Творчество

Зов сердца



Страх

Уже не первый год ее мучил один и тот же кошмар. Он приходил без причины – то в душной темноте ночи, то в безмятежной послеобеденной дреме. Повторялся и повторялся с поразительной настойчивостью, не давая вырваться из тисков страха. Холодного, липкого, необъяснимого, но такого же осязаемого, как оглушительный стук собственного сердца. В том кошмаре не было ни диких пастей, ни крови, ни восставших мертвецов. Лишь темнота, жуткий гул ветра, стук и скрип ставен, хлопавших, точно крылья чудовищных птиц.
Где-то слышен жалобный хруст расколотого надвое дерева. Что-то невидимое надвигается, словно гигантской ком, смакуя ее беспомощность, наслаждаясь насилием страха – а тот втыкается иголками, стискивает горло мерзкой хваткой, парализует... Она внутренне сжимается, цепенея, но там, под покровами телесной оболочки, бьется, рыдает, и, кажется, зовет кого-то.
Приди скорей. Спаси меня.
Крик ее безмолвен. Стон растворяется внутри, причиняя еще большую боль. Нет никого. Нет ничего – лишь пространство оголенной души и оголенной боли. А дальше мрак.
Каждый раз она просыпалась в ледяном поту, шумно дыша. Оглядывала все вокруг безумными глазами, не в силах перебороть всеобъемлющий ужас, что гнездился в ней, что обманчиво отпускал на время, а потом возвращался, как будто знал. Спасать ее некому.

Ей так хотелось жить, не думая о страхе. Просто жить. Перелистнуть печальные главы, пересечь границу, где, казалось, даже солнце светит иначе. Возможно, получится обмануть память, вырвать из нее плохие воспоминания... Быть сиротой – не грех. Быть объектом вожделения приемного отца – не ее грех. Достигнув совершеннолетия, она ушла из дома, сулившего ей когда-то иллюзию семейного благополучия. Ушла, оставив там все, кроме того, что принадлежало лишь ей. Платья, купленного на честно заработанные деньги, первых «взрослых» туфель, сумочки с документами... и невинности. Самого немодного явления, которое давно можно было выгодно продать. Она поняла это еще в пятнадцать, после первого «заманчивого» предложения на празднике в приюте, куда попала после смерти бабушки. Неблагополучные девчонки слишком часто превращались в товар, а уж юные, созревшие, но еще «нетронутые» мексиканочки – в особенно ценный продукт, экзотический. И даже не сознавая в полной мере, насколько невероятна, свежа и чувственна данная ей от природы красота, Исабель уже тогда знала – это ее проклятие. Когда же такой надежный, казалось бы, во всех отношениях человек, как удочеривший ее уважаемый горожанин, тоже переступил черту, она в этом убедилась. Ни его набожность, ни узы многолетнего брака, ни то, что она напоминала ему погибшую несколько лет назад дочь, не удержало от «мимолетной слабости». Она до сих пор помнила тот страшный вечер, когда приемная мать попала в больницу с приступом аппендицита. Было так тревожно. Холодно. Исабель пыталась занять мысли другим, решая очередную задачу по алгебре, только цифры расплывались перед глазами. Она любила учиться, впитывая знания, словно губка, стремясь постичь как можно больше, но теперь была измотана, расстроена... Выключив свет, опустилась на кровать, скрутилась калачиком поверх одеяла. Только сильный, пронизывающий ветер так дерзко рвался в приоткрытое окно, поднимая занавески, что ей пришлось снова встать. Сомкнутые задвижками, ставни покорно замерли, оставляя непогоду снаружи. Исабель глубоко вдохнула, прикрыв глаза. Она ненавидела, когда деревянные «птицы» неистово бились о стены, как в ее кошмаре... В этот момент скрипнула половица.
«Папа?» Она развернулась и обняла его за шею, пытаясь разделить горе. Она часто так делала, но он никогда не делал того, что сделал тогда. Он не положил руку ей на голову, гладя по волосам, как она любила. Он провел раскрытой ладонью по плечу, быстро спустился ниже... и жадно сжал ее свободную от бюстгальтера грудь. Ее дыхание замерло. Сердце встрепенулось совсем тихо, обреченно, словно пойманная бабочка, которой отрывают крылья. Она одеревенела. Он вздрогнул, отступил, забормотал, пряча глаза: «Прости, дорогая, я... Не знаю, что творю, это от шока. То, что случилось с твоей мамой, и... мимолетная слабость, у мужчин такое бывает... Только ты не... не говори никому, хорошо?» Она молчала. Его подбородок задергался, словно названный отец сейчас заплачет. Он протянул руку, но тут же отдернул. «Прости, дочка.» «Не бойся, я не скажу ничего и никому. Только не зови меня дочкой. Никогда.» Ее голос звучал безжизненно.
Они жили под одной крышей еще два года. Он не касался ее, даже смотреть на нее избегал. Дочкой тоже больше не называл. Никогда. Потом, спустя время, Исабель уходила молча, не забрав ничего, не объясняя, не упрекая... Шлейф «неблагодарной» тянулся за ней по песчаной дороге, цеплялся за злой плач даже не обнявшей ее на прощание приемной матери, так ни о чем и не узнавшей, рвался под острыми ножами комментариев. Она дошла до конца единственной улицы и словно скинула его, невидимый, но уродливый. Ей посчастливится в Америке, обязательно. Хуже, чем здесь, все равно не будет.

