Творчество

Воздух в комнате был горячим, сладковатым, густым. Он смешивал запах секса с его запахом. Капельки пота щекотали кожу, и ей нравилось это ощущение. Нравилось онемение мышц, боль в освобожденных руках. Близость тел на смятой постели, связавшая их тишина и дым его сигареты, оставляющий легкие узоры в темноте.
Она чувствовала, что забрала его напряжение, но не освободила. Не победила и не проиграла. Теперь, когда неодолимое желание было так яростно погашено, стало спокойно, как после опустошающей бури.
Почему же он делит с ней долгое, глубокое молчание? Почему не уходит? Вести разговоры после было против правил, ее собственных правил, только этот мужчина был в ее жизни единственным исключением, единственным противопоказанием и единственной одержимостью...
- Все еще злишься? - Она была готова к тому, что он не ответит. Казалось, тишина сгустилась, словно скинутый в пропасть камешек вопроса никак не достигнет дна. - Наверняка, злишься. Тебе ведь понравилось.
- Это, как я понимаю, уже не вопрос.
Впервые хрипотца в его голосе казалась такой бархатной, не смотря на легкую иронию. Горло отчего-то сдавило комком неуместных слез. На миг она прикрыла глаза, вдыхая едкий сигаретный дым, будто дегустатор – изысканный аромат... Потом перевернулась на бок и, осторожно касаясь сгиба его руки, погладила бившуюся под пальцами венку. Он не отстранился.
- Ты всегда куришь в постели?
Быть может, удивляясь, к чему все эти вопросы, он какое-то время молчал, прежде чем отозваться.
- Иногда. Тебе мешает?
- Не мешает, ты ведь... То есть, ты можешь...
- Делать, что пожелаю в отведенное мне время? – спокойно подытожил он.
- Нет, я не имела ввиду... все не так, как...
А что, собственно, она хотела сказать? «Не так, как всегда»? «Ты для меня не клиент»?
Ладонь ее, что какое-то время жила своей собственной жизнью – прикосновением к его коже, волоскам на запястье, костяшкам пальцев – неожиданно замерла.
- Хотя бы сейчас скажи, за что меня ненавидишь.
- Ненавижу? - переспросил он. Медленно, будто пробуя на вкус каждый слог. – Ты ошибаешься. Хотя... пожалуй, так может показаться.
- Значит, презираешь.
Новая затяжка. И новая попытка закончить разговор.
- Не уймешься? Ума не приложу, в каком угаре я был, когда нанимал тебя...
- Успокойся, не ты меня нанимал. Твой компаньон. Обычно я не болтаю, разве что за дополнительную плату. – Последнее неосторожно брошенное слово отозвалось в ней мучительным эхом. Больше всего она боялась, что он встанет с кровати и отсчитает определенную сумму... – Знаешь, ты мог бы уйти или выгнать меня сразу. Но если мы еще лежим в этой постели, давай хотя бы поговорим. Так как?
- Ладно.
Наконец, она посмотрела на него, ожидая ответа. Вспомнив, он чуть улыбнулся. Потребовался весь ее опыт, чтобы не выдать того, как щедро заливала ее сердце болью эта скупая улыбка...
- Что там, презрение? Снова мимо.
- Любишь? – грустно пошутила она.
- Зачем ты это делаешь, Баунти? Почему не сдаешься? Ведь больно будет.
Тон был спокойным, серьезным и, говоря это, он выглядел усталым. Не раздраженным, не равнодушным. Просто усталым. Он, несомненно, понимал больше, чем показывал. Что ж...
- А тебе не все равно?
Громкий сигнал телефонного звонка ворвался из другого мира в этот, грубовато-реальный и все равно нереальный.
Он протянул руку, на ощупь дотянулся до телефона и, мельком взглянув на экран, отключил.
- Будущая жена? – тихо спросила она. И после короткой паузы услышала:
- Это важно?
Она покачала головой. Приподнялась и села на постели, лицом к нему. Знала, что бледный свет из окна и белые простыни подчеркнут шоколадный оттенок ее кожи, но хотела видеть его лицо... его тело...
