Выбор. Часть 2 Больше я Роберта не видела. Меня заказывали другие клиенты, которые, слава богу, были вполне адекватными и не требовали от меня большего, чем я могла бы им дать. Меня не задевало, что я пропускаю через себя чужих мужчин, что их руки трогают меня, что они проникают в меня и считают товаром. Мне было все равно. Возможно, потому что я понимала, что с Робертом, или с таким, как Роберт, мужчиной у меня ничего не получится. И что мне не для кого стараться сохранять себя. Даже если я умру, кого это взволнует? В мире нет ни одного человека, которому я была бы важна. Никому нет дела, сколько отпечатков чужих мужчин на мне осталось. Я знала, что многие девушки, пройдя эту грань, когда перестает быть стыдно, когда начинаешь считать все это обыденным, оставались проститутками уже по собственной воле. Даже если их отпускали (случалось и такое), или даже если они убегали с клиентом, который хотел помочь, через некоторое время они возвращались в этот «бизнес», так как в обычной жизни приспособиться уже не могли.
Моя жизнь уже была потеряна, не из-за чего было расстраиваться.
Но то, что я была послушна и хорошо работала, как могло показаться со стороны, заставило Джона в один из непрекрасных дней сказать мне, что он хочет меня повысить в должности.
Тут были две причины, как я понимала. Одна – это то, что я ему надоела. Он не хотел меня обижать, ему я нравилась, но появилась новенькая девочка, которая стала, видимо, более интересна ему, чем я. Ну а вторая причина заключалась в том, что он, видимо, меня достаточно высоко ценил и считал, что у меня хватит ума управлять другими. Ну, а отсутствие проблем со мной убедило его в том, что мне можно доверять. Так или иначе, я должна была отправиться в Турцию в «дочернюю фирму», где занималась бы отбором девушек.
Теоретически я могла бы, наверное, отказаться. И навлечь на себя его неудовольствие, которое могло вылиться в неприятные для меня последствия. Но согласилась я вовсе не из-за страха получить проблемы. Я просто хотела уехать подальше отсюда – и от Роберта. Чтобы постоянно не вглядываться в каждого нового клиента, надеясь увидеть в нем его.
Но теперь на мне лежала ответственность. Если раньше я отвечала только за свою жизнь, теперь я буду виновата в том, что не помогла тем девушкам, которые попали сюда не по своей воле, которые были похищены или завлечены с помощью обмана.
Разумеется, в голову сразу приходило оправдание, которым всегда пользуются в таких случаях. Если я откажусь, на мое место поставят кого-то другого, и наверняка более жесткого, и другим девушкам мой отказ не поможет. Тогда как я, находясь на этом месте, смогу оказать им посильную помощь или хотя бы относиться к ним помягче, чем сделал бы любой другой «босс» на моем месте.
Я прекрасно понимала, что это всего лишь попытка успокоить свою совесть, которая не изменит истинного положения вещей: я, так или иначе, буду соучастником процесса создания из девушек сексуальных рабынь. Что ж, придется еще и этот грех мне взять на свою душу. Одним больше, одним меньше – в принципе, какая уже разница? Зато это точно даст мне новые возможности.
Меня отправили в Турцию, в «дочернюю компанию», и я так понимаю, это сделано было по причине моего знания языка. Джон, судя по всему, намеревался, расширить влияние и конкурировать с местными «фирмами». Так что мне, кроме всего прочего, пришлось еще и противостоять попыткам выжить нас с рынка сексуальных услуг в том регионе.
Не скажу, что это меня расстраивало, скорее, я вздохнула свободно. Теперь я была предоставлена сама себе, и нынешний мой статус позволял не работать на ниве сексуального обслуживания мужчин, если только мне самой бы не захотелось «тряхнуть стариной». Теперь я могла заводить себе любовников, которые нравились мне, и даже платить им. Теперь я была по другую сторону баррикад. Я стала «соратницей» Джона.
Сначала я присматривалась, потом постепенно стала менять «персонал», который отвечал за «обламывание». Я стала набирать тех, которые могли быть более лояльными. Я убедила их, что девушки, работающие по собственной воле, гораздо предпочтительнее и работают гораздо лучше, чем те, которых обманом или силой вовлекли в наш бизнес. К сожалению, тех, кто шел добровольно и с открытыми глазами, было слишком мало, к тому же они рассчитывали зарабатывать, а делись мы с ними процентом, наш доход резко бы упал, а это не могло бы остаться незамеченным Джоном. Поэтому основной контингент сексуальных рабынь пополнялся за счет обманутых или украденных девушек. С этим я бороться не могла. «Пока не могла», – утешала я себя, хоть и понимала, что возможно, никогда не смогу.
Но обманутые или украденные девушки, вырванные из своей жизни, отнюдь не горели желанием работать, и тут, волей-неволей, надо было на них воздействовать так, чтобы они согласились. Я пыталась найти к ним психологический подход. Пыталась убедить, что им лучше подчиниться добровольно, восприняв ситуацию как испытание судьбы. Пыталась намекнуть, что через некоторое время, получив больше свободы, они каким-либо образом смогут изменить ситуацию в свою пользу, а для получения большей свободы они должны вести себя хорошо, они должны доказать, что им можно доверять. Своего рода это был выбор. Ужасный выбор, но все-таки выбор. Каждая решала для себя, может ли она переступить через свои принципы, свое воспитание, через свою женскую сущность, и позволить многим и многим мужчинам, чужим мужчинам, неприятным мужчинам вторгаться в их тело. Смогут ли они смириться с тем, что их тело перестанет принадлежать только им, и будет принадлежать всем.