Приграничные штаты США несильно отличались от ее родины, Исабель знала это. Конечно, было боязно. Но страх давно стал неотъемлемой частью другой ее жизни, той самой, что начиналась, стоило закрыть глаза. Потому она смело смотрела вперед – легче так, чем зажмурившись...
Казалось, судьба стала приветливее к ней, благосклонней. Подарила встречу с удивительной женщиной, которая жила в большом доме у леса, вдали от городской суеты, интриг и лицемерия. Познавшая славу, цена которой несчастная любовь и предательство друзей, она писала книги, медитировала, обретая гармонию в окружающей природе, чем оттягивала момент неизбежного прощания с жизнью, в конце концов простив и возлюбив и несправедливый мир, и предавших ее, и даже свою болезнь... Предчувствуя скорый уход, она связалась с нотариусом, который составил завещание. Позже, искренне оплакивая приютившую ее Альму, Исабель узнала, что ей завещаны деньги на будущую учебу и городская квартира благодетельницы. Памятник ей возвела любовь, прах разлетелся по ветру. И, утерев слезы, Исабель улыбнулась, мысленно поблагодарив, мысленно вознеся молитву. Впервые она почувствовала себя свободной. От всего, даже страха.
Закончив университетскую школу бизнеса в «старом» Ларедо, который с одноименным «новым» ее родной Мексики разделяла лишь бесконечная, как само время, Рио-Браво, она отправилась в новый жизненный путь. Смутные мечты или воспоминания вели ее – в поисках работы, в поисках настоящего дома – и, быть может, навстречу любви. Теперь Исабель была открыта счастью. Она ждала, верила. Она больше не боялась.
ОН обязательно придет к ней, как приходит весна.

