Настоящая любовь – когда ты желаешь, чтобы другой был счастлив, потому что он важнее. Даже если эта любовь не взаимна. Роберт Турман
Королева стояла у окна спальни и смотрела, как карета выезжала из ворот замка. Девчонка бросилась к женишку. Что ж, это даже к лучшему. Почему бы и ей самой не насладиться всей прелестью казни? На Гревской площади было приказано выстроить помост почти в три метра высотой, чтобы любой зевака, пришедший на казнь, смог рассмотреть зрелище. Меди улыбнулась. Боже! А они ведь надеются – эти смешные людишки, надеются, что она уступила. Она уступила? Уступила? Уступила Пуатье?!
Тишину комнаты заполнил её сдавленный смех, который напомнил скрежет ржавого колеса телеги. Однако, ей было тоже пора собираться, она не могла пропустить такого – посмотреть, как будет корчиться от боли эта маленькая выскочка.
Опускался вечер. В полном безветрии облака стояли в небе, как большие только что взбитые сизо-розовые перины. Воздух наполнялся запахами ночных фиалок и дикой полыни.
Экипаж Француазы приближалась к Парижу. Девушка сидела на каретном диване обтянутом дорогим голубым бархатом и смотрела в одну точку перед собой. Она была растеряна. Мать просила её не искать встреч с Робером до её приезда, но сможет ли она выехать в столицу - было не известно. Суда над её женихом так и не было, однако казнь это не отменяло. Казнь по приказу Королевы ничто не могло отменить.
Диана была слишком сильна при жизни Генриха, и вот теперь всё переменилось. Сможет ли она что-то сделать оставалось загадкой. Да и как можно было противостоять Екатерине? Но отчего-то Француаза верила в то, что мать постарается. Ведь не зря же Диана спросила у неё - любит ли она Робера. А она любила. Теперь она знала это. А Луи… Луи, возможно, больше никогда не появится в её жизни. Она сделала всё, что могла для него. Он должно быть сейчас далеко и в безопасности. А это главное. Главное, что он жив. И когда нибудь он сможет быть счастливым. Без неё.
- Миледи! – от неожиданности Француаза вздрогнула и выглянула в окно кареты. Рядом с экипажем Пуатье, в котором ехала девушка, ехал верхом Луи. Он запыхался и был растрёпан, его конь дышал тяжело, раздувая большие ноздри. Парень явно давно догонял экипаж.
- Луи?! Что ты…
- Миледи, не извольте беспокоиться.
- Сейчас же поезжай в Деризо. Я приказываю тебе!
- Миледи, я беглый осуждённый. Осуждённый на казнь, прошу заметить, так что я вне закона и уж тем более вне ваших приказов.
- Но что ты здесь делаешь?
- Побуду рядом, если Миледи позволит.
- А если не позволю?
- Побуду рядом без позволения.
- Это неслыханно!
- Точно! Так что вам лучше успокоиться и продолжать путь.
- Но тебя могут схватить!
- Когда у них в руках герцог, кто вспомнит о конюхе? – и, пустив коня галопом, он обогнал карету, проскакал вперёд и вскоре скрылся из виду.
В доме Ламарков её встретил камердинер герцога и любезно проводил в те покои, в которых она останавливалась в прошлый раз. Француаза не притронулась к предложенному ужину, она не могла проглотить ни крошки. Каждую секунду она прислушивалась – не открывается ли парадная дверь, вздрагивала каждый раз, когда дворецкий входил в гостиную – она ждала весточку от матери. Но вот уже спустилась ночь, а вестей так и не было.
Ожидание подавляло её, она изводила себя мыслями о том, что если мать не сможет ничего поделать, и её Робера всё-таки казнят. Поначалу она гнала эти мысли и страшные видения. Но чем глубже ночь, тем сильнее страх. Девушка пробовала молиться, но ничего не получалось, она не могла сосредоточиться совершенно. И как только складывала руки, готовясь произнести молитву, ей казалось, что она молит не Господа, а палача.
Француаза легла в кровать прямо поверх одеяла, облачаться в ночные одежды она не захотела, и решила, что как только начнет светать - отправиться в Бастилию и будь что будет.