Особенно умным девушкам, пытающимся спорить со мной, я даже цитировала слова Ретта Батлера из «Унесенных ветром»: «Я знаю, сколь мало значит тело — особенно тело женщины». Я говорила им о том, что их душа, бесценная душа все равно останется только их, уж душой их никто не сможет управлять и не сможет ее себе присвоить. Я ловко манипулировала словами и идеями, привлекая их эмоциональную сферу: разве могла какая-нибудь девушка противостоять обаянию любимого литературного персонажа? Я успокаивала себя тем, что мой обман и их вера в лучшее, которое никогда не наступит, по крайней мере, ограждало их от насилия и физического принуждения.
Большинство девушек, действительно, поддавалось на мои уговоры и убеждения. Но как всегда, находились те, которые не могли смириться с тем, что отныне они перестают принадлежать самим себе. Мысленно я делила их на две категории. В одну входили девушки недалекие и забитые, из каких-нибудь глухих деревень. На них не действовали мои уговоры и убеждения, они просто не слышали и не понимали все то, что я пыталась им сказать. Они не могли увидеть связь между их покладистостью и их возможностью в будущем избежать насилия. Вбитые в них с детства либо родителями, либо церковью принципы греховности секса с чужим мужчиной были настолько сильны, что они не представляли возможным переступить через них. Сначала я пыталась воздействовать на них словами, пыталась убедить их, что, не позволив себе переступить этот грех, они тем самым совершают грех еще более тяжкий – они, по сути, совершают самоубийство. Да и вообще церковью предписывается все плохое, что совершается в жизни, воспринимать как испытания, и нужно просто смириться и жить с этим. Но потом я поняла, что мои слова пропадают втуне. Интеллект этих девушек не позволял им следить за моей мыслью. Они беспомощно хлопали глазами, иногда кивали, если им казалось, что я говорю что-то правильное, но в итоге на каком-то этапе, никак не связанном с моей речью, они просто говорили: «Я не могу», и заливались слезами. Таких девушек заставить переступить через себя можно было, только запугав.
Другая категория была более разнородной, но в любом случае самой сложной. Сюда могли входить как девушки с достаточно высоким интеллектом, например, студентки ВУЗов, так и не особенно образованные оторвы из неблагополучных семей. Первые начинали спорить со мной, приводя в пример различные, вычитанные где-то или сформированные лично, идеи, доказывая мне всю пагубность для их души согласия с моим доводами (Наивные! Они считали, что я не понимала этого). Вторые были бунтарками и просто не хотели смиряться с тем, что их заставляют делать то, что они не хотят. На большинстве из них пробы негде было ставить, и количество мужчин, прошедших через них, могло быть гораздо бо́льшим, чем могла бы похвастаться я. Но те мужчины были выбраны ими самостоятельно, и это был основной их довод. Они ратовали за свободу воли, хотя большинство из них не поняли бы меня, скажи я им это.
Несмотря на свою разнородность и немногочисленность, они составляли проблему. Они отказывались работать. Если их не заставить, они могли подать пример неповиновения всем остальным. А заставить их можно было только насилием. Таким животным актом, который показал бы первым, что никакой ум и никакие знания не справятся с физической болью, и доказал бы вторым, что их воля не настолько сильна, чтобы этой боли противостоять.
Решение применять насилие далось мне тяжело. Обычно я уговаривала девушек один на один. Я считала, что так мне будет легче их убедить, так как каждая из них, оторванная от коллектива, могла рассчитывать только на себя. Я могла разобраться в личности каждой, и таким образом подобрать наилучший способ воздействия. Но в тот раз вышло все немного иначе. К нам поступила довольно большая партия новых девушек – одиннадцать человек. Я пришла, чтобы осмотреть их и выбрать ту, с которой я начну беседовать первой. Обычно девушки были разобщены, молчали и жались по углам в одиночестве. Молчали они, потому что им запрещено было общаться, запрещено было даже знакомиться, хотя бы даже называть свои имена. Здесь я не могла ни на что повлиять, потому что отбором девушек занималась другая «компания». Обычно в нашем бизнесе существует разделение труда. Есть те, кто занимается «подбором персонала». Они вывешивают объявления о высокооплачиваемой работе, или выступают в роли «женихов из-за границы», или просто похищают девушек, запугивают, отбирают их документы, заставляя делать то, что им говорят. Они продают «товар» другим, которые занимаются перевозом за границу в те страны, где у них налажены связи. И там уже появляются покупатели девушек, такие как Джон. Те уже непосредственно заставляют девушек работать и их «зарплату» кладут в свой карман. Это разделение труда способствует тому, что правоохранительным органам становится невозможно проследить цепочку. Даже если кто-то видел похитителя девушки, и сможет его выследить, он потом никак не сможет связать его, например, с Джоном, потому что «вербовщик» не знает, куда девушка потом попадет. Так вот за правило «не разговаривать» отвечали те, другие структуры, и на их действия я никак не могла повлиять. Я привыкла к этому положению вещей, поэтому, когда произошел тот инцидент, я оказалась к нему не готова.
Я вошла, сопровождаемая двумя помощниками, в комнату, набитую растрепанными настороженными девушками. Вдруг одна поднялась мне навстречу и заявила, обращаясь к остальным и указывая на меня:
– Смотрите, какая она опрятная, хорошо одетая, с чистой здоровой сияющей кожей, как идет, высоко держа голову. Наверняка считает себя достойной женщиной, по сравнению с нами, кто давно не мылся, плохо ел, и чья одежда уже превратилась в лохмотья, - тут она явно утрировала для красного словца, – потом она повернулась ко мне: – Мне интересно, каким человеком ты себя считаешь? Умным, добрым, порядочным? У тебя есть родители, которые гордятся тем, чем занимается их дочь? У тебя есть или будут дети, которые восхищены поведением их матери? Ты же не будешь скрывать от них свою деятельность, правда? Ты же гордишься тем, что делаешь?