Тьма

Он был молодым врачом, приехавшим в городок, где жила Исабель, несколько месяцев назад. Она мало знала о нем. Знала лишь, что он внимательный, аккуратный, начитанный, интеллигентный, что у него диплом престижного университета в рамочке над умывальником, что у него красивые руки и прикосновения их очень нежны. Иногда он встречался ей по пути на работу и, когда улыбался, здороваясь, сердце неминуемо сбивалось с ритма, пускаясь галопом. Щеки предательски розовели, и она всем телом ощущала уже знакомую жаркую волну. Смущалась, опуская ресницы, желала ему хорошего дня и старалась не споткнуться на высоких каблуках, которые одевала в офис одной из немногих фирм, расположенных на главной площади. Его кабинет находился в другом направлении, в уютном домике за резной изгородью, окруженный деревьями и розовыми кустами. Раньше она боялась врачей, старательно их избегала, но к нему безотчетно рвалась всей душой... Вот только повод для визита никак не могла найти. Буйно расцветал май, теплый, радостный, и организм дерзко игнорировал многочисленные вирусы, преследовавшие раньше почти круглый год.
Тем днем, совершенно особенным днем, у Исабель заболела голова, сильно, по-настоящему. В висках пульсировало, неприятный холодок сдавил затылок... Но думала она о другом – от мысли, что может навестить ЕГО на законном основании, волнение, приятно взбудоражив, захватило каждую клеточку тела. Лишь оказавшись в клинике, Исабель запоздало поняла, что по пути недомогание исчезло так же внезапно, как появилось. Но врач уже вышел навстречу, в приемную, где в этот час почти не было посетителей – даже его ассистентка ушла на обед – и щеки Исабель расцвели маками.
- Вам нехорошо? Проходите в кабинет, присаживайтесь, пожалуйста.
Казалось, сердце бешено подскакивает в груди снова и снова, вызывая приступы удушья. Там, на краешке кушетки, куда он ее второпях усадил, ей было по-детски стыдно за свой невольный обман. Только врач, не подозревая о нем, терпеливо и профессионально измерял ей давление, пульс. А когда, нахмурившись, снова взял стетоскоп и сказал: «Давайте послушаем сердце», - она непослушными руками расстегнула блузку.
- Похоже, у вас аритмия. Такое раньше бывало? Может быть, обморок или боли в области груди, нарушение ритма дыхания?
Нарушение ритма ее дыхания, как и учащенное сердцебиение не имели ничего общего с аритмией.
- Н-нет... я... Простите, это, наверное, от жары. Со мной все в порядке, правда. Разболелась голова в душном помещении, а потом... прошло.
Она слишком отчетливо ощущала легкое прикосновение его пальцев к своей коже. Короткое мгновение, перевернувшее все.
- Вы уверены? Ваш пульс и... – Он посмотрел ей в глаза и в тот момент тоже смутился, потому что понял. Она видела это. – Выпейте воды. Поможет.
Он отошел, чтобы тут же вернуться со стаканом. Она робко улыбнулась и отпила несколько глотков. Приятная прохлада разлилась внутри.
- Спасибо. Теперь намного лучше.
- Пейте побольше, особенно в жару. И не мучайте себя каблуками. Никакой дресс-код не стоит плохого самочувствия такой красивой девушки.
Если бы тогда он подключил ее к специальному аппарату, тот показал бы асистолию. Она перестала дышать, лишь смотрела из-под полуопущенных ресниц на его лицо. Он должен был расположиться на рабочем стуле, записывая в карточку ее жалобы и давая наставления, но сидел на корточках рядом с кушеткой – впервые за все время, что она знала его, похожий на растерянного мальчишку. Она заметила тонкий маленький порез у подобородка, оставленный бритвой, примятый халатом воротник голубой рубашки, который так хотелось расправить, ощутила едва уловимый запах его лосьона, остановилась взглядом на чуть приокрытых чувственных губах и шумно выдохнула, поймав себя на неудержимом желании узнать их вкус...
Но уже спустя мгновение он помог ей подняться, чтобы галантно проводить до дверей – не кабинета, а клиники – заставив раскрыть рты уже собиравшихся в небольшую очередь матрон Голиада. Исабель не заботило, что не пройдет и часа, как сие «событие» станет притчей во языцех, она лишь мечтала, чтоб те необыкновенные минуты длились как можно дольше.