На маленьком прикроватном столике горела свеча, воск плавился, слегка потрескивая, пламя чуть колыхалось, и казалось, что предметы приняли неясные очертания.
Вдруг Француаза снова увидела ту самую старуху – Геллу. Глаза старухи смотрели неприветливо.
- Ты?
- Почему не отпустила одного?
- Я отпустила!
- Нет!
- Но что я могу? Он волен поступать, как хочет.
- Ты можешь больше, чем представляешь, - и она уже собралась уйти, но девушка попыталась схватить её за руку, остановить.
- Подожди! Скажи мне – почему нет?
- Потому что был младенец.
- Что?!
- Вот видишь, всё равно ничего не понимаешь. Сама… дальше – сама! Ни мать, ни тот второй. Сама!
- Но почему?!
- Так надо, так должно. Иначе…
- Что – иначе?
- Один умрёт!
Свеча погасла, погрузив комнату во мрак, и Француаза открыла глаза.
Что это было? Сон, явь? И опять она не понимала, почему эта странная старуха просила её избавиться от одного. И кто умрёт? Кто?! Она не сможет перенести смерти ни одного, ни второго.
Забрезжил рассвет, но, ни вестей из Шенонсо, ни Дианы не было. Француаза налила в умывальный таз воды и, ополоснув лицо, посмотрела в зеркало. Из него на неё смотрела девушка, под глазами которой залегли тени, глаза горели каким-то странным огнём, а щёки были совершенно бледными. Она отложила полотенце и подошла к окну. Лёгкий утренний туман стелился по улице, и смотритель гасил фонари. Париж просыпался неохотно, словно томно потягиваясь, по улицам то тут, то там уже начали сновать торговцы цветов с корзинками камелий и гиацинтов. Наступало самое долгое утро в жизни Француазы.
- Нет, мадмуазель, пускать никого не велено, - стражник на воротах Бастилии стоял на своём.
- Я щедро заплачу, - девушка упрашивала снова и снова.
- Миледи, это приказ Её Величества!
- Назовите вашу цену!
- Миледи, в самом деле, мы не на базаре! Герцога да Буйона предадут казни. Свидания запрещены! Лучше вам убраться восвояси, иначе мне придётся позвать начальника тюрьмы.
- И позовите!
- Нет, Миледи!
Девушка отошла от входа, подняла голову и посмотрела на высокие серые стены. Где-то там, в глубине этого каменного мешка находился Робер, и сегодня…
За большими тюремными воротами послышался шум, загремели замки, и вскоре в открывшиеся створки ворот, выехала повозка с зарешётчатыми оконцами, в таких обычно перевозили заключённых.
- Дорогу! – закричал возница с повозки, и кучеру Француазы пришлось проехать с каретой чуть вперёд по улице, чтобы пропустить тюремную телегу.
Было около шести часов утра - казни случались на рассвете. Утро наполнялось светом, небо голубело, и день обещал быть крайне приятным, если бы не стойка на Грефской площади.
Несмотря на такой ранний час, на площади было полным полно народа. Да и как было пропустить казнь герцога, убившего самого Генриха? Толпа шумела, она была похожа на море, которое взбаламутилось и волновалось в преддверии шторма.
Француаза пробиралась через народ, пытаясь подойти как можно ближе к помосту. Её взгляд выхватывал лица из толпы – вот женщина с маленьким сыном, который прижался к грязному переднику матери, вот пьяный мужчина улыбается беззубым ртом в предвкушении зрелища, вот молодые парни смеются и ругаются в нетерпении. Все они жаждут зрелища, все они безразличны к её горю, все они ждут только одного – посмотреть, как голова Робера Ламарка, герцога де Буйона покатится по не строганным доскам, а кровь из перерубленной шеи будет заливать помост. Тошнота подступила к горлу девушки, но она держалась, держалась совершенно неосознанно, находясь в наивысшей степени нервного напряжения.
Ей казалось, что подойдя вплотную, она сможет сказать или сделать что-то такое, что поможет герцогу. Блажен, кто верует.
