Творчество

Несвобода. Часть 1
29.03.2024   12:51    
Несвобода. Часть 1

POV Кьяра

Он приходит ко мне каждую ночь.
На самом деле я не знаю, как часто он ко мне приходит. Там, где я нахожусь, нет окон, нет часов, нет ничего, что помогло бы мне следить за ходом времени. Мои биологические ритмы давно сбились, и он вполне может посещать меня несколько раз за сутки, или раз в несколько дней, не соблюдая какой-либо режим. Но мне проще считать, что он приходит каждую ночь, потому что хочется иметь хоть какой-то ориентир.

Моя комната небольшого размера, похожа на камеру. Здесь есть душ, есть туалет, но все это не имеет никаких перегородок. И совершенно нет мебели. Нет кровати, и я сплю на полу, нет стола и стула, и мне приходится есть, сидя на унитазе или стоя. Мне нечем заняться, и целыми днями я бесцельно хожу по комнате, или сижу на крышке толчка, потому что от жесткой поверхности пола у меня болит все тело. Я чувствую, как я деградирую, и физически, и ментально. Я пытаюсь делать упражнения, отжиматься или качать пресс. Я заставляю себя проговаривать какой-нибудь текст, а затем переводить его на те языки, которые знаю. Но мне с каждым днем становится труднее сосредотачиваться. Я забываю слова даже на своем родном языке.

Он запрещает мне говорить. То есть он не возражает, если я издаю какие-то звуки, но когда я на самом первом этапе своего заточения пытаюсь спрашивать, почему я оказалась здесь, сколько я здесь пробуду, чего он хочет от меня, то получаю в ответ запрет говорить, и за каждый следующий вопрос он бьет меня. Впрочем, он бьет меня постоянно.

Отсутствие возможности говорить действует подавляюще. Я отучаюсь общаться, я забываю, как произносить слова и строить фразы, поэтому, оставаясь в одиночестве, я часами расхаживаю по комнате и говорю, говорю, говорю. Воображаю себе собеседников и разговариваю с ними. Веду мысленный дневник, заставляя себя каждый день после его ухода (так для себя я отсчитываю новый день) повторять то, что было «записано» раньше и добавлять в дневник новую «запись». Записи скудны, так как в моей жизни не происходит ровным счетом ничего. Я чувствую, как моя воля тает. Мне все сложнее заставлять себя это делать, потому что ничего, кажется, не имеет смысла. Не имеет цели.

Что если я проведу здесь всю жизнь? Какой смысл в том, чтобы поддерживать нормальное функционирование организма, если это сулит лишь лишние годы мучений? Не проще ли умереть или хотя бы сойти с ума?

Но я вспоминаю притчу, которую прочитала мне мама когда-то в далеком детстве о двух лягушках, попавших в кувшин с молоком. Обе они барахтались, но не могли вылезти из кувшина по гладким стенкам. Одна решила, что бессмысленно продолжать суетиться, сложила лапки и утонула. Другая же продолжала барахтаться, пока вдруг не почувствовала под собой что-то твердое. Оказалось, что она лапками сбила кусок масла. Лягушка оттолкнулась от него и выпрыгнула наружу. Притча в то далекое время произвела на меня впечатление. И теперь я держусь на голом упрямстве. «Я еще побарахтаюсь, - говорю я себе. – Утонуть я всегда успею».

Каждый раз, когда он приходит, он насилует меня. Насилует разными способами, и его фантазия не истощима. В полу, и в потолке, и в стенах вбиты кольца, и он подвешивает меня или привязывает разными замысловатыми способами. Иногда мне кажется, что каждый день он вычитывает какой-то новый способ издевательства и пробует его на мне.

Иногда я пытаюсь противостоять. Какое-то время я не моюсь, надеясь, что моя неухоженность будет ему неприятна, и он не захочет прикасаться ко мне. И он действительно не насилует меня в эти дни, но зато еще более жестоко избивает. Я решаю, что изнасилование предпочтительнее. Насилие тоже доставляет боль, но это дарит и некоторое удовольствие – чисто психологическое. Мне нравится чувствовать его кожу своей, обонять его запах, ощущать его внутри. Это дает эффект близости и подобие общения. Поэтому с той поры я моюсь тщательно и часто.

Я знаю, почему возникает стокгольмский синдром. Человек, лишенный общения, страдает и поневоле начинает переносить свое желание общения на единственного доступного ему человека – на своего похитителя. Но я уверена, у меня нет стокгольмского синдрома.

Сегодня он как-то особенно яростен. За отсутствием поступления новой информации мне некуда направлять свою умственную деятельность, поэтому я очень внимательно наблюдаю за единственным интересным, доступным для моего внимания объектом – за своим похитителем. Я анализирую его малейшее мимическое движение, его дыхание, его жесты. Я научилась различать оттенки его настроений и знаю их последствия. Когда он входит ко мне сегодня, я сразу отмечаю по сведенности бровей и напряженности губ, что он зол и недоволен. Не мной – чем-то во внешнем мире. Но я знаю, что свое недовольство он непременно выплеснет на меня. И я жду.

Он подходит ко мне ближе, приказывает встать на колени и открыть рот. Затем достает член и мочится, стремясь попасть мне на язык. Часть горьковатой жидкости стекает мне в горло, часть вытекает изо рта и струится вниз по шее, груди, животу.