Она не раз думала, что будет и как – потому что никогда ни один мужчина не будил в ней таких желаний. Чувство, которое она уже давно втайне ждала, но пока не назвала даже мысленно, неожиданно впорхнуло в сердце... Только ее мечты рассыпались одним поздним вечером, рассыпались, как хрупкое стекло, сжатое грубой рукой. Так заканчивается девичья сказка, так врывается реальность в наивность детских грез, так вторгается боль в тело и сознание – так вторгается обжигающая плоть, разрывая и оскверняя невинность. Она сидела на той же кушетке и плакала, беззвучно, пряча лицо, потому что не могла смотреть на него – не могла видеть сочувствия, беспомощности и затаенной ярости в глазах. То, что она мечтала отдать ему, отобрал другой, отобрал ранней ночью, на окраине леса. Это был коллега с работы, перспективный, всеми уважаемый парень, который обычно вел себя с ней очень обходительно. Только в этот раз, отвозя обратно из филиала их фирмы в соседнем городе, неожиданно свернул с дороги. За деревьями на полянке его ждали два друга. Они были навеселе и не обратили внимания на ее просьбы. На ее крик. На ее угрозы, нежелание, плач... Они не боялись разоблачения. Разве она осмелится? В маленьком городке, где всё на виду? Ее обтягивающие платья, собранные наверх волосы, открывающие шею, высокие шпильки, подчеркивающие длину ног? На ее «счастье», они побоялись придуманной ею инфекции и использовали презервативы. Шесть раз. Каждый по два. А потом, вставая, снимали их, рвали, смеялись...
Они сказали, что подбросят домой. Она отказалась. Когда трава, на которой она лежала, исколола кожу, и холод, которого раньше не чувствовала, проник в каждую клетку онемевшего тела, встала и медленно пошла. В темноте, вдоль дороги, едва двигая ногами.
Он увидел ее, проезжая мимо на машине. Она плохо помнила, как упала ему в руки, как, спустя время, проскользнувшее мимо ее сознания, оказалась в том самом кабинете... Помнила лишь боль – не физическую, нет, но ту, что раздирала душу, когда она сидела перед ним в разорванном платье, со следами крови на бедрах, со следами спермы по всему телу. Ее беззвучный плач был внутренним воплем, горестным, отчаянным, оставлявшим безобразные рубцы на стенках сердца и памяти. Это было больше чем стыд, чем ощущение нечеловеческого унижения.
Эдвард старался не прикасаться к ней, насколько это возможно. Она знала, что не из брезгливости – он не хотел причинить еще больше боли. И она видела в его глазах... в тот момент он ненавидел ту часть человечества, к которой принадлежал.
- Я должен... проверить вас. Знаю, это болезненно. Но необходимо. – Голос его звучал тихо, глухо.
Болезненно? Ей было все равно. Она лишь хотела оказаться дома, встать под душ и смыть с себя все это, поскорее...
- Хорошо.
Она отвечала на его короткие вопросы и с каждым ответом будто обрывала по ниточке. Обрывала ту волшебную связь, ту сияющую паутинку, неделю за неделей складывавшуюся в узор... Отпускала мечту невинной девушки, ставшую жалким фарсом.
После осмотра он негромко, но твердо произнес:
- Я вызвал полицию.
Она встрепенулась, сжимаясь в комок, как там, в лесу, падая в темноту, ощущая лишь бессилье и одиночество.
- Не надо... Пожалуйста, не надо... Мне ведь здесь жить.
- Они должны быть наказаны. За то, что с вами сделали, за то...
- Я не хочу, нет! – Рыдание прорвалось сквозь апатию, она попыталась вскочить, только он обхватил ее руками, крепко прижимая к себе. Ее кисти, припечатанные к его груди, замерли, в то время как дрожь била ослабевшее и измученное тело – пока сильное, подавляющее объятие не успокоило ее. Слезы, соленые, горячие, пропитывали накрахмаленный врачебный халат, принося временное облегчение. Иллюзия, что она не одна – прекрасная, невозможная, временная – заставила забыть о том, что может ее ждать.

Он стал свиделем. Она стала истицей. Унизительный судебный процесс в небольшом городке, осуждающие взгляды и громкий шепот ей вслед. Она, сирота, приехавшая не пойми откуда, посмела посягнуть на репутацию и честь сыновей известных горожан. Она, мексиканская выскочка, которая вызывающе одевалась и фривольно себя вела, посмела роптать и ждать правосудия. Но что такое правосудие, когда на одной чаше весов лишь ее слова и слова врача, который тоже попал в «сексуальную зависимость» от пациентки? Только у него были не одни слова. У него были следы их волос, их кожи, их спермы из лаборатории, отпечатки их пальцев на ее испорченной одежде и отпечатки ее пальцев, найденные в той машине, у него было врачебное заключение о внутренних повреждениях, о разрыве девственной плевы и фотографии синяков и кровоподтеков по всему телу. Суд присяжных не имел права вынести оправдание при таких доказательствах. Они могли лишь дать им по пять лет вместо семи – из-за «провокационных действий» потерпевшей.
Она не испытала ни облегчения, ни злорадства. Это не было жаждой отмщения, лишь восстановлением справедливости. Никто и ничто не вернет ей того, что было. И физиология тут не при чем. То, что жило в ее душе, то, что безвозвратно исчезло, нарушив какой-то неписанный закон внутренней защищенности, равновесия... Куда б она не убегала на этот раз, происшедшее останется с ней, так же как отсутствие безопасности. Так же, как потеря доверия к людям. Ее уже не тревожили злые языки, осуждение, грязные комментарии. Когда ощущаешь себя запачканной изнутри, как не отмывайся снаружи – не поможет. Потому и окружающие не могут заставить себя чувствовать хуже, чем уже есть. Все было выплакано с теми первыми слезами. Она даже думала, что вымерла изнутри и ничто больше не пробьется сквозь эту невидимую скорлупку. Не взволнует ее, а значит, не ранит. Только ошибалась.