- Скажи, чего ты хочешь?
И он ответил:
- Просто посиди так.
Он полулежал на подушках и смотрел на нее. А она смотрела на него. В комнате было сумрачно, она не очень отчетливо видела его взгляд, но лицо хранило отпечаток непонятной ей, необъяснимой боли. Или это обман убывающей луны? Игра ее воображения? Ангельское в дьявольском?
Ее мысли противоречили друг другу, как порывы тела и души. Ей было очень трудно подавить острую тягу шевельнуться, придвинуться к нему. Но, постепенно, она стала ощущать его взгляд, как бесконечный поцелуй...
- Она идеальна. – Он протянул руку и провел кончиками пальцев по ее коже.
- Но... не тот цвет?
- Что?
- Цвет моей кожи. Он тебе неприятен?
Мускул на его щеке дрогнул. Усмешка получилась горькой.
- Цвет твоей кожи... - Когда он снова посмотрел на нее, стало трудно дышать. Глаза, которые она видела холодными и горящими, злыми и равнодушными, сейчас были невыразимо печальны. - Если бы только...
Она ждала, не в силах вымолвить ни слова. И он произнес, отрывисто, хрипло, будто что-то сдавливало грудь:
- Это мое наваждение.
- А я думала...
- Думала, что я люблю все бледное и стерильное, знаю. Но со стерильным сердцем легче жить. Не вспоминать. Не болеть.
- Ты сказал тогда: «Любовь ранит». Почему?
Ведомая каким-то странным чувством, прекрасно сознавая, что станет лишь хуже, она улыбнулась, плохо сыграв беззаботность:
- Да брось секретничать, шлюха ведь как исповедник.
- Не стоит, Баунти. Лучше отпусти.
- И перестану болеть?
Ответила ей уже знакомая, сблизившая их тишина.
«Нет, не перестанешь».
Она легла рядом с ним, просунула руку под подушку, как в детстве. Неожиданно позволила себе погладить его, глядящего в потолок, по колючей щеке.
- Расскажи. Скинь с души, прежде чем вступить в новую жизнь.
- Знаешь, я ведь давно отвык быть...
Он замолчал, будто не мог найти нужного слова. Или не хотел произносить его вслух.
- Быть... уязвимым?
- Что-то в этом роде. Не возражаешь, если закурю?
- Нет.
Она не торопила, лишь ждала. Снова.
Обычные люди в обычной жизни ненавидят ждать – когда-то она чувствовала то же. Но время, в котором находилась сейчас, казалось застывшим. Оно не двигалось с мертвой точки, как ее душа.
Только этот человек затронул, разбередил какие-то потайные струны, отчего острая тоска смешалась в ней с мучительной радостью. Неужели ждать – уже жить?
Он прикрыл глаза, потер рукой лоб. Так сильно, будто намеревался содрать кожу.
- Столько лет прошло. Но когда я впервые тебя увидел, все вернулось, как вчера, и я не терял ее.
Предложение оборвалось коротким нервным выдохом. Он затянулся сигаретой, словно нуждался в никотине больше, чем в кислороде, и тишина показалась звенящей, так жадно она ловила умирающее эхо каждого слова, так отчаянно сдерживала себя в желании услышать, но не торопить.
- Она была безумно красива, даже в свои пятнадцать. Я был у нее первым. Влюбился в нее... Наверное, банально. Только чувства сильнее и ярче я не знал, ни до, ни после.
- После?
Он смотрел куда-то в стену. В прошлое. Она же с болью и нежностью вглядывалась в его черты.
Этот человек любил. Любил и потерял...
- Ее больше нет.
Страшные слова. Жестокие в своей простоте. Из всех возможных вариантов этот пришел ей в голову в последнюю очередь, хотя был самым очевидным.
- Значит, шрам... – Голос ее дрогнул.
- Когда-то их было два. На лице я убрал, но этот ношу уже двенадцать лет. Как знак из прошлого. Привет из мира, где слабостей не прощают... Как память о ней. Той, которую больше никогда не увижу. И никогда не забуду.