Освободив мочевой пузырь, он застегивает брюки и приказывает мне вымыться. Сам садится неподалеку на крышку унитаза и наблюдает, как я это делаю. После душа я снова подхожу к нему по его приказу. У меня нет полотенца, но его не смущает, что я мокрая. Он встает и снова достает член, а я опускаюсь на колени и открываю рот. Он держит мою голову так крепко, что я не могу пошевелиться или отклониться. Мокрые пряди падают на лицо и щекочут меня, но я не смею поднять руку и убрать их. Он трахает меня глубоко в горло, быстро, жестко. После такого акта мне долгое время больно сглатывать слюну. Сейчас я уже умею подавлять рвотный рефлекс, но когда он таким образом трахал меня первые разы, содержимое желудка выходило наружу. Он тыкал меня лицом в неприятно пахнущую массу, затем отправлял мыться и чистить зубы, а затем снова засовывал испачканный член мне в горло. Даже если желудок оказывался пустой, прикосновение головки к задней стенке глотки заставляло извергнуться из меня хотя бы желчь. И все повторялось сначала. В итоге, пока его нет, я тренируюсь подавлять рвотный рефлекс, засовывая пальцы себе в горло.

Он долго трахает мой рот, но не кончает туда, и я понимаю, что это еще даже не начало его развлечений. Он хочет растянуть удовольствие. По его команде я ложусь на пол, он связывает меня и поднимает вверх. Мое положение крайне неудобно. Когда я провисаю под собственным весом, то руки буквально выворачиваются из суставов. Это ужасно больно, поэтому мне приходится напрягать руки и ноги, не позволяя себе провисать. Через некоторое время мышцы начинают дрожать от усталости, я даю им отдых, провисая и страдая от вывернутых суставов, потом снова напрягаю конечности. Я погружена в этот процесс настолько, что практически не обращаю внимание на то, что он делает со мной. Он трахает меня и во влагалище, и в анус, трахает жестко, не обращая внимание на то, что наносит мне повреждения. Он крутит меня на веревках вокруг своей оси, и вставляет член мне в рот, затем новый поворот, и его член снова втыкается в меня сзади. Во время движения напрягать мышцы сложнее, и боль усиливается. Все, что я чувствую, это боль, боль, боль. Но ему и этого мало. Он уходит и возвращается с гирьками на цепочке, которую с помощью зажимов прикрепляет к моим соскам. Боль в сосках сопровождается новой нагрузкой на мои дрожащие мускулы. Теперь мне приходится поднимать не только собственный вес.

Для меня все это выглядит не как секс и даже не как изнасилование, потому что я перестаю замечать боль от грубого проникновения в мое тело. На данный момент меня волнует, как не вывихнуть руки. Наконец, он кончает мне на лицо и, оставляя меня в подвешенном состоянии, уходит. Через некоторое время я понимаю, что он не пошел за новой игрушкой, а оставил меня совсем. Значит, сегодня меня даже не покормят.

Несколько мучительных часов (я думаю, что часов, но может быть это всего лишь несколько минут) я напрягаю мускулы, но затем усталость становится настолько всеобъемлющей, что я больше не могу заставить свои мышцы работать. Они перестают реагировать на мои мысленные приказы. Я безвольно повисаю на веревках, и под действием моего веса суставы начинают медленно выползать из суставных сумок. Я не могу это предотвратить, боль все усиливается, пока я не теряю сознание. Наступает спасительное ничто.

POV Он


Я зол. Я чертовски зол на самого себя. Зол на свою беспомощность и недальновидность.
Я хочу ей отомстить. Я хочу, чтобы она на своей шкуре испытала все, через что проходят женщины, находящиеся в сексуальном рабстве. Я подвергаю ее всевозможным пыткам, которые приходят мне в голову, а когда мое воображение пасует, читаю литературу по теме или смотрю видео, черпая оттуда новые виды издевательств. Я отбираю у нее все. Особенно забавно, когда она просит оставить ей хотя бы сережки – миниатюрные дешевые «гвоздики». Возможно, она думает, что так будет привлекательнее для меня? Я унижаю ее, я лишаю ее ориентиров во времени и пространстве, я пытаюсь лишить ее собственной личности. Я запрещаю ей говорить. В тот момент я думаю, что это позволит мне полностью уничтожить ее, отобрав возможность общения. В то время я думаю, что скоро сломаю ее. Тогда я упиваюсь местью и не задумываюсь о том, как долго это продлится. Но время идет. Сейчас я понимаю, что унизить ее и отомстить ей мне мало. Придя в себя, я начинаю отдавать себе отчет, что она одна не могла сотворить все то, о чем рассказала мне моя любимая. Я понимаю, что наверняка есть еще люди, ответственные за то, что самая дорогая мне женщина оказалась в рабстве. Несколько неуместное в данной ситуации чувство справедливости взывает ко мне и требует подвергнуть наказанию всех, а не отыгрываться только на одной, пусть и действительно виноватой, женщине. Теперь я чувствую, что поставил себя в дурацкое положение. Я не могу начать расспрашивать ее о других, потому что сам же запретил ей говорить. Начав общаться с ней, я тем самым нарушаю собственное правило, и это в первую очередь унижает меня, уличая в том, что я не держу собственного слова.