Был обычный день, и потому все происходило как всегда – надменная, полная игнорирования, тишина в той части офиса, где работала она, выход на ланч, где даже сидящую с сэндвичем в парке ее окидывали презрительными взглядами, прогулка по знакомой улице, когда ноги сами принесли ее туда...
В приемной было пусто. В его кабинете тоже. Она замерла у дверей, и в тот момент ледяной голос медсестры вонзился ножницами в ее спину. Куда-то под левую лопатку.
- Немедленно выйдите за дверь и ждите. Врач принимает только по записи.
Напускное безразличие дало трещину от этого незначительного, но пропитанного ядом комментария. Быть может, потому что здесь она не была к такому готова. Здесь она подсознательно искала помощи. Искала того, кто... ошибка, какая ошибка... Сжав веки, горящие от слез, она развернулась и быстро пошла к выходу. В дверях столкнулась с ним, и кофе, выливаясь из бумажного стаканчика, что он держал, стал растекаться по белоснежному халату.
- Простите... простите меня, - шепнула она едва слышно, задыхаясь от непроходящей боли и слез.
- Извините, доктор, я уже сказала этой леди, что без записи... – подобострастно начала медсестра, намеренно выделяя уничижительное «этой леди», только он тут же оборвал ее, холодно посоветовав:
- Помолчите, миссис Айронс, и, будьте так любезны, не врывайтесь без вызова в мой кабинет. Скажите, я никого не принимаю.

Она хотела вытереть его халат, не осмеливаясь посмотреть в лицо. Будто лишь эти коричневые пятна имели значение. Ведь потом их не смогут вывести. Есть пятна, которые не вывести ничем, она знает это слишком хорошо.
- Не надо, Исабель.
Впервые он назвал ее по имени. Впервые за долгое время заговорил на испанском. Она вздрогнула, когда он взял ее за руку... и он тут же отпустил.
- Я хотел кое-что сказать вам.
Он скажет, что не надо ей больше заходить сюда. Что ему крайне неловко, но так будет лучше для них обоих. Ей не хотелось, чтобы он выпускал ее руку. Ей вообще не хотелось, чтобы он ее отпускал... Так не должно быть, это неправильно.
- Выходите за меня замуж.
Во второй раз в жизни ее сердце на какое-то время остановилось. Во второй раз в этот момент рядом с ней был врач – и виноват в этом был врач. Она зажмуривалась все сильнее, слезы капали из под прикрытых век, стекали по губам и подбородку солеными ручейками, но она не могла поднять голову, не могла вдохнуть.
- Исабель, пожалуйста. Не молчите.
Она с трудом шепнула лишь одно:
- Не могу.
- Не можете или... не хотите?
- Вы пытаетесь помочь мне, вы жалеете меня, знаю, но это... это...
Замуж... за него замуж! Когда-то она имела смелость мечтать о нем, как может мечтать девушка о прекрасном принце, как может грезить о «первом разе» с тем, о ком думает просыпаясь, засыпая... и на протяжении всего дня. Только теперь это лишь насмешка. И он вовсе не обязан расплачиваться своим благородством по чьим-то счетам.
- Вы не понимаете.
- Вы хотите жениться на мне из сочувствия. Но вы ничего мне не должны, ничего.
- Я хочу жениться на вас, потому что люблю.
Ее всхлип оборвался, ноги ослабели. Приложив пальцы к дрожащим губам, она посмотрела на него. Взгляд в один миг вобрал все – его бледность, печальную складочку между бровями, растрепанные волосы, подбородок в щетине, покрасневшие глаза...
- Я люблю вас, - тихо, но твердо повторил он.
- Вы даже... не знаете меня. Вы... я не могу...
- Я приму отказ только по одной причине.
Не нужно было спрашивать, какой именно. Ей просто необходимо солгать ему, чтобы уберечь, чтобы поступить правильно, чтобы не втянуть его в омут собственных проблем – этот удивительный, умный, честный, добрый, красивый молодой мужчина хотел связать свою судьбу с ней... Он не заслуживает такого. Только вот она никак не могла произнести те лживые слова. Она смотрела в его глаза – необыкновенные глаза, похожие на влажный серый бархат, такие усталые и умоляющие – и молчала.
- Скажите хоть что-нибудь. Я увезу вас отсюда. Я заставлю забыть этот кошмар. Сделаю вас счастливой. И даже... даже если вы не совсем... а может и совсем не любите меня... прошу, подумайте, прежде чем скажете «нет».
От мысли, что мучает его неизвестностью, ей сжало грудь. Исабель снова заплакала, прижимаясь к его залитому кофе халату, и, прильнув губами к венке на шее, где ощущался пульс, шепнула:
- Больше не говори мне «вы». Потому что я твоя. Твоя.