***

Из книги воспоминаний Файлин

Не всем удается пережить любовь. Но иногда чужая любовь касается тебя, проходя совсем рядом. Такая горячая, что ощущается ее тепло. Такая яркая, что хочется зажмуриться. И такая сильная, что, вспыхнув неминуемым пожаром, оставляет вокруг пустошь пепелища... Ожоги от чьей-то боли.

Как сейчас, помню ту девушку, да что там, еще девочку – прекрасную, словно дивный экзотический цветок. Я звала ее Нум, что по-тайски означает «юная», в то время как Дом удовольствий дал ей другое имя – Кеута. «Услада очей». Но это произошло позже. Ведь поначалу моя Нум была похожа на запуганного зверька, пойманного в клетку – грязная, затравленная, дрожащая. Она жалась в угол, одергивая разорванную юбку, стряхивая с себя прикосновения невидимых рук, хотя ее давно не держали. Знали, что не убежит. Некуда.
Удивительная страна мой родной Таиланд. Проституция официально запрещена, но цветет пышным цветом, постоянно обогащая не только напрямую вовлеченных в этот прибыльный бизнес, но и бюджет государства. Власть денег безгранична, именно она делает чиновников молчаливыми, а торговцев людьми – всемогущими. Наш хозяин свое дело знал. Он владел не заурядным притоном, не жалкой забегаловкой, что встречались на каждом углу определенных кварталов. Он умел услужить любому клиенту – молодому и пожилому, проблемному и непритязательному, местному и проезжему. Такому выбору красоток на продажу мог позавидовать любой сутенер. И выбор этот постоянно расширялся за счет нелегального, страшного в своей циничности побочного бизнеса – поступления «товара» из-за рубежа. Иностранцы любили мягких, услужливых, умелых таек, но многим хотелось чего-то иного, потому на работу принимали девочек на любой вкус: белых, негритянок, китаянок, мулаток, индианок, латиноамериканок. Часто они приходили сами, в поисках заработка и острых ощущений становясь добровольными рабынями. Но время от времени случалось другое – из-за спроса на совсем юных красоток, причем нездешних, тех привозили издалека. Заманивали обманом или попросту похищали. Несовершеннолетние, без документов, за тысячи километров от родины и близких, они теряли всякую возможность вернуться домой, избежать своей участи, связаться с посольством или полицией. Почти никто из них не знал сиамского языка.
Нум похитили, как и многих обитательниц Дома в возрасте до восемнадцати лет. Позже я узнала, что она была дочерью префекта с Мартиники – принадлежащего Франции островка в Карибском море, тихого райского местечка. Только это не спасло ее от участи любой другой девушки, идущей прямо в расставленные сети преступников. Неприятная ссора с родителями, звонкая пощечина разбушевавшегося отца, все еще горящая на мокрой щеке, побег к морю, покрасневшему в лучах закатного солнца... Быстрые шаги терялись в тяжелом от прилива песке, пальмы громко шумели под порывами налетевшего ветра – и она не заметила, как ушла слишком далеко, миновав пляж, как оказалась в безлюдной бухте. Не заметила минивэн, притаившийся у высоких скал. Больше она ничего не помнила – или не хотела рассказывать. А может быть, помнить. Ей было всего пятнадцать, моей Нум. Самой молоденькой из «девочек», самой неискушенной. Не познавшей еще ни мужчин, ни мира.
Такой я увидела ее впервые. Испуганным ребенком, попавшим в обитель греха, что по иронии судьбы была мне домом вот уже шестнадцать лет.