Я ненавижу ее. Я хочу подвергнуть ее всем мыслимым и немыслимым пыткам за то, что она сделала. Я ненавижу ее за то, чего она не сделала. Я ненавижу ее за то, что ей удалось задеть мои чувства, как бы я этому не сопротивлялся. И я ненавижу ее за свою беспомощность. За то, что какие бы издевательства я не применял к ней, это не заставляет ее кричать, не заставляет ее молить о пощаде, не вынуждает ее просить меня прекратить. Я не вижу смысла в продолжении. Сколько я буду держать ее в плену? Год? Два? Десять лет? Всю жизнь? Для чего? Она испытала уже во много раз больше, чем испытала моя жена. По идее, моя месть уже свершилась неоднократно, и я показал этой суке, что чувствует женщина, находясь в униженном положении в сексуальном рабстве. Но я не чувствую удовлетворения. Мне не просто хочется заставить ее испытать все это. Мне хочется ее наказать, мне хочется ее сломать, мне хочется превратить ее в ничто. Но мне это не удается. Даже ползая по полу, избитая и измазанная в рвотных массах и фекалиях, она не теряет достоинства. Она не плачет, не кричит и не просит ее пощадить. Я ненавижу ее за ее силу.

Мне хочется биться головой об стену. Я считаю себя человеком, который всегда добивается того, чего хочет. Поэтому сейчас мне хочется выть от своего бессилия. Иногда в голову закрадывается предательская мысль прекратить все это. Отпустить ее. Бессмысленно продолжать делать то, что не можешь довести до конца. Нет причины упорствовать, если цель не может быть достигнута. Но я не умею бросать дело на полпути, а значит, мне нужно найти новую цель, придумать новый план, чтобы все то, что я делал до сих пор, имело смысл.

POV Кьяра


Я прихожу в себя и сначала не понимаю, где я нахожусь. Мне кажется, что я еще сплю. Мысли как в тумане, мне никак не удается сосредоточиться и попытаться проанализировать набор странных ощущений. Огромным усилием воли мне все же удается это сделать. И я, наконец, понимаю, что изменилось. Я лежу в кровати. В самой настоящей кровати, голова моя покоится на подушке, а сама я накрыта одеялом. Пододеяльник в мелкий цветочек, очень милый. Я пытаюсь откинуть одеяло и встать, удается мне это с трудом. Плечи ноют, и что-то мешает двигать руками. Я обнаруживаю фиксирующие повязки. Пока я была в отключке, мне вправили суставы и уложили в кровать. Это сделал он? Зачем? А если не он, то кто?

Я по-прежнему обнажена, но теперь, когда у меня есть одеяло, я ощущаю некоторую защищенность. Я чувствую себя выспавшейся, впервые за все время, что я нахожусь здесь. Жесткий пол всегда делал мой сон невыносимым. Мне страшно уходить далеко от кровати, будто как только я отойду, она исчезнет, поэтому почти все время я провожу в ней. Кровать расслабляет, я не делаю упражнений и ленюсь сосредоточиться и поговорить вслух. Мне хочется раствориться в небытии, просто лежать и ни о чем не думать, просто плыть по течению, не предпринимая ничего. Я устала заставлять себя. Я хочу просто лежать. Я закрываю глаза и дрейфую на кровати в пустоту. Щелчок заставляет меня поднять голову. Мне принесли еду. Не знаю, делает ли это он или кто-то другой. В двери, как в тюремных камерах, есть открывающееся окошко с полкой. Сейчас на этой полке стоит миска с каким-то варевом. Еда тоже призвана служить издевательствам надо мной, потому что, как я понимаю, кто-то специально старается сделать ее максимально неприятной на вкус и на вид. Ни у одной хозяйки-неумехи не получится такого отвратительного блюда. Но мне все равно. Еда есть еда, и если она позволяет мне поддерживать силы, ее нужно есть.

Я подхожу к двери, беру миску и сначала хочу направиться к кровати, но потом решаю, что это будет кощунственным – есть на постели. Не хочу нечаянно ее испачкать. Я подхожу к унитазу и сажусь на крышку, как всегда. Ложку мне не дают, так что мне, как обычно, приходится вычерпывать пищу пальцами, а затем облизывать саму тарелку. Потом я умываюсь и мою посуду, отношу ее к двери, и снова возвращаюсь к кровати. Все интересное, что могло со мной произойти сегодня, уже произошло, и меня ждет длинный и скучный день, пока не придет он. Я жду, когда это произойдет, потому что это все-таки хоть какое-то развлечение. Как мило – пытки я начинаю воспринимать развлечениями.

Я жду, и жду, и жду, у меня начинаются слипаться глаза. Я думаю, что ничего страшного не произойдет, если я подремлю. Я ложусь в кровать и засыпаю. Какое наслаждение – лежать на чистой простыне и накрываться одеялом. Все люди, ложащиеся каждую ночь в постель, не понимают, насколько они счастливы.

Я просыпаюсь и чувствую себя выспавшейся. Странно, но видимо, он не приходил ночью. Уж я бы это точно почувствовала каждой клеточкой своего избитого тела. На полке двери снова стоит миска с едой, и это тоже странно. Обычно меня кормят один раз в сутки, во всяком случае, один раз после того, как приходит он.