Грусть

Он увез ее к морю. В дом, полученный в наследство от отца, еще хранивший запах краски после недавнего ремонта. С видом на залив, где по утрам с первыми лучами в распахнутые окна врывались крики чаек и шум волн, где воздух был пропитан йодом и свежестью воды, где у самых ступеней встречал мягкий песок...
В будни Эдвард уезжал в город, где вместе с двумя коллегами и друзьями работал в открытой ими бесплатной клинике. Оказывается, он давно собирался сделать это в память о родителе, покинувшем этот мир слишком рано, имевшем средства, но уже не имевшем времени на воплощение в жизнь всех планов, щедро жертвовавшим на благотворительность и исследования онкологических заболеваний, но не успевшем вовремя диагностировать коварную болезнь у себя.
Сын давно хотел начать собственную практику, только, по словам приятелей, непростительно долго медлил... Когда же один из них шутливо заметил: «И теперь я понимаю, почему – уважающий себя мужчина не привезет новобрачную в полуразвалившийся дом», Исабель лишь украдкой взглянула на мужа, не понимая.
- Пока он прохлаждался в провинции, мне приходилось тут за всем следить. И это три месяца!
- Но три месяца... – Она хотела сказать, что тогда никто и думать не думал о женитьбе, только оборвала сама себя, осознав, что один из них думал. Эдвард осторожно коснулся ее спины, обнимая, и девушка легонько дотронулась губами до его щеки.
Пусть она и не знала, сколько и почему длилось то самое «долго», но отчетливо помнила первые ощущения месяцев пять назад, когда все только зарождалось между ними, когда все могло быть, как в сказке... Правда, жизнь начала пересказ на собственный лад, но разве это значит, что он не может больше называться сказкой? Ведь, вопреки всем сомнениям, Исабель казалось, что сердце Эдварда всегда открыто для нее. Она не могла этого объяснить, просто чувствовала. И, чем больше узнавала его, тем отчаянней влюблялась. То есть, нет, не влюблялась, любила. Она любила его так, что все разделилось на с ним и без него – с сердцем и без. На с ним и до него – полнота жизни и пустота существования. Она не знала, когда именно переступила тот маленький символический порожек от влюбленности к настоящей любви, переступила, не заметив, не споткнувшись. Возможно, еще тогда, шепнув: «Потому что я твоя», в их первом неразрывном объятии. Или в салоне свадебных нарядов, когда, ощутив внезапную боль, опустив голову, она прошла ряды белоснежных платьев, ища наряды других невест, а он удержал ее за руку, потянул обратно и, посмотрев в глаза, мягко сказал: «Оно будет белым». Или в ночь после свадьбы, пока не ставшую брачной, когда вместо близости «подарила» ему тот отвратительный кошмар... Вскочив на постели, где спала одна, первым, что она услышала, был его голос, первым, что увидела, было его лицо. Наверное, оно отражало ее собственное страдание, но руки, сжимавшие ее ладони, давали тепло, покой, нежность. Сама того не желая, Исабель привела его в свой невысказанный ужас, в свой темный мир. Но оставалось и то, чего он не знал и понять не мог... привычный страх терзал ее меньше, чем то, что он получил жену с оскверненным телом и истерзанной душой. Не поспешила ли она, соглашаясь? Не сделает ли несчастным и его? Это будет намного горше и тяжелей, чем мучиться самой. Казалось, он готов пылинки с нее сдувать, но... Только все «но» исчезли, когда Эдвард прижал ее к себе, гладя по волосам, и шепнул: «Отдай мне свою боль». Девушка положила ладони ему грудь и, тихо всхлипнув, закрыла глаза. Она дома. Здесь ее сердце – у его сердца и потому, впервые за долгое время, она действительно дома. Исабель заснула в его объятиях, и ей снился прошедший день. Ясный, солнечный. То самое белое платье – утонченно неброское, волшебно красивое. Блестки лучей, играющих в подвесках лампы, усыпавшие веселым сиянием стены комнаты, невеста с маленьким букетом в руках, с нежными цветами в прическе, замершая у зеркала. Это она. Действительно она. И больше ничего нет, кроме света, кроме ощущения радостного ожидания.