- Откуда здесь эта замухрышка?
Такой впервые ее увидел он – тот, кого очарованные девушки прозвали здесь Хонгасван. Он был их «небесным лебедем». Я же нарекла красивого европейца Вирийа. «Настойчивость».
От его колких слов загнанный зверек изменился на глазах. И я почувствовала это уже тогда – напряженность в воздухе, будто перед началом грозы. Нум посмотрела на парня, и в мятежном взгляде вспыхнуло нечто большее. Потому что отторжение боролось в ней с восхищением.
На него всегда заглядывались женщины. Вирийи было чуть больше двадцати, но уже тогда он знал себе цену. Был уверен в себе, умел добиваться желаемого. Не спорил, не горячился – ведь настоящая красота обезоруживает. Он не был ни смазливым мальчишкой, ни пустоголовым качком. Он, как эта девочка-редкий цветок, словно по ошибке залетел сюда с ветром. Он мог бы стать художником, архитектором или ученым, мог улыбаться с экрана, чаруя взгляды, раня сердца... Только жизнь распорядилась иначе.
Парень, как и многие, оказался здесь из-за хороших денег. Но, в отличии от многих, быстро завоевал полное доверие хозяина, когда совершенно случайно и без малейшего колебания спас его от покушения. Говорили, что нападение было спланированным, с целью отобрать ценный кейс впридачу с жизнью конкурента. Говорили даже, что специально обученных телохранителей подкупили, иначе как объяснить их халатность? А вот Вирийа, в то время простой водитель, среагировал мгновенно, отбив у нападавших и деньги, и пассажира, и желание повторить свою неудачную попытку. Его пистолет не был заряжен, но ни голос, ни рука не дрогнули – шофер сопровождающей машины по секрету рассказал мне, что хозяин наш трясся, как лист на ветру, видя, что телохранители бездействуют. Но этот парень не испугался, не убежал, тем самым открыв себе путь в круг избранных. Так Вирийа стал одним из личных охранников, правой рукой босса.
И женщин страсть их «небесного лебедя» стороной не обошла – обходила она лишь неписаные правила, в том числе запрет на отношения «девочек» и работников.
Ему неизменно везло во всем, за что бы ни брался – уже тогда говорили, что Бог в темечко поцеловал. А потом невольно думали, от Бога ли или от дьявола такая красота, такое везение...
Молодость – время ошибок, резких взлетов и болезненных падений. Время противоречий, бесшабашных экспериментов, спокойного безразличия... или нешуточных страстей. Пока он шел посередине, ровно, смело, с легкой улыбкой, с чувством меры. Без отказа от удовольствий, но с четким знанием того, что на пользу, а что во вред, с умением остановиться.
Так было до того рокового дня, когда юная девушка, похожая на взъерошенного котенка, что мятежно и глупо выпускает коготки, отбросила гриву спутанных темных волос с перепачканного лица, сверкнув на него гневными глазами.
- Если на фейсконтроль, то не пропущу.
Тогда он не потерял ни спокойствия, ни самоуверенности, насмехаясь над ней.
Никто из нас не может знать, что его ждет, где его судьба...
- Прекрати, Вирийа, - возмущенно сказала я. Протянула девушке длинное покрывало, и, обращаясь к ней, мягко добавила на английском: – Вот, укутайся, и пойдем со мной. Я о тебе позабочусь.
Один из работников бара, который знал все обо всех – по крайней мере, к этому стремился, произнес по-тайски нам вслед:
- Приятель, она же скоро станет одной из девочек.
Красота бывает жестокой. Красота Вирийи резала ножом. Он знал это. И, отвечая, даже не стремился остаться непонятым:
- Да кто на такую позарится?

Его б слова да Богу в уши, горько подумалось мне... Но ее, «такую», быстро разглядели – и поняли, какое сокровище откопали в навозной куче. Маленькая месть или наивная хитрость девушки-подростка не удалась, потому что все попытки себя изуродовать, перепачкав кожу и волосы грязью, в отчаяньи залив их помоями, ни к чему не привели. Вода, шампунь, гель для душа быстро и безжалостно лишили ее иллюзий о волшебном избавлении. Я заботилась о ней, как о собственной дочери, счастья иметь которую мне не довелось познать – но уберечь от уготованной участи не могла.
Три недели Нум оставалась на закрытой вилле, где ее баловали, как принцессу, едой, массажами, косметическими процедурами. И где ее использовали, как электронную игрушку, в которую вводятся нужные программы... С самого начала девочке показали, кто здесь хозяин и чего стоит неподчинение. Я сразу поняла – она не понаслышке знает, что такое физическая боль. Нум выбрала душевную...
Ее отец был всеми уважаемым префектом, живущим в роскоши экзотического острова с не менее экзотической супругой – союз с местным колоритом пошел на пользу его карьере. Это принесло ему уважение местного населения, почести, возможности, помогло прослыть посланцем мира, чуждого расизму. И это не мешало на протяжении всех последних лет, напиваясь, избивать за закрытыми дверьми шикарного особняка жену-мулатку и их общую дочь. Но благополучный фасад так и остался непоколебим. Никто не знал о приступах его агрессии. С недавнего времени мать тоже стала пить, чтобы заглушить угрызения совести, оградиться от страшной реальности, где не может защитить своего ребенка. Только, пытаясь забыться спиртным, оставила дочь совсем одну. И той все чаще хотелось убежать, а иногда того хуже – умереть. Может быть, неосторожно подумав об избавлении, она навлекла еще большее несчастье?
Теперь она здесь, в Патайе, вдали от горестей прошлой жизни. А жизнь будущая не сулит просвета во тьме. Я знала, что ей предстоит вынести до того, как постепенно свыкнется с участью товара. Нум выставят на шоу самое циничное и пошлое – аукцион невинности. Когда врач, осмотрев ее, довольно улыбнулся, я поняла, что это значит. Девочка оказалась нетронутой, а юность и девственность повышают стоимость на любовном рынке. Такие бриллианты ценятся высоко.