Девушке удалось попасть в первый ряд, и теперь она стояла чуть правее от помоста. Она не помнила, сколько простояла так в толпе народа, находясь в оцепенении страха и волнения. Но вот послышались крики и возгласы «привезли!», и на помост вошли палач и прокурор. Толпа умолкла, и в этой зловещей тишине было слышно, как по деревянным ступенькам поднимается осуждённый.
Ламарк вошёл на «сцену». Его руки и ноги были закованы в кандалы, он был без камзола, в одной только белой рубашке, которая изрядна была вымазана кровью. Его лицо заметно осунулось, а отросшая щетина и тёмные круги под глазами делали его ещё более измождённым. Но глаза были всё те же! Правда смотрели они теперь отрешённо, словно всё уже случилось, и казнь это только следующий шаг на его пути в неизбежное.
Француазе стало тяжело дышать, капюшон плаща упал ей на плечи, но она не заметила. Она вся внутренне сжалась, однако продолжала смотреть, впитывая каждое мгновение. Прокурор развернул бумагу:
- Вы Робер де Ламарк, герцог де Буйон? – прокурор задавал вопросы в соответствии с правилами процедуры.
- Да, - герцог отвечал громко и чётко.
- Вы объявлены виновным в умышленном убийстве Его Величества Короля Франции Генриха II Валуа и приговорены к смертной казни. Вам ясен приговор?
- Да! – Робер поднял голов вверх, пытаясь запомнить небо таким – голубым, глубоким и невероятно высоким. Затем он окинул взглядом толпу и вдруг увидел ЕЁ! Она стояла совсем рядом и смотрела на него. Глупая радость толкнула его почти остановившееся сердце, и оно забарахталось в груди, будя обессилевшую надежду. Голову окутала какая-то вязкая глухота ко всему происходящему. Она здесь и он видит её! Их взгляды встретились, и всё исчезло – и помост, и палач, и глупая толпа, и весь мир. Остались только они. И для него теперь страха нет.
«О, страха нет - одни небеса. Страха нет - одни небеса. Страха нет... Отрываюсь без потерь, кроме сердца - что терять? На земле сильней земли только *** и любовь. Не держи меня - дождись первых зимних холодов и любимые глаза-океаны сохрани. Я вернусь к тебе, вернусь, долечу к тебе по снам, расскажу тебе о том, кто нас научил летать».
- Робер де Ламарк, вы будете четвертованы, - голос прокурора разорвал невидимые нити двоих, отнимая всё.
Четвертовать?! Господи, только не так! О, пожалуйста! Так вот почему нет ни виселицы, топора!
Француаза почувствовала, что вот-вот сознание покинет её, а толпа загудела в предвкушении. Но вдруг чьи-то крепкие руки обхватили её плечи.
- Не оборачивайтесь! – прошептал Луи ей в ухо.
- Последнее желание! – выкрикнул Луи так громко, как только мог, и тут же толпа подхватила эти слова и стала вторить и вторить, желая продлить зрелище. Воспользовавшись всеобщим волнением и замешательством исполнителей приговора, Луи протиснулся к кромке помоста.
- Просите камзол! – сказал он Роберу.
- Что? – Робер был в полном недоумении.
- Камзол! Просите камзол! Там перстень! – только и успел сказать Луи, и народ оттеснил его куда-то в сторону. Он выбрался, и, отыскав Француазу, обнял её и крепко прижал к себе: - Не надо, не смотри!
- Я хочу смотреть, я хочу его видеть! – и, вывернувшись, она стала следить за тем, что происходило на помосте.
Королевский прокурор отчётливо представлял себе, что избежать требования толпы им не удастся и последняя воля приговорённого к смертной казни должна быть исполнена.
- Ламарк, ваша последняя воля.
- Я желаю, чтобы мне подали мой камзол. Немного прохладно сегодня утром, вам не кажется?
Толпа дружно загоготала, отдавая должное выдержке и чувству юмора герцога. Прокурор о чем-то спрашивал начальника караула, кого-то послали обратно в Бастилию - никто не мог понять, где же взять камзол Ламарка.
- Миледи, стойте здесь