Все это настораживает. Я далека от мысли, что он вдруг решил сделать мое пребывание в его плену более приемлемым. Думаю, он просто изменил план, увидев, что предыдущий не срабатывает, или срабатывает не так, как ему хотелось бы. Я до сих пор не знаю, почему он запер меня здесь, почему мучает, чего хочет этим добиться. Может быть, ничего. Может быть, это доступный для него способ получать удовольствие.

У меня слишком мало информации, чтобы делать какие-то выводы, поэтому я просто беру тарелку и ем. У меня впереди еще много времени, чтобы понять, чего он хочет. У меня впереди все время мира.

Еда кажется мне более вкусной, что тоже странно. Неужели он стал заботиться обо мне? Вымыв руки и тарелку, я снова укладываюсь в постель. Мне снова лень заставлять себя делать упражнения, умственные и физические. Я уговариваю себя, что возможно, кровать скоро заберут, и надо насладиться ею максимально. Когда это еще у меня появится возможность понежиться на постельном белье и мягком матрасе?

Я лежу и думаю, что, в общем-то, мне неплохо живется. У меня есть свое жилье, со всеми удобствами, за которое мне не нужно платить. Меня кормят, пусть и не самой вкусной едой, но мне не приходится ни зарабатывать на нее, ни готовить. Уверена, что нашлись бы люди, не имеющие ни еды, ни крова, которые запросто поменялись бы со мной местами. У меня нет одежды, но с другой стороны она мне и не нужна, так как я никуда не выхожу, а единственного человека, который смотрит на меня, мой вид устраивает. Да, меня бьют и насилуют… Но ведь есть женщины, которым нравится такой жесткий вид секса, и они даже платят мужчинам-доминантам, чтобы те их как следует шлепали.

Я смеюсь над своими мыслями. Получается, я зря расстраиваюсь? Получается, моей ситуации еще многие бы позавидовали? Я снова смеюсь, и вдруг останавливаюсь, услышав звук своего смеха. Как давно я не смеялась. Мне кажется, что это было в какой-то прошлой жизни, а может быть, вообще было не со мной.

И мне не так уж больно, думаю я. Да, когда он бьет меня, мне неприятно, но вот сейчас я чувствую себя вполне нормально. Даже, пожалуй, хорошо. У меня ничего не болит, а тело кажется таким легким, словно невесомым. Я даже встаю с кровати, чтобы проверить – может быть, я и вправду оторвусь от пола и взлечу? От пола я не отрываюсь, но вдруг думаю, что я давно не танцевала. Так давно, что даже трудно вспомнить, было ли это? Почему бы мне не потанцевать? И я начинаю кружиться по комнате, закрыв глаза и представляя себя в объятиях Роберта. На половине шага я спотыкаюсь. Нет, нельзя, мне нельзя вспоминать о нем. Это запретная зона. «Хорошо, - тут же улыбаюсь я своим мыслям, - раз нельзя, то я буду танцевать с ним». И я кружусь, кружусь, кружусь по комнате… Не знаю, сколько проходит времени, да и имеет ли это значение? Но сейчас я чувствую усталость и тяжесть в ногах, глаза слипаются. Я падаю на кровать, чтобы отдохнуть, и сразу проваливаюсь в сон.

Когда я просыпаюсь вновь, тарелка с едой снова стоит на полке под дверным окошком. Он опять не приходил ко мне. Почему? А впрочем, какая разница? Молодец, что не приходил. Хотя, с другой стороны, если бы пришел, это тоже было бы неплохо. Я потанцевала бы с ним. А если бы он не захотел, я потанцевала бы для него.

Я беру тарелку с едой и думаю, что раньше я просто капризничала. Чем мне не нравилась эта похлебка? Она отлично выглядит и вкусно пахнет. И правильно, что он не дает мне ложку. Пальцами есть куда удобнее и вкуснее. О, боже, какое наслаждение! Это же действительно пища богов!

Доев, я в эйфории кружусь по комнате, не помыв ни руки, ни тарелку. Зачем? Это мелочи, которые ни на что не влияют. Это отголоски древних правил. В наше время они ничего не значат. Я счастлива, и только один маленький диссонанс портит мне настроение – мне не с кем поделиться своим счастьем. Нет, мне хочется поделиться не просто с кем-то, мне хочется поделиться с ним.
Продолжая кружиться, от избытка чувств я запрокидываю голову, хохочу, а потом кричу во всю силу легких:
- Спасибо, Роберт!

Не смей!

Этот возглас вырывается откуда-то изнутри меня, из какого-то темного закоулка моей души. Он сбивает меня с ног, в прямом смысле слова. Я падаю на пол, и вдруг вижу возле своего лица брошенную мной миску с остатками пищи. По краю тарелки ползет белый опарыш. Я вскакиваю и стремглав бросаюсь к унитазу, куда извергаю все, что было в моем желудке. Уже, кажется, не остается ничего, но позывы продолжаются, едва перед мысленным взором встает картинка с ползущей по тарелке личинкой. Мне нечего выдавить из себя, но меня продолжает долго мучительно скручивать и выворачивать наизнанку. Я включаю душ и лью воду себе в рот, пью как можно больше, чтобы промыть желудок, и снова бросаюсь к унитазу.