Надсмотрщик настолько растерялся от ее наглости, что даже не сразу вмешался, и она успела произнести свою речь до конца. Кнут опустился на ее спину и снова взвился, но я остановила надсмотрщика жестом. Мой мозг лихорадочно заработал. На девушке, худенькой невысокой брюнетке, были явно видны следы побоев в гораздо большем количестве, чем на других рабынях. Судя по всему она не первый раз нарушала правило о молчании, и получала за это, но, тем не менее, не растеряла свой боевой дух. Возможно, она надеялась смутить меня, надеялась сплотить остальных женщин и заставить их сопротивляться нам. Как ни крути, у них был численный перевес, и встань они единым фронтом, кто знает, возможно, им и удалось бы одолеть нас. Наблюдай я за такой ситуацией в кино, я бы поаплодировала ей и восхитилась ее смелостью и умом. Но сейчас я была в гневе. То, что она делала, портило все. Она ставила под сомнение мое умение с ней справиться, а это было чревато тем, что меня могли снять с этой должности, и сколько девушек пострадало бы гораздо сильнее, не помогай я им. Да и саму меня этот статус устраивал, так как давал бо́льшие возможности, нежели раньше. Кроме того, я знала, что не смогут девушки выступить единым фронтом, все равно как минимум половина из них проявит нерешительность, промедлит, и в итоге они не смогут с нами справиться. Но даже если вдруг такое невероятное событие произойдет, и они, например, смогут захватить нас в заложники, за пределами этой комнаты достаточно охраны, которая просто перестреляет не только их, но и нас. Церемониться никто не будет. А оставшиеся в живых пожалеют, что остались живы.
Мне нужно было срочно предпринять что-то, чтобы не допустить непоправимых действий ни с чьей стороны. Мне нельзя было позволить надсмотрщику просто избить ее, так как из солидарности и гнева девушки могли бы реально подняться на ее защиту. Мне нужно было сделать так, чтобы дискредитировать ее роль лидера. Мне нужно было быстро придумать, как показать толпе ее слабость, ее беспомощность, мне надо было добиться, чтобы они перестали ее уважать и не пошли бы за ней.
И я спокойным голосом сказала ей:
– Ты хочешь защитить всех этих девушек? Что ж, это похвальное стремление, только боюсь, ты совсем неверно оцениваешь ситуацию. Это я могу их защитить, но не ты…
Она прервала меня, громко захохотав:
– Ты? Ты, превращающая их в рабов, сможешь защитить их?
Надсмотрщик опять сделал шаг к ней, но я снова его остановила.
– Это не я превращаю девушек в рабов. Я впервые вас вижу, а вы уже рабыни – вас уже лишили всех прав, так что твои претензии не по адресу. Кроме того, я такая же, как вы – я была точно такой же, как любая из вас. Я обманулась, прочитав объявление о высокооплачиваемой работе, точно так же, как многие из вас, наивно поверила ему, и я долгое время была сексуальной рабыней. Но именно то, что я вела себя спокойно и разумно, позволило мне стать тем, кто я сейчас – мне доверили успокаивать новоприбывших и объяснять им их обязанности. А так как я знаю, каково это, я очень лояльна ко всем девушкам. Ты думаешь, что если бы на моем месте был бы грубый мужик, который бил бы и насиловал вас всех, заставляя силой подчиниться, девушкам было бы от этого лучше?
Она хотела что-то сказать, но я не позволила ей вклиниться в мою речь:
– Как тебя зовут?
– Какое это имеет значение? – фыркнула она.
– Ты боишься назвать свое имя? – удивилась я.
– Нет, не боюсь, просто не вижу смысла говорить его тебе.
– Ты же понимаешь, что я могу посмотреть в твоих документах, – улыбнулась я. – Так что с моей стороны это просто желание быть вежливой. Ну да ладно, дело твое. Ты, я вижу, хочешь защитить девушек, и это очень похвально. Ты благородна и мужественна, в отличие от меня, ведь так?
– Не мне об этом судить, – буркнула девушка, так как видела, что я отвечаю ей ее же монетой.
– Я предлагаю тебе возможность спасти всех этих девушек. Ты готова пострадать ради них? И я обещаю сразу их всех отпустить. Ну, так как? Решишься?
Я увидела, как загорелись надеждой глаза всех будущих рабынь.
– И что ты сделаешь? Убьешь меня? – нерешительно произнесла она.
Умирать ей не хотелось, но и сдавать позиции тоже.
– О, нет, ну что ты! – воскликнула я. – Я не настолько монстр, как ты обо мне думаешь. Но ты ведешь себя неправильно, и только я пока стою буфером между наказанием и твоим телом. Ты так и так должна понести наказание, которое, кстати, могли бы получить все девушки, если бы на моем месте был кто-то иной. Наказание ты понесешь, но я тебе предлагаю сделку: если ты выдержишь боль, не начнешь умолять прекратить, то я отпущу остальных. – Я увидела как загорелись надеждой глаза большинства рабынь, а помощники возле меня переглянулись, но ничего не сказали. – Безусловно, я пострадаю из-за этого. Меня накажут и вернут снова в статус рабыни. Но я готова рискнуть ради них. А ты готова?
Я надеялась, что она откажется. Что ее инстинкт самосохранения возьмет верх, и она начнет переводить стрелки и говорить, что мне нельзя верить, что я все равно всех обману, и тем самым потеряет уважение других девушек и их веру в нее. Но я, видимо, слишком передавила, а ее гордость оказалась слишком велика, и она сказала:
– Да, я готова.
