Вирийя ослабил объятие ровно настолько, чтобы заглянуть ей в глаза, подумалось, что он видит в них, влажных, блестящих, саму душу.
- Мы с тобой не убереглись, – сказала она. Прикоснулась к его лицу, обводя черты, будто не могла больше скрывать свою нежность, и от красоты улыбки, грустной, непостижимо чистой, дарованной ему одному, захотелось зажмуриться. – Получилось больно.
Он попробовал улыбнуться, смягчая правду, да вышло убого.
- Либо никак, либо больно, Услада. Так тебе со мной.
- А тебе со мной...
- Это не одно и то же.
- Почему?
- Потому что я мужчина, а ты женщина, потому что ты...
Нум прикрыла глаза, но Вирийя все равно заметил слезу на ее щеке, когда дрогнули ресницы. Он не знал истинной причины – не узнал ее никогда, ведь она тут же смахнула, будто пыль, налетевшие сомнения, в которых сердце ее плакало у порога его сердца: «Только не брезгуй мной... не отталкивай... нет никого, кроме тебя... никого...»
- Я хочу чувствовать это, даже если будет болеть, - услышал он.
- Не ты одна, - ответил тихо.
И тогда, едва владея голосом, она спросила:
- А может быть, что ты влюбился в меня?
Он провел пальцем по ее губам.
- Может.
Они остались наедине с ночью, проникавшей через большое окно лунным сиянием, в скромно обставленной комнатушке со спартанского вида кроватью. Бег минут замедлился, становясь плавным, почти исчезая, в то время, как двое лежали рядом, глядя в глаза друг другу.
- Я ничего не знала о любви, – произнесла она.
Он хотел сказать, что до нее знал не больше о чувстве, без которого все прелести мира ущербны, а богатства жалки... Но она коснулась его руки, притянула ее губам, целуя ямочку на ладони, и он ощутил ком в горле, когда Нум шепнула:
- До тебя.
Тень скользнула по его лицу, и она притронулась к глубокой складочке между бровями, словно желая разгладить.
- О чем ты думаешь? – спросила в затянувшемся молчании.
- Тогда... в первый раз, когда мы... - Вирийя споткнулся на слове, в точности как ее сердце при очередном ударе, - тебе было неприятно?
- Нет. Почему?
- Я взял твою девственность.
Показалось, что слова его, простые, прямые, проникли горячими искорками под кожу, опаляя изнутри.
- Ты не взял больше, чем я хотела отдать.
Взгляд его необъяснимо, волнующе изменился, и новый вдох дался с трудом.
Она лежала, охваченная негой, и нежностью, и желанием. Ощущала томление во всем теле, сухость во рту, слабость в низу живота и грудях, что ныли все сильнее и сильнее. Вспоминала ту единственную ночь с ним, когда еще боялась чувствовать со всей силой. Отгоняла воспоминания о других ночах, шикарных гостиничных номерах, куда ее продавали, о будуаре с ширмой, который начала ненавидеть с тех пор, как туда пришел первый клиент – и видела в этой маленькой тесной каморке красоту всей вселенной. Он был солнцем в ее ночи, лебедем в ее небе, морем для ее ладьи... и когда Вирийя смотрел на нее вот так, ей хотелось, чтобы это длилось вечно – даже если ничто не длится вечно.
Кеута притянула его к себе, обвивая руками шею, поцеловала с жадностью, и страстью, и пронизывающей радостью снова ощущать это – его дыхание в своем, вкус его губ, сладость языка. Она даже не заметила, когда раздела его, знала лишь, что одежда стала чем-то лишним, инородным. Ей нужны были скольжение кожи по коже, слияние, нажим, вкус и запах, весь калейдоскоп чувств, вся сила и острота. Она не могла оторваться от него, пока Вирийя не отстранился сам, чтобы снять и отбросить куда-то кружево ее платья, целуя ей бедра, колени, ступни... Он улегся на спину, притянул ее ближе, на себя, и мышцы живота дрогнули от теплого дыхания.
- Возьмись руками за спинку кровати, - сказал негромко, но под его взглядом она ощутила, как пылает кожа. И, переборов смущение, послушалась. Доверяя. Раскрываясь.
Его ладони прошлись осторожным поглаживанием вдоль ее ягодиц, по сгибам разведенных ног...