Спустя какое-то время, успокоившись, я решаюсь подойти к миске. Я планирую аккуратно стряхнуть в унитаз червяка, а потом уже помыть тарелку. Но его нигде нет, и я обхожу всю комнату, приглядываясь ко всем щелям в полу, пытаясь найти его. Но никаких щелей нет, как нет и личинки. А была ли она? Может быть, мне почудилось? Может быть, мой мозг выдал мне такую картинку, чтобы предупредить… О чем?

Остатки пищи в миске выглядят крайне непривлекательно, и я удивляюсь, как могло мне буквально полчаса назад казаться, что я ем нектар и амброзию. И в этот момент до меня доходит.
Он подмешивает мне в еду наркотики.

Новое понимание бьет меня словно обухом по голове. Да, вот его новый план. Он хочет заставить меня быть зависимой от него, подсадить на наркотики, чтобы потом во время ломки, я униженно умоляла его дать мне новую дозу. На несколько секунд в голове поселяется мысль: а почему бы и нет? Ведь это приятно, это позволяет забыть о том, что у меня нет живого места на теле, что любой шаг, любое движение причиняет боль. Я чувствую себя молодой, здоровой и счастливой. Я готова любить весь мир. Мне не для чего пытаться сохранять свой рассудок трезвым. Мне не за что бороться. Мне не для кого оставаться нормальной.
Я упрямо сжимаю губы и принимаю решение.

Когда на следующее утро (так я называю момент своего пробуждения) я вижу полную тарелку, я беру ее, подхожу к унитазу и выворачиваю все, затем смываю. Мо́ю тарелку и возвращаю ее на место. Затем я заставляю себя делать зарядку. Занимаюсь с остервенением, словно наказывая себя. Мне надо наверстать упущенное за эти несколько дней, когда я предавалась лени.
На следующее утро я вижу вместо обычного серовато-коричневого варева поднос с кофе и круассанами. Они пахнут божественно, вызывая во мне мучительные воспоминания. Я решительно беру все это и несу к унитазу.

Он не сдается. Каждый раз новое блюдо, которое доставляется мне, становится все более изысканным и более вкусно пахнущим. Допускаю, что более вкусным оно кажется мне из-за сосущего голода, поселившегося во мне. У меня постоянно болит живот и кружится голова. С каждым разом мне труднее и труднее выбросить еду. Я пытаюсь убедить себя, что если я съем маленький кусочек, наркотик подействует мало. Мне приходится задерживать дыхание, чтобы не соблазняться ароматом, и усиленно представлять на месте еды кучу шевелящихся опарышей.
Я держусь. Я не могу позволить ему сотворить это со мной. Я борюсь не ради себя, но ради него. Он не должен взять и этот грех на душу.

В один из дней я просто не нахожу сил встать и подойти к тарелке. Я понимаю, что если так будет продолжаться дальше, я умру. Но если я начну есть отравленную пищу и стану наркоманкой, вряд ли я проживу долгую и достойную жизнь. Что ж, видимо, настало время перестать бить лапками. Я смиряюсь.

Еще несколько раз еда сменяется, но я не встаю и не подхожу, у меня нет на это ни сил, ни желания. Я не хожу в туалет, так как и эти позывы прекратились.
Я лежу и апатично гляжу в потолок, когда дверь открывается, и входит он. Я не смотрю на него, мне незачем его видеть, чтобы знать, что это он, и никто другой. Я чувствую его всей кожей. Его стремительные шаги раздаются совсем рядом, он откидывает одеяло и присаживается на край кровати, так близко ко мне. Краем глаза я замечаю какой-то блеск, и еще не совсем умершее любопытство заставляет меня повернуть голову. В его руках шприц с какой-то жидкостью.
– Я сейчас вколю тебе наркотик, и все твои усилия пойдут прахом, – говорит он.

Я улыбаюсь и слегка качаю головой:
– Мой организм истощен. Любая, даже самая маленькая доза меня убьет. Это произойдет в любом случае, вколешь ты мне что-нибудь или нет.

Я помню, что мне запрещено говорить, но сейчас мне наплевать. Я уже перешла ту грань, когда на меня что-то может повлиять. Но он не делает мне замечания, не бьет и вообще никак не реагирует на мое непослушание.

Он смотрит на меня, но его взгляд обращен внутрь, словно он думает о чем-то совершенно постороннем. А я любуюсь им. У меня не так много возможностей спокойно посмотреть на него, обвести взглядом его классические черты, поцеловать мысленно губы и помечтать, что он когда-нибудь поцелует меня в ответ.

Внутри что-то ревет и возражает, оно хочет запретить мне думать, оно выстраивает стену за стеной, но я устала держать оборону, я расслабляюсь, и стены рушатся, растекаются словно туман.

Он словно приходит в себя, замечает мой взгляд и вздрагивает. Потом с усилием говорит:
– Ты победила. Я больше не буду пытаться подмешать тебе наркотики. Можешь есть, не опасаясь. Мне не нужно, чтобы ты умерла.
– Спасибо, – говорю я. Он снова не запрещает мне открывать рот. Вместо этого он спрашивает:
– Чего ты хочешь?