Мне ничего не оставалось другого, как подвергнуть ее наказанию. И я должна была сделать так, чтобы оно оказалось для нее невыносимым. Я видела, что побои не оказывают на нее нужного влияния, так что сразу отказалась от мысли приказать избить ее. Что может ее напугать, что может заставить ее умолять о пощаде? Я еще раз подумала о ее гордости. Вот что. С таким непомерным чувством гордости она не перенесет унижения. И я, повернувшись к одному из помощников, темнокожему двухметровому Коджо, сказала с вежливой интонацией, позаимствованной у Джона:
– Выеби ее в задницу.
Девушки ахнули, но не посмели возмущаться, так как каждая подумала о том, что на кону сейчас ее свобода. Бунтарка побледнела и сделала шаг назад, но ее гордость не позволила ей сразу же отказаться. Она видимо, собиралась с силами, вела с собой мысленный диалог, стремясь убедить себя, что она справится, что она выдержит, что это не страшнее побоев. Лучше бы она не была такой гордой, и лучше бы она заботилась больше о себе, чем о других. Это действительно все бы упростило. Скажи она сейчас, что не хочет этого, и не была бы подвергнута тяжкому испытанию. Но, увы. Ее решение было не тем, на которое я надеялась. Я могла видеть это по внезапно выпрямленной спине и развернутым плечам. Она решила пострадать за правое дело. Жаль.
Я вздохнула, а Коджо сделал шаг вперед, затем одним движением снял футболку и расстегнул джинсы, а потом спустил их. Я знала, что обычно те, кто занимается «обламыванием» девушек, не удосуживаются снимать с себя одежду при изнасиловании. Они только освобождают член, в то время как жертва остается голой. Да, я знаю, что с их точки зрения, в этом есть смысл. Голый человек всегда чувствует себя более беспомощным и более слабым по сравнению с одетым, поэтому как элемент запугивания это годится. Но я поступала более хитро. Коджо был великолепно сложен. Его рост, его развитая мускулатура и его огромный член производили ошеломительное и пугающее впечатление на белых женщин, гораздо более сильное, чем если бы он был одетым. Вот и сейчас бунтарка снова побледнела, увидев его длинный агрегат, видимо, решила, что в нее столько не поместится. Зря она так думала.
Коджо подскочил к ней. От стремительного движения гибкого, несмотря на массивность, тела, девушка отшатнулась и чисто инстинктивно отступила за чью-то спину. Девушки все испуганно отбежали подальше от нее, оставив ее один на один с горой темных мускулов. Вот оно - их уважение. Коджо схватил бунтарку в охапку, содрал с нее одежду и повалил на пол, лицом вниз. Девушка пыталась сопротивляться, но ее действия казались такими же тщетными, как трепыхания воробья в пасти лисы. Она молча извивалась под темнокожим помощником, пыталась выползти из-под него, хотя всем было ясно, что это ей ничем не поможет. Но видимо от страха ее аналитически аппарат отключился, и владел ею только инстинкт, только желание бежать, бежать, бежать подальше от опасности. Коджо приподнял ее под живот, заставив встать на колени и выставить бледную худенькую попку. На контрасте с черным крупным членом она выглядела особенно маленькой, и казалось, что Коджо просто разорвет ее пополам. А я вдруг, совершенно не к месту, вспомнила свой первый и единственный анальный секс с Робертом. Как это было хорошо, как это было красиво, и как великолепно чувствовался он внутри меня. От внезапно нахлынувшей непонятно откуда душевной боли, я закрыла глаза.
Я услышала стон, и мне пришлось вернуться в реальность. Коджо наконец-то преодолел сопротивление, и его головка, войдя в анус девушки, немыслимым образом растянула его. Бунтарке было очень больно, даже не знаю, насколько. Она стонала, но пока не просила прекратить экзекуцию. Зря. Коджо стал надавливать сильнее, и его член, преодолевая огромное сопротивление сфинктера медленно, но настойчиво пополз внутрь. Я видела, что мой помощник довольно деликатен с худенькой девушкой, обычно он действовал гораздо более решительно. Но видимо и это для нее было слишком. Она стонала все громче, а когда Коджо, решив не растягивать ее страдания, одним резким движением загнал член до половины, она закричала.
Я никогда не понимала, почему люди кричат от боли. Ну да, испытывать ее тяжело, но кричать-то зачем? Крик не спасает от боли, не уменьшает ее. Наоборот, на крик тратятся силы, крик лишает организм кислорода, он мешает мозгу сосредоточиться и предпринять некие действия для отвлечения от страданий. По сути, крик продляет и усиливает боль. Думаю, крик во время боли остается у нас атавизмом с детства, когда мы только воплями могли привлечь внимание взрослых к себе и попросить помощи. Некоторые считают, что это инстинктивное природное свойство. Но в животном мире взрослые особи не кричат, когда нуждаются в помощи, они не стонут и не вопят, если испытывают боль. Потому что так криком можно известить врага о своей беспомощности и спровоцировать его напасть. Можно выдать свое местоположение и погибнуть. Крик – самая бесполезная вещь в мире. Никогда не кричите от боли.
Но девушка кричала. И ее крик становился все интенсивнее, когда Коджо начал вколачиваться в нее. У всех буквально закладывало уши, но я видела, что девушки завороженно смотрят, как великолепный черный член Коджо выходит из узкой дырочки и снова погружается в нее, выходит и погружается. Как ни было ужасно то, что происходило, зрелище, тем не менее, реально было эротичным, и я видела, что девушки уже подпали под гипноз ритма трахающего женщину члена. Сейчас они не думали про свою свободу, сейчас они лишь чувствовали возбуждение, сжимали бедра, чтобы унять эти чувства, может быть, стеснялись этого, но не отводили глаз от двигающейся задницы Коджо.