Кеута. Подлинная услада очей.
С ее безупречным, уже оформившимся, созревшим телом – гладким, свежим, как налитый плод. С ее длинными, блестящими, как бурная река в лунном свете, волосами. С ее редкой красотой и первозданной чистотой...
Она вернулась в Дом измененной, моя Нум. Обученной тому, что должна знать, невинной в том, что на пользу бизнесу. Сердце ее кровоточило, я знала это – только свет глаз, лучистый свет молодости, жизни и надежды, еще сиял, сиял неугасимо.
Тогда они увидели друг друга снова.
Я была в другом конце комнаты, но ощутила это, как в тот первый раз. Когда встретились их взгляды, все словно замерло. Казалось, воздух в помещении накалился. Они были, как глубокая ночь и яркий рассвет – так не похожи, но так прекрасны.
И все, кто там был, смотрели на этих двоих в молчаливом восхищении. Только они сами в тот момент не знали, что иначе быть не может... Я была той, кто лишь мечтала о любви, читала о ней, слишком долго оставаясь в мире разбитых судеб – и угадала ее приход еще до того, как они попытались этого избежать. Я понимала, что им нельзя влюбляться, как понимала, что это случится. И хотела, чтобы это случилось...
Каждый раз, когда я видела их рядом, время застывало, как на картине. Они делали вид, что не замечают друг друга, но главного скрыть не могли. Язык тел был красноречивее.
Один раз она случайно налетела на него, вспыхнув, накричала, только ее рука не отрывалась от его запястья – словно он был морем, а она ладьей, словно он был птицей, а она небом – и он удерживал ее, неосознанно, не дав упасть сначала, не отпуская потом.
- Лебедь нашел свое небо, - шепнула я.

- Ты, кажется, уходила.
- Уйду, если перестанешь держать.
Его пальцы разжались.
Он не посмотрел ей вслед, но все еще видел, все еще чувствовал ее присутствие – слышал эхо голоса, ощущал тонкий аромат. Это было необъяснимым, неподвластным его воле. Тем, что выбивало почву из под ног, отбирая внутреннее равновесие – потому раздражало. Он не верил в то, что судьба каждого предрешена, не списывал на нее собственные слабости и неудачи. Философы-азиаты любили цветисто говорить на этот счет, но он пропускал их романтический бред мимо ушей. Таиланд был страной без тормозов, одновременно красивой и мерзкой, поэтичной и грешной. Тут все было проще – жить в кайф, не считаться ни с кем, надираться, драться, делать деньги, пробовать женщин. Порок и свобода всегда привлекательней шаблонных запретов и аккуратной жизни по расписанию, вот почему он оставался вдали от дорогой, скучной Европы и крутой, но зажатой рамками Америки. «Дом, милый дом» еще дождется его, но годам эдак к тридцати-сорока. А пока есть другое место. Щедро оплаченный риск, бесплатно подаренные женские ласки, все прелести молодости, вкус экзотики и приключений. Он находил ответы на вопросы, которые вставали перед ним каждый день, он становился сильнее, подавляя само понятие «неизбежность».
Нет никакого рока. Только ты сам управляешь собственной жизнью.
- Она обалденная.
- Кто? – погруженный в собственные мысли, недоуменно спросил он.
- Кеута. – Приятель-таец, входивший в штат внутренней охраны, смотрел ему прямо в глаза и улыбался с видом провидца в десятом поколении. – И не притворяйся, что не понял, о ком я говорю.
- Зачем мне притворяться? – Он безразлично пожал плечами, но молодой охранник продолжал многозначительно пялиться.
- Она не дает тебе покоя с тех пор, как появилась. Ты нервничаешь, встречая ее.
- С чего ты взял?
- Вот видишь? Даже сейчас нервничаешь. Хмуришься. Все, что тебе надо...
- Что же?
- Взять ее на ночь. Один раз. Хочешь, договорюсь?
- Проблемная слишком.
- Проблема решится сама собой, увидишь. Ты – ей, она – тебе. Файлин все устроит, а Бруно до завтра не будет, никто ничего не узнает.
- Я с такими юными никогда не...
- Да брось, сколько у вас разницы-то? Они там, в южных странах, рано зреют, как плоды на жаре, сечешь? Соком наливаются. И у них врожденные способности. Все она давно знает, чем, думаешь, последние недели занималась? Ты ведь в курсе, как тут дела делаются.
- Меня звала Тиа. В честь дня рождения.
- Но хочешь ты совсем не Тиа. Утоли этот зуд, пока не свел меня с ума.
- Ладно.
- Ладно?
- Пусть.

***

Продолжение главы... ЗДЕСЬ

---

Источник: http://www.only-r.com/forum/39-389-1

---