Чего хочу я? Чего я могу хотеть? Я здесь для того, чтобы выполнить то, что хочет он, что бы это ни было. Он замечает мой удивленный взгляд и объясняет:
– Я хотел тебя наказать за все то, что ты сотворила с Ниной. Думаю, я был чрезмерно жесток, но здесь примешивались и личные мотивы. Я не отдавал себе отчета… – он замолкает. Я жду.

Добрых пять минут он молчит. Когда я решаю, что никакого объяснения больше не последует, он снова открывает рот: – Я наказал тебя. Но я понимаю, что ты не одна послужила причиной того, что случилось с моей женой. Я не могу оставить это безнаказанным. Я не буду уважать себя, если я позволю, чтобы это сошло вам всем с рук. И я прошу тебя назвать мне имена. За каждое имя я дам тебе то, что ты захочешь. В разумных пределах, конечно. Может быть, одежду? Или книги? Или мебель? Ты можешь составить список. Но мне нужны не только имена. Я должен быть убежден, что этот человек действительно принес вред моей жене, так что я жду подробных описаний.

Как забавно. Что он знает о том, что я сделала с Ниной? Откуда он знает? Какую-либо информацию он мог почерпнуть только от нее. Она рассказывает ему, и этот рассказ так выбешивает его, что дальше следует все вот это, в чем я являюсь главной участницей. Он не пытается мстить кому-то еще. Сомневаюсь, что где-то в подвалах сидят еще несколько таких, как я, которым он носит еду, избивает их и насилует. Я сомневаюсь, что, например, в его подвале сидит Коджо, который изнасиловал Нину по моему приказу. Или тот, неизвестный мне «вербовщик», который либо обманул Нину, либо похитил. Или тот надсмотрщик, который избивал ее кнутом. Его жена не рассказывает ему о них. Почему? Почему только я удостаиваюсь ее рассказа? Я знаю, почему. Именно я сломала ее. И она не может мне этого простить.

Он сначала идет на поводу эмоций, вымещая на мне весь свой гнев и всю свою боль. Он ненавидит себя за то, что не смог предотвратить, не смог спасти, и всю свою ненависть вкладывает в удары, предназначенные мне. Но он обладает сильным умом и адекватным восприятием действительности. И через некоторое время он понимает, что одна я не могу быть причиной всего того, что случилось с Ниной. Понимание приходит к нему очень поздно, и мы оба знаем, что здесь виной личные мотивы. Но сейчас он настроен найти и наказать всех остальных. Он даже готов идти на поблажки и уступки мне. Единственное, к чему он не готов – простить меня. А поэтому свободы мне не видать никогда. Я так и умру в этой клетке, может быть, он даже позолотит мне ее перед моим уходом. Что ж, значит, ему и доводить мое дело до конца.

– Чему ты улыбаешься? – подозрительно спрашивает он.
– Я дам тебе больше, чем описание. Я дам тебе всю информацию, включая фотографии и видео, документы, номера счетов и, конечно же, имена и фамилии. К сожалению, там не так много информации, касающейся твоей жены. Но это все, что я знаю. Дай мне листок бумаги и ручку, я напишу тебе номер и код сейфа, где ты все это можешь найти. Взамен я прошу только вот что. Обещай мне, что ты накажешь каждого, кто будет указан в списке. Но я прошу тебя, чтобы казнь была публичной. Я не хочу, чтобы ты расправлялся с каждым, как со мной – тайком. Я хочу, чтобы процесс был открытым, чтобы он был показательным, и чтобы это агентство по торговле живым товаром перестало существовать. И чтобы другим тоже стало не по себе.
– Но ты ведь тоже есть в этом списке, – замечает он. – Тебя я тоже должен отдать на показательный суд?
– Реши сам, – улыбаюсь я.
– Про других – обещаю, – отвечает он.

Я пишу ему адрес. Он смотрит на него, потом чуть приподнимает бровь, становясь похожим на Роберта (Не смей! – рычит что-то внутри):
– Ты указываешь в адресе не только улицу, не только город, но и название страны. То есть ты знаешь, что мы находимся в… совсем другом месте?
– Это всего лишь предположение, – пожимаю плечами я.

Он приносит мне коробку, в которой много банок консервов и прочих продуктов питания, которые могут храниться долгое время.
– Я уезжаю, – говорит мне он, – поэтому не смогу тебя кормить.

Значит, все это время еду приносил мне он. Сколько же времени посвящал он мне! А что же Нина? Знает ли она, куда пропадает так надолго ее муж? Или она в курсе и во всем его поддерживает? Смотрит ли она, как он насилует меня?

– Ты уверена, что там я буду в безопасности? – спрашивает он, и я вижу, что ему не по себе. – Если я не вернусь, то ты умрешь здесь медленной смертью, так как никто не знает, что ты здесь.
«Даже Нина?» – хочу спросить я, но вместо этого отвечаю:
– В этом мире никто не может быть в безопасности. Но я надеюсь, что ты вернешься.

Он встает и идет к двери. На пороге оборачивается, и я удивляюсь, когда слышу его слова.
– Прошу тебя, – говорит он. – Останься живой.

POV Он

Она снова удивляет меня. Находясь в заключении, полностью зависящая от меня, она умудряется диктовать свои условия. Я раздражен и зол, мне хочется убить ее за это. Но я всегда был честен с самим собой. И мне приходится признать, что я облажался.