Он усилил темп, и его член стал входить в анус девушки по самые яйца, и вот тут она не выдержала и закричала:
– Хватит, хватит, пожалуйста! Я больше не могу! Мне больно, больно!
Но я не остановила Коджо, а он и не собирался останавливаться, пока не получит свой кайф. Девушке стоило бы помочь ему, а не сопротивляться, ей было бы легче.
– Остановите его, пожалуйста! – снова закричала бунтарка, но в ее голосе уже не было вызова, лишь униженная просьба. Она плакала, и сквозь слезы всхлипывала: – Пожалуйста! Вы оказались правы, я не смогу спасти всех этих девушек, я не достаточно сильна. Я сдаюсь. Я прошу остановить наказание.
Девушки выглядели потерянными и разочарованными. Вот теперь они вспомнили, что на кону была их свобода, и они ее лишились из-за того, что она не смогла вытерпеть и стала просить о пощаде. Их уважение и лояльность бунтарка потеряла.
– Очень жаль, что так вышло, – с сожалением сказала я, и на самом деле испытывала его. – Не стоило тебе доводить до всего этого. Не стоило это начинать. Но я не могу остановить Коджо, не теперь, когда он так близок к завершению. Так что тебе придется все это терпеть еще какое-то время. И мой тебе совет: никогда не начинай то, что не сможешь закончить. Совет искренний. Я сама делала много ошибок, не повторяй их.
Я сделала знак надсмотрщику и второму помощнику, и они вывели девушек. Я последний раз взглянула на двигающегося Коджо и кричащую от боли девушку, и вышла вслед за остальными. На душе было мерзко.
С остальными девушками проблем не возникло. Все смирились с ситуацией, и даже считали меня действительно кем-то вроде спасительницы. Я их не наказывала, я всегда была с ними вежлива, всегда объясняла им, как будет лучше для них, и они верили мне безоговорочно. А вот Нина (так звали бунтарку) подверглась остракизму. Видимо, каждая девушка не могла ей простить, что из-за нее лишилась свободы, которая маячила у них перед носом так близко. Я знала, что Нина могла бы возразить им, могла бы сказать, что если уж я реально хотела для девушек свободы, то могла бы их отпустить, несмотря на то, что Нина потерпела фиаско. Ее ума хватило бы на то, чтобы, если не переубедить девушек, то хотя бы заронить сомнения. Все это могло бы произойти, если бы Нина нашла в себе силы выступить против меня. Но сил у нее не было.
То, что произошло с ней, сломало ее. Сломало совсем. Ее боевой пыл угас, и она осталась бледной тенью самой себя. Так всегда бывает: сильные люди с жестким стержнем ломаются. Чтобы выжить и выстоять, нужно быть не только сильными, но и гибкими. Боль, публичное унижение и остракизм других рабынь, конечно, повлияли на нее, но не это было тем главным, что сломало ее. Той непосильной тяжестью, тем топором, подрубившим ее, оказались ее собственные чувства – она перестала верить в себя, она перестала уважать себя. Она винила себя в том, что из-за того, что она не смогла вытерпеть боль, так много девушек остались рабынями, тогда как она могла их сделать свободными.
Один раз она все же рискнула и задала мне вопрос, тайком, когда никто ее не слышал, действительно ли я отпустила бы девушек, если бы она не начала просить пощады, на что я ответила, что никогда не нарушаю своего слова, и раз я пообещала, я бы это сделала. Нина мне поверила, и после этого она еще больше возненавидела себя.
Сначала я не думала, что последствия будут настолько серьезными. Я думала, что ситуация пойдет ей на пользу и заставит быть в будущем более осмотрительной. Сначала, как неблагонадежную, ее держали в комнате, куда на ночь приходили мужчины, один за одним. Плата была невысокой, и задерживались они не надолго, чтобы только совершить один акт, получить удовольствие и уйти. Чтобы ночь считалась «отработанной», необходимо было набрать нужную сумму, а для этого следовало пропустить через себя много мужчин. За «не отработанную» ночь полагался штраф или наказание. Правила были написаны не мной, и не мне было их отменять. Нина своим бунтом поставила себя в статус «неблагонадежной», которую нельзя допускать к важным клиентам. Через нее за ночь проходило человек восемь-десять, и сумма, как правило, набиралась, так что никаких проблем не было. Я думала, что Нина осознала, как ей стоит себя вести, чтобы не получить новых проблем. Я думала, что она стала тихой и послушной, и лишний раз стремилась не встречаться с ней и не надоедать ей своим присутствием, полагая, что ей не очень-то приятно меня видеть. Но как-то один иранец, расплачиваясь после секса, пробурчал что-то навроде, что она настолько пассивна, что не стоит тех денег, и что доску с дыркой трахать приятнее, чем ее. Вот тут я заволновалась. Заволновалась не столько из-за того, что могу потерять деньги, сколько за саму Нину. Ее апатия, если таковая была, служила признаком серьезного душевного кризиса.
Зайдя в комнату Нины после «отработанной» смены, я нашла ее голой. Кровать так и не была прибрана после ночной «работы», белье не поменяно, а она сама даже не перевела взгляд на меня, продолжая апатично смотреть в стену. Ей не было интересно, кто к ней зашел. Я поняла, что дело плохо, и что нужно срочно исправлять ситуацию.
Я подошла к кровати. Нина так и не перевела на меня взгляд.
– Ты не хочешь принять душ и одеться? – спросила я.
Девушка зашевелилась, встала и молча пошла в сторону душа. Приняв душ, вернулась и начала одеваться. Я сидела на стуле и наблюдала за ее механическими действиями, которые выглядели так, будто она была роботом и выполняла заложенную в нее программу.