Но, как и кошмар, счастливый сон неизбежно выводил к реальности. А там все было непросто, там что-то пошло не так... Сначала казалось, что самое трудное осталось позади. Она была одна в целом мире, и неожиданно обрела его, своего вымечтанного. Так почему же несчастна?
После того страшного вечера перевернулась вся ее жизнь. Исабель не могла подавить отвращение к собственному телу, будто еще видела на нем следы насилия, что давно исчезли. Долгое время прятала его под бесформенной одеждой сразу после поспешного принятия душа. Все дело в ней, в том, что случилось тогда... Ее близкий, но далекий муж терпеливо ждал, когда она будет готова довериться ему, только как заговорить с ним о самом сокровенном, Исабель не знала. Она втайне наблюдала за ним, и Эдвард казался ей таким же бесконечно одиноким, как она сама.
За все это время он поцеловал ее всего лишь раз – на свадьбе. В завершение простенькой церемонии в мерии, где двое друзей-медиков стали свидетелями... и впервые ее увидели. Там, в небольшом официальном зале с бледно-голубыми стенами, жалюзи на окнах и полированным столом красного дерева, после традиционного: «А теперь можете поцеловать невесту», он склонился к ней и осторожно коснулся губами губ. Дрожь знакомого, трепетного волнения прошла по ее телу, сердце забилось быстрее. Ведь когда-то она бесконечно ждала этот поцелуй... Ждала с их третьей или второй встречи. А может, с первой? Еще тогда, увидев в больничном дворике незнакомого мужчину в белоснежной рубашке с закатанными рукавами, расстегнутой на несколько пуговиц, в испачканных землей брюках, пытающимся вытянуть кота из-под обвалившихся досок? Он повернулся к ней, смущенно улыбаясь – такой неожиданно молодой, такой убийственно привлекательный – и представился новым врачом. Провел рукой по щеке, не догадываясь, что вымазал лицо, а потом, после затянувшейся паузы, спросил:
- Вы не могли бы мне помочь?
Она могла бы. Помочь, помыть, расцеловать... В результате лишь густо покраснела под его вопрошающим взглядом и, потупившись, поспешно кивнула. Он придерживал шаткую конструкцию, пытаясь предотвратить дальнейший обвал, Исабель в это время отодвигала доски. Кота они достали – шокированного, грязного и орущего. Вырываясь, он подскочил и, оттолкнувшись от широкого плеча Эдварда Энтони Каллена, бросился прочь. От неожиданности тот отпустил руки, доски с оглушительным грохотом начали падать одна за другой, заставив девушку сбить врача с ног, пока тот не оказался в незавидном положении недавно спасенного четвероногого. Потеряв равновесие, они шумно упали, зацепив при этом стоящий неподалеку бочонок с водой. Земля вокруг стремительно превращалась в грязь, и Эдвард, неловко пытаясь подняться вместе с лежащей на нем Исабель, извинялся, не зная, куда девать перепачканные руки... Она же смотрела в его необыкновенные глаза – ясные, как небо ранним весенним утром, манящие, словно непостижимая морская глубина – и улыбалась. Было время, когда она часто улыбалась... оно пришло в ее жизнь вместе с ним. Сам того не зная, он подарил ей то, чего не объяснить и не измерить, что так зыбко, невесомо и так восхительно-прекрасно. Нет, он не ухаживал за ней «официально», не приглашал на свидания, но она чувствовала, что нравится ему. Ей подсказывала женская интуиция, она видела это в его взгляде, угадывала в интонациях, в словах. Его голос смягчался, когда он