Конечно, она виновата. С этим никто не спорит, даже она сама. Но насколько она дальновидней, чем я. Она умеет просчитывать на гораздо большее количество шагов вперед, чем я. Она собирает компромат на своих подельников, возможно, у нее тоже есть причины отомстить. Но она не опускается до того, чтобы так глупо, так мелко, так безжалостно им мстить, как мщу ей я. Она хочет показательного процесса, она хочет, чтобы это послужило уроком многим. И она права, как ни неприятно мне это признавать.
Я сам себе кажусь злым обидчивым ребенком, который отрывает крылышки бабочкам из-за какого-то глупого каприза.

Нина… То, что случилось с Ниной, всегда будет немым укором мне. Не досмотрел, не предотвратил, не защитил. Какой я мужик после этого? Но я понимаю, что свою злость на самого себя я вымещаю на окружающих, и в том числе на… этой женщине. Поможет ли Нине то, что я сделал с ее мучительницей? Не лучше ли было бы, если бы все это время я провел со своей женой, заботясь и ухаживая за ней, а не тратил его на придумывание новых издевательств для ее бывшей хозяйки?

В том-то и дело, не умея помочь Нине и чувствуя свое бессилие, я направляю свои действия на то, что могу совершить. Но сейчас все это кажется бессмысленным. Моя пленница не осознает свою вину, она не стремится попросить прощения у меня или у Нины. А если даже я ее заставлю, сможет ли это помочь моей жене стать прежней? Стать тем сильным и уверенным в себе человеком, каким она была когда-то? Такой великодушной и щедрой? Той, любимой мною и любящей женщиной?

Когда-то я сказал взятой мною на ночь проститутке, что она никогда не отмоется от отпечатков мужских рук на ней. А теперь я говорю своей жене, что неважно, что с ней произошло, что неважно, сколько мужчин прикасались к ней, что она осталась прежней, чистой, нежной и любимой мною. Но она не верит мне. Она считает, что я говорю неправду, из жалости к ней или из-за чувства вины. И я не знаю, права ли она. Ведь говоря абсолютно противоположные вещи двум разным женщинам, я, безусловно, лгу – в одном из случаев. Кому именно я лгу, я не хочу признаваться даже самому себе.

POV Кьяра


Я стремлюсь выполнить его просьбу и остаться живой. Мой организм настолько истощен, что мне не хочется есть. Но я заставляю себя, сначала совсем по чуть-чуть, потом немного больше. Первое время я прислушиваюсь к своим ощущениям. С него станется подмешать наркотики в еду и разыграть раскаяние. Но я не чувствую ни беспричинной эйфории, ни хорошего физического состояния, а потому начинаю есть без опаски.

Меня никто не мучает, и я должна чувствовать облегчение. Но я ощущаю лишь одну невыносимую скуку. Минуты сливаются в часы, часы в дни, я не замечаю течения времени, я лишь вижу постепенно увеличивающееся место в коробке, по которому оцениваю количество прошедшей жизни. Дефицит информации угнетает. Я прочитываю все, написанное на упаковках, узнаю, в каких странах произведена еда, уточняю количество белков, жиров и углеводов. Пытаюсь читать тот же самый текст на разных языках. Но упаковки практически идентичны, и скоро мне наскучивает это занятие. Теперь только я сама могу являться для себя источником поступления новой информации. Я пытаюсь сочинять стихи. Я пишу мысленный учебник «Как выживать в условиях полнейшей изоляции». Я придумываю историю своего будущего, самую фантастичную, какая только может прийти в голову. Я пытаюсь измерить камеру шагами, ступнями и ладонями. Я замечаю, что мои ногти слишком длинные, и понимаю, что он обрезал мне их раньше, видимо, когда я бывала без сознания. Я заставляю себя не отчаиваться. Он должен вернуться. Он еще не закончил со мной.

Когда сквозь слой упаковок с едой начинает просвечивать дно коробки, я замечаю то, что там лежало уже давно, и что могло бы спасти меня от скуки, прояви я любопытство. Там лежит книга. Какой-то детектив, мне не знакомо имя автора, и название мне ни о чем не говорит. Эта одна из тех книжек в мягкой обложке, которых так много в аэропортах или на железнодорожных станциях. Чтиво, предназначенное для убивания времени в дороге. Макулатура, отправляющаяся в мусорное ведро сразу после выхода пассажира из транспорта. Драгоценная в моем положении вещь.

Я мысленно благодарю его. Возможно, он специально спрятал книгу подальше, чтобы я наткнулась на нее, когда мне уже совсем будет невмоготу. Хотя нельзя исключать и того, что он просто бросил книгу в коробку, а сверху накидал еды, не задумываясь о том, как быстро я ее найду. Как бы там ни было, он мог вообще не заботиться о моем развлечении, и то, что он все-таки это сделал, заставляет меня проникнуться к нему признательностью.

Я смакую книгу по странице. Я специально растягиваю чтение, чтобы насладиться ею как можно дольше. Я прочитываю и перечитываю, я выучиваю текст наизусть, я пытаюсь вникнуть в каждое слово, а не проглатываю разом, как я сделала бы это раньше. Но все же книга подходит к концу, а вместе с ней кончается и еда.