– Помнится, ты раньше не была настолько молчалива, – усмехнулась я, желая ее поддеть, желая зацепить. Может быть, тогда она встряхнется и возразит мне. Но Нина промолчала.
– Что же ты не борешься? Почему не протестуешь? Или ты смирилась с тем, что ты рабыня? Причем рабыня более низкого уровня, по сравнению с другими девушками. Тебя не задевает это?
Она снова промолчала. Я не могла понять, терпит ли она из последних сил, не желая возражать мне, или ее действительно не задевают мои слова, потому что ей на все плевать, потому что она сломана, и ее гордость невозможно задеть.
– Ты должна отвечать, когда я спрашиваю, – мягко сказала я.
– Теперь уже ничего не имеет значения, – ответила Нина. – Незачем бороться.
– Ты не хочешь быть свободной? – спросила я и снова почувствовала боль, вспомнив слова Роберта.
– Я никогда не стану свободной, – тихо ответила Нина, глядя снова куда-то в стену. – Даже если ты отпустишь меня, я не стану свободной. Я не смогу жить на воле, я не смогу продолжать жить той жизнью, которой жила когда-то, я не смогу вернуться домой. Оковы так и останутся на мне.
– Но почему? У тебя есть родные? Они наверняка поддержали бы тебя.
– Наверное, поддержали бы, – согласилась Нина. – Но я не могу вынудить их жить с таким ничтожеством, как я. Это означало бы запачкать их. Их чувство долга, может быть, жалость, может быть, даже любовь вынудили бы их тратить жизнь на меня, пачкать свои жизни этой грязью. Я не настолько опустилась, чтобы заставить их выносить это.
И я снова вспомнила Роберта. Если на воле ее ждет такой мужчина, как он, то да – возвращение будет ужасным. Он будет пытаться простить, но не будет уметь переступить через себя, и каждое мгновение будет причинять боль – и ей, и себе. Эти идеалисты – наверное, самые жестокие люди на свете, пусть и делают они это невольно. Они не умеют прощать вообще, где-то на уровне подсознания, на уровне подкорки. Они не понимают и не принимают, что совершенная ошибка, даже масса совершенных ошибок не делают человека хуже. Не ошибки делают человека хуже, а лишь нежелание их исправлять.
– Хорошо, пусть так. Пусть ты не захотела бы жить с ними, не желая их пачкать. Но ты могла бы жить отдельно, сама по себе. Ты могла бы… ну хотя бы могла бороться с таким явлением, как трафикинг. Ты могла бы рассказать свою историю, могла бы обезопасить других от принятия неверных решений.
Нина только покачала головой.
– Что? – спросила я. – Почему нет?
– Я рассказала бы свою историю, а любая из девушек, которые были свидетелями… той сцены, сказали бы, что я их предала. Кто стал бы мне верить?
– Ты слишком строга к себе, – не выдержала я. – И ты слишком много на себя берешь. Ты не обязана была их спасать. Никто из них не заступился за тебя, никто не подал голос – они все тряслись за свои шкуры. Это они предали тебя, потому что испытывают к тебе не благодарность и признательность за то, что ты пострадала ради их свободы, а ненависть за то, что не выдержала боль.
Нина подняла голову, и легкий интерес блеснул в ее глазах, напомнив мне ту бунтарку, которой она была когда-то.
– Тебя послушать, так ты меня защищаешь. Человек, который заставил меня через все это пройти.
Я подумала, что может быть стоит возбудить ее ненависть ко мне. Может быть, это позволит ей очнуться и снова начать бороться. Но с другой стороны, я боялась, что начни она бороться, это снова выльется во что-то такое же, что и послужило началом ее проблем.
– Я просто не хочу, чтобы ты упивалась жалостью к себе, – ответила я. – Мне нужно, чтобы ты работала нормально. Мне нужно, чтобы ты не просто лежала бревном, а проявляла какие-никакие эмоции, когда мужчина тебя трахает.
Я думала, что Нина вспыхнет, возмутится, но она только опустила глаза и сказала:
– Не уверена, что у меня получится. Мне так легче перенести всю эту вереницу грязных мужиков, когда я словно отключаюсь и не реагирую на реальность. Заставить себя еще и что-то предпринимать я не в силах.
Меня заинтересовало одно слово:
– Грязных? Они что, пахнут, или что?
– Не знаю, – ответила Нина. – Я их почти не вижу и не слышу, настолько отключаюсь. Просто все они вызывают у меня ощущение грязи.
Все понятно. Психологическое неприятие.
– Тебе было бы легче, если бы к тебе приходил один мужчина вместо нескольких?
– Да. Думаю, да, – тихо ответила Нина.
– Я подумаю, что можно сделать.
Нина считалась неблагонадежной, поэтому отпускать ее на выезд никто не решился бы. Мне надо было как-то оправдать свое решение присвоить ей более высокий статус. Я решила устроить что-то наподобие экзамена для нее, который показал бы, что она уже в состоянии обслуживать более достойных и более кредитоспособных клиентов.
Я выставила ее фотографию в каталог, и когда появились запросы, выбрала из клиентов самого, на мой взгляд, подходящего. Он был довольно симпатичным, к тому же заявил, что ему нравятся пассивные женщины, поэтому я решила, что Нине и делать ничего не нужно будет, что будет для нее легко. Разумеется, я не могла отпустить девушку одну, поэтому поехала вместе с ней, чтобы присматривать. Это, в общем-то, не было чем-то необычным. Многие «боссы» присматривали за своими работницами.