переходил на ее родной язык. В городке у границы, где они жили, многие говорили на двух языках, но он... Он делал это совершенно по-особенному. Так нежно и музыкально. Так успокаивающе и возбуждающе одновременно. И она точно знала, когда он говорит для нее. Когда весь мир переходит в фоновый режим, оставляя их наедине. Они могли лишь разминуться на улице, здороваясь, обменявшись парой обычных приветственных слов, могли встретиться в магазине или на почте, после чего Исабель, забыв об обеде и даже о стаканчике кофе, что держала в руке, оставалась с Эдвардом до конца перерыва, слушая историю о том самом коте, пришедшем в его дом, словно так и должно быть, о саженцах розовых кустов, которыми с ним «расплатилась» одна старушка и которые надо как-то пристроить в палисаднике, а садовник из него никудышный, или же о посылках-розыгрышах, приходящих каждую неделю от его дурил-друзей из Денвера. «Сегодня это было бумажное сомбреро, - снисходительно улыбаясь, качал он головой. – Будто я не в Техасе, а в Сан-Антонио. У вас тоже есть такие непутевые подруги? Хотя я зря спросил, только мне так повезло». «Вам и правда повезло, между прочим», - искреннее подтвердила она, и Эдвард, чуть помедлив, снова улыбнулся, кивнув. Она не стала говорить, что у нее нет подруг, что если и были, то очень давно, исчезнув в пропасти времени, которое не хотелось вспоминать... А еще, слушая его, думая о проделках его коллег-друзей, она часто недоумевала, почему он, который мог сделать успешную карьеру в большом городе, приехал сюда, в «глушь». Зарплата уж точно не играла никакой роли.
Спустя много времени, став его женой, Исабель узнала, что он сделал это после смерти отца. И ради отца, который помогал людям, тратя свои деньги не на то, что другие. Он был филантропом, был новатором. И заботливым родителем, который растил ребенка один. Супруга уехала, когда мальчику было всего семь – сбежала с любовником в неизвестном направлении, устав быть спутницей чрезвычайно «нехваткого» врача и матерью чересчур спокойного, молчаливого сына. Долгое время Эдвард думал, будто мама бросила их из-за того, что он не говорил ей, подобно другим сыновьям, как сильно любит ее, что она самая красивая и хорошая. Не отец виноват, а он...
Время шло, и помощь доктора Каллена людям, какой бы безответной поначалу ни казалась, принесла свои плоды. Отца любили – пациенты, коллеги. Даже спонсоры, которые щедро финансировали все его начинания. И его исследования. Если бы жена встретила его через двадцать лет, возможно, пожалела б о том, что не дождалась этой «сторицы». Только ни отец, ни сын больше никогда не слышали о ней. Эдвард давно отпустил все связанное с женщиной, давшей ему жизнь, без злости и упреков. Отпустил, как свою вину, что преследовала почти десять лет, потому что, став взрослым, понял – любящие матери не бросают детей только потому, что те молчат. Они могут бросить мужей, которые предпочитают лечить за гроши отбросов общества, вместо того, чтобы подтягивать морщины и откачивать жиры за кругленькие суммы. Но детей так не бросают.

.......................................................................................................................................................

Если вам понравилось, если не слишком проблематично... напишите пару слов. Мне их хватит, они для меня важны.

---

Источник: http://www.only-r.com/forum/39-328-1

---