Как же она красива, его Услада. Ее темные, разметавшиеся по плечам волосы, длинные трепещущие ресницы, налитые высокие груди... она вся.
- Привстань, - хрипло произнес Вирийя. Чуть сдвинулся на подушке и коснулся ртом низа ее живота.
Она ахнула, покачнувшись, и он ощутил ее дрожь своими губами.
- Держись, Кеута.
Ласкать ее так, чувствовать вкус на языке, срывать низкие стоны наслаждения, ощущая зависимость ее тела, проносящиеся по нему судороги – такой приятной пытки испытывать ему не приходилось. Он не выпускал ее бедер из своей хватки, пока она расцветала от его прикосновения, не отнимал губ, заставляя содрогаться, выгибаться, биться над ним. Он игнорировал настойчивые позывы собственной плоти, желая подарить ей первобытный, чистый восторг, освобождение. Она была такой невероятно чувствительной. Настолько возбужденной, что влага ее желания стекала по его подбородку, и все остатки самообладания незаметно улетучивались. Тело превратилось в упругую тетиву, в оголенные провода, когда от каждого случайного прикосновения будто сыпались искры. Только что он наслаждался тем, как она реагирует, но уже через мгновение оторвался от нее, жаркой, вкусной, и пробормотал, скользя жадным взглядом по идеально гладкой, бархатной от пота коже:
- Впусти меня, Услада. Возьми все.
Она вспыхнула от его слов, вздрогнула, как от физического импульса. И то, что скрывалось в его глазах, вдруг открылось ей, неожиданно, неосторожно. Он больше не говорил, что ей делать. Он... хотел. Не спрашивал, но просил. Она сместилась ниже, ощутив ягодицами его эрекцию. Отвела руки назад, охватывая пульсирующую плоть ладонями, водя вдоль набухших вен... Еще мгновение – и, глухо простонав, он привстал, перехватывая ее запястья. Теперь их лица были совсем близко. Она сидела у него на коленях, грудь к груди, руки в переплетении рук.
- Скажи мне, - шепнула Нум. Она могла бы вечно смотреть на капельки пота над его губой. На напряженные скулы. - Скажи еще...
И ее внутренние мышцы сладко сжались, когда Вирийя произнес севшим от страсти голосом:
- Прими меня, Кеута. Пусти.
Она не могла отвести взгляда от его лица, читая на нем приятную боль, невероятное блаженство в момент, когда соединялись их тела, сгорая от одной мысли, что дарит ему это.
Казалось, он дозирует вдохи, усмиряя бешеное сердцебиение, чтобы не сорваться. Его руки сплелись на ее талии, пальцы впились в кожу, и когда он приподнял бедра, полностью заполняя ее, Нум невольно ахнула, зарываясь пальцами в буйные волосы. Качнулась ему навстречу, ощутив приятный укол от единственного короткого рывка, простонав прямо в губы, одарившие поцелуем. Вирийя обхватил ее бедра, мягко направляя, пока она не начала двигаться сама, стремясь отдать, стремясь забрать все, все... чтобы он никогда не почувствовал такого ни с кем, чтобы никогда ее не забыл... Это было дикое, необъяснимое желание впитаться ему в кровь, проникнуть под кожу, пугавшее ее с самой первой их встречи. Но сейчас, когда Вирийя полностью принадлежал ей – а она это чувствовала, знала – инстинктивный страх ослабил хватку, затопив таким облегчением, что захотелось плакать. Она была всесильной, будучи такой слабой в мощном приливе его страсти. Ее плоть брала все, что он давал, и давала все, в чем он нуждался, они были настолько близки, насколько вообще возможно, их тела и души слились, сомкнулись в самом безумном и прекрасном танце, кожа, и пот, и ритм, и два оборванных дыхания... последний миг звенящего наряжения, тугая спираль, резкий надрыв – прежде чем внутренний спазм свел ее мыщцы, прежде чем низкий протяжный крик вырвался из груди, и, цепляясь ослабевшими руками за его плечи, она замерла, сжимая его, не в силах пошевелиться. Сквозь дрожь, бившую тело, ощутила ответный жар – ладоней, тела... его семени в ней. Он стал огнем, что струился по ее венам, стал сияющим солнцем, что разросталось внутри.
Источник: http://www.only-r.com/forum/39-389-3