Нина знала, как выглядит клиент, я показала ей его фотографию, поэтому увидев его, она сразу направилась к нему. Я решила не подходить, посмотреть издали, предоставляя ей самой справиться с ситуацией. Нина подошла к клиенту, сидящему в углу за столиком, села рядом и, видимо, представилась. Клиент, высокий светловолосый немец, проявил заинтересованность, насколько я могла судить по языку его тела. Он наклонился к девушке и, улыбаясь, начал ей что-то говорить. Я решила, что прослежу за ними до тех пор, пока он не поднимется с ней в свой номер, а потом уеду. Нине я наказала позвонить мне утром, когда она уйдет от клиента. Я обещала подъехать и забрать ее. Одной ей по городу ездить было нежелательно. Кроме того я ей приказала сразу звонить мне, если что-то пойдет не так.
У них, кажется, все шло на лад. Нине, видимо, он тоже понравился, и она слегка расслабилась, уже не была такой напряженной и не выглядела, будто идет на эшафот. Я тоже успокоилась и даже заказала себе коктейль. Допить его мне так и не удалось. Вдруг, когда я в очередной раз взглянула в дальний угол на парочку, то чуть не поперхнулась и была вынуждена отставить свой бокал. Нависая над столиком, возле них стоял какой-то мужчина, который обращался к клиенту Нины, и этот мужчина мне напомнил… Мое сердце сделало кульбит в грудной клетке, заставив задохнуться. Этот мужчина напомнил мне Роберта.
Я вскочила на ноги и направилась к столику, где сидела Нина. В заведении был полумрак, я не могла разглядеть детали, и убеждала себя, что это не может быть Роберт. Он остался в Англии, или где угодно, он не мог оказаться здесь. Я убеждала себя, что я ошиблась, что я просто так хочу его увидеть и так часто о нем думаю, что он начал мне мерещиться во всех мужчинах.
«Успокойся, дуреха, – уговаривала я себя. – Не мечтай, что ты сможешь когда-либо его увидеть. Тебе же потом будет нестерпимо больно от того, что ты хоть даже на секунду поверила, что это мог быть он».
Но в любом случае я должна была подойти и выяснить, что случилось, так что вот сейчас через несколько секунд я и увижу, что это не Роберт.
Но это оказался он. Уже подходя ближе, я убедилась, что это его широкие плечи, и его крепкая шея, и его уверенная осанка. В какое-то мгновение мне захотелось повернуться и убежать, потому что я поняла, что Роберт не будет рад меня видеть, особенно когда поймет, кем я стала.
Но я подошла и спросила:
– Джентльмены, в чем проблема? Могу я помочь?
Роберт резко обернулся и уставился на меня. Мне показалось, или его щека реально дернулась в непонятной гримасе, а глаза потемнели?
– Этот господин, – ответил клиент-немец, – хочет перекупить у меня мою девушку. Он повышает цену и никак не может понять, что я продавать девушку не хочу. У меня нет цели заработать на ней. Я хочу получить удовольствие, и я собираюсь его получить в любом случае. Никакая цена не может помешать мне это сделать.
Вот так. Роберту понравилась Нина, и он хочет ее перекупить. Я вспомнила, как такой же случай произошел со мной. Судя по всему, тогда моим клиентом являлся тот толстяк, а Роберт просто предложил за меня бо́льшую сумму. Но теперь он торгуется не за меня.
Нина же сидела потерянная, не отрывая взгляда от Роберта. Видно, его обаяние подействовало и на нее.
Я отмахнулась от мимолетного укола боли и сосредоточилась на том, как мне ему помочь. Я видела, что немец уперся как бык, и ни за какие деньги не собирается Нину отдавать.
И тогда мне пришла в голову идея. Дурацкая идея, но другой, увы, в моей голове не нашлось на тот момент.
– Господа, я в затруднительном положении, – соблазнительно улыбаясь, ответила я. – Я не хочу потерять ни одного из вас как клиентов, но как поделить одну девушку на двоих, я не представляю. У меня возникла одна идея. Прошу вас ее выслушать и не отвергать сходу. Может быть, мы сумеем решить нашу проблему ко всеобщему удовольствию. – Затем я обратилась уже непосредственно к немцу. – Могла бы я вам предложить взять у господина предлагаемые им деньги и отказаться от прав на эту девушку? Ну что поделать, если она ему так сильно понравилась? А вам в качестве компенсации я хочу предложить свои услуги, причем бесплатно. То есть вы получите удовольствие, да еще и заработаете на этом. Уверяю вас, я не разочарую.
Краем глаза я увидела, как Роберт сделал какое-то движение. Возможно, он вспомнил тот случай, когда я так же самонадеянно обещала ему, что обслужу его по высшей программе. Но он промолчал. Нина смотрела на клиента, и в ее глазах светилась надежда. Она словно ожила. Удивительно, как Роберт действует на женщин.
Немец расплылся в улыбке:
– О, я принимаю ваше предложение! Я и раньше хотел заполучить вас себе, но мне объяснили, что вы не работаете. Сейчас вы исполнили мою мечту.
Я обернулась к Роберту, старательно делая вид, что его не знаю:
– Вы согласны отдать за девушку ту сумму, которую вы предлагали господину?
– Безусловно, – откликнулся он. – Мне стыдно было бы не раскошелиться, когда вы проявляете такую щедрость, собираясь работать бесплатно. Не беспокойтесь, я оплачу вашему агентству ночь за девушку.
Он отсчитал довольно внушительную пачку немцу, а потом обратился ко мне:
– Могу я похитить вас ненадолго? Я хотел бы с вами обсудить, каким образом произвести оплату
Почему-то я была уверена, что Роберт хочет увести меня совсем по другой причине.
– Конечно, – улыбнулась я и повернулась к клиенту, – вы подождете меня минут десять?