Последние пять упаковок я растягиваю, как только могу. Но не надвигающийся голод тревожит меня. Я думаю о том, что он наверняка давал мне продукты, учитывая количество времени, которое будет отсутствовать. И если его все еще нет, значит, происходит что-то непредвиденное. Он зря волновался, что я устраиваю ему ловушку. Я не имею такой цели. Но ведь может так быть, что я была неосторожна, и ловушка устроена мне, а он по чистой случайности может попасть в нее. Но изменить или что-то исправить я не в силах, мне остается только ждать. Последняя упаковка с плавленым сыром закончилась уже какое-то время назад. Я снова чувствую голод, и теперь он действует на меня еще хуже. Возможно, я еще не оправилась с прошлого раза. Я чувствую в животе рези, голова кружится. Перед тем как потерять сознание, я шепчу в пустоту комнаты:
– Прости, я не смогла остаться живой.

POV Роберт


Я сижу в комнате встреч в психиатрической больнице и жду. Через некоторое время приходит лечащий врач Нины, высокая, худая, с усталым лицом, женщина, и говорит, что моя жена не хочет меня видеть.
– Это не направлено именно против вас, – успокаивает меня доктор Дэвис. – Не против вас как мужа. Я уверена, что она любит вас. Но сейчас у нее обострение, и она не может видеть ни одного мужчину.
– Раньше она не хотела, чтобы я к ней прикасался, но другое наше общение ее устраивало, – возражаю я.

Доктор Дэвис молчит, но ее молчание беспокойно. Я вижу, что она что-то хочет сказать, но не уверена, как правильно это сделать. Наконец она решается.
– Как я понимаю, она знает о вашей непримиримости к легкомысленному женскому поведению. Вы брезгливы и не прощаете измен. Она и сама так же относится к этому. И сейчас она не может простить саму себя за то, что с ней произошло. На это наслаивается ее неверие в то, что вы действительно можете ее простить и принять ее, «испачканную чужими мужчинами» – так она говорит. – Врач вздыхает. – Увы, но ее состояние ухудшается.
-– Но мне не за что ее прощать! – восклицаю я. –- Все, что с ней произошло, это наша общая беда, а вовсе не ее вина.

Доктор Дэвис так внимательно смотрит на меня, что я начинаю нервничать, не видит ли она ту ложь, что я скрываю.
– У вас будет возможность попробовать ее переубедить, – наконец произносит она. – Но не сегодня. Сначала ей надо примириться с собой.
– Могу я ее увидеть хотя бы издали? – потерянно спрашиваю я.
– Конечно. Пойдемте. Она сейчас в саду.

Я смотрю в окно на свою жену, сидящую в закрытом дворике под сенью раскидистого дуба. На коленях ее лежит книга, но глаза ее устремлены куда-то вдаль и не видят ничего. Она похудела еще больше. Доктор Дэвис уверяет меня, что она хорошо питается, и что ее худоба – это нервное. На месте своей жены я вижу бледную тень, с темными кругами под потухшими глазами. Она практически совсем не напоминает ту, полную жизни, уверенную в себе девушку, которая считала, что ей все по плечу.

Наверное, мои мысли можно назвать предательством, но они возникают в голове помимо моей воли. Семь месяцев. Моя жена провела в плену семь месяцев – от момента ее похищения до момента, когда она сбежала со мной. Кьяра находится в моем подвале уже девять месяцев, а до этого была сексуальной рабыней более двух лет. Я не делаю никаких выводов. Я просто думаю о том, насколько одни люди слабее других.
– Не расстраивайтесь, Роберт, – говорит доктор Дэвис, легонько касаясь моей руки. – Все будет хорошо.
Я машинально киваю, думая, что хорошо уже не будет никогда.


Источник: http://www.only-r.com/forum/39-567-1
Мини-фанфики Солнышко Солнышко 858 16
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
Форма входа    

Категории          
Из жизни Роберта
Стихи.
Собственные произведения.
Герои Саги - люди
Альтернатива
СЛЭШ и НЦ
Фанфики по другим произведениям
По мотивам...
Мини-фанфики
Переводы
Мы в сети        
Изображение  Изображение  Изображение
Изображение  Изображение  Изображение

Поиск по сайту
Интересно!!!
Последние работы  

Twitter            
Цитаты Роберта
"...Я получил множество отрицательных рецензий. Конечно, меня это ранит и заставляет сомневаться. Когда кто-то говорит мне, что я плохой актер, я не возражаю, я знаю, что мне есть над, чем поработать. Но когда кто-то говорит, что я урод, я не знаю, что сказать. Это, как… знаете, что? Это, правда меня ранит."
Жизнь форума
❖ Вселенная Роба - 13
Только мысли все о нем и о нем.
❖ Флудилка 2
Opposite
❖ Суки Уотерхаус/Suki Wa...
Женщины в жизни Роберта
❖ Пиар, Голливуд и РТП
Opposite
❖ Вернер Херцог
Режиссеры
❖ Клер Дени
Режиссеры
❖ Tenet/Довод
Фильмография.
Последнее в фф
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
Рекомендуем!
5
Наш опрос       
Оцените наш сайт
1. Отлично
2. Хорошо
3. Ужасно
4. Неплохо
5. Плохо
Всего ответов: 228
Поговорим?        
Статистика        
Яндекс.Метрика
Онлайн всего: 8
Гостей: 8
Пользователей: 0


Изображение
Вверх