– Я готов ждать вас хоть всю жизнь, – галантно откликнулся он, и мы втроем направились в холл.
В коридоре Роберт обнял Нину, а та прильнула к нему, и я тут же поняла, что они давно знакомы. Но когда, где они успели познакомиться?
– Вы..? – нерешительно начала я, и Роберт сразу же ответил, поняв, что я хотела спросить:
– Нина моя жена.
– О! – это все, что я смогла ответить. Вихрем закружились в голове мысли, сумбур в чувствах не позволял осознать их и проанализировать, но теперь все становилось на свои места.
Роберт каким-то образом потерял Нину. Возможно, она была похищена, я так и не удосужилась узнать ее историю. Но Роберт пытался ее найти, поэтому обращался в разные агентства по предоставлению сексуальных услуг. Теперь я могла понять и его расспросы. Ему я нужна была не как девушка на ночь, ему и не хотелось особо заниматься со мной сексом. Ему нужна была та, которая расскажет ему подробно все про свое агентство и поможет ему понять, есть ли среди рабынь та, которую он искал, – его Нина. Мои предположения о том, что его девушка на тот момент где-то далеко от него, и он скучает по ней, теперь находили подтверждение. Он искал ее, долго искал, и он ее нашел. Он любил ее. Теперь мне стало понятно, почему, разговаривая с Ниной, я все время вспоминала Роберта. Они были похожи в своих убеждениях и в своих высказываниях, и, слыша ее слова, я эхом слышала слова ее мужа.
Все это быстро пронеслось в моей голове, а Нина в это время воскликнула:
– Не говори ей ничего!
– Не бойся, я тебя не выдам, – сказала я, а Роберт, посмотрев сверху вниз в запрокинутое светящееся лицо жены, сказал ей:
– Она пожертвовала собой ради того, чтобы позволить мне забрать тебя. Она продала себя, нет, даже не продала, отдала бесплатно. Мне кажется, она заслуживает нашего доверия.
– Спасибо, – словно через силу сказала Нина. Мне кажется, она не была согласна с Робертом, но сейчас не хотела ему ничего объяснять. Роберт полез в карман и отсчитал мне деньги.
– Я так понимаю, ты хотел бы забрать ее… насовсем? – спросила я.
Нина почувствовала в моей фамильярности подвох и подозрительно перевела взгляд на Роберта.
– Да, конечно, – ответил он. – Это стоит дороже?
– Сейчас ударю больно, – пообещала я.
Роберт мимолетно улыбнулся, а затем принял деловой вид:
– Хорошо. Как это осуществить?
– Нет ничего проще. Ты забираешь ее сейчас и быстро увозишь. Я поднимаю панику только утром, когда Нина не позвонит и не объявится. Я организую розыск, но надеюсь, ты уже достаточно далеко увезешь ее, чтобы мы не смогли напасть на ваш след. Такое случается, что рабыни убегают, а Нина и раньше проявляла себя как бунтарка. Это никого не удивит.
– Но ты ведь пострадаешь, – мягко заметил Роберт. – Тебе вряд ли простят потерю товара.
– Поругают немного, но в целом ничего страшного, – отмахнулась я. – Может быть, мне стоило оставаться во всей этой херне ради сегодняшего момента.
Когда-то я ответила одному вредному клиенту, что не хочу уходить из бизнеса. Я увидела по глазам Роберта, что он вспомнил.
– Прости, – сказал он. – И спасибо тебе за все.
Нина снова подозрительно посмотрела на него. Может быть, ревность и будет той встряской, которая сделает ее прежней.
– Все, уходите скорей, а то мой новый клиент пойдет меня искать, – улыбнулась я, стремясь выглядеть беззаботной и легкомысленной.
Роберт отпустил Нину и шагнул ко мне, обнимая и крепко прижимая к себе.
«Что он творит?» – мелькнула ошеломляющая мысль, я почувствовала себя одновременно испуганной и счастливой.
Через несколько мгновений он отпустил меня, взял жену за руку и быстро направился к выходу, больше не оглядываясь.
Я вернулась к клиенту, и он отвел меня в свой номер. Вскоре я поняла, как хорошо, что я отправила Нину с Робертом. Девушка просто не выдержала бы тех издевательств и той боли, которые любил причинять клиент, и снова сорвалась бы. Ему нравились пассивные девушки именно потому, что они могли молча и терпеливо принимать все то, что он им давал. Он связал меня, всунул в рот кляп и всю ночь бил меня и насиловал во все естественные отверстия. Мне было все равно. Физическая боль помогала отвлечься от боли душевной, и в каком-то смысле, я даже была благодарна Кристофу за нее. Я могла отвлечься и не думать, что теперь-то я уж потеряла Роберта навсегда. И что если он сейчас и благодарен мне за то, что я помогла ему забрать жену, то через некоторое время, узнав, чему я подвергла ее, он будет меня ненавидеть.
Новый удар, обрушившийся на живот, заставил меня отвлечься от нестерпимо горящей боли в груди.
– Спасибо, – прошептала я, когда Кристоф утром развязал меня.
– Тебе спасибо, – откликнулся он. – Ты потрясающая. Я знаю, что мои пристрастия не из самых приятных, и спасибо, что помогла мне их осуществить. Думаю, эта малышка и вполовину не была бы так хороша, как ты. И, конечно же, я не приму от тебя жертву. Вот возьми, здесь все деньги, что отдал мне этот пижон, и вот сверху от меня. Ты их все заслужила. И, может быть, я не настолько тебя напугал, и ты могла бы… ну, снова согласиться провести со мной ночь?
Я посмотрела в его открытое привлекательное лицо и улыбнулась разбитыми губами:
– Почему бы и нет?
Источник: http://www.only-r.com/forum/39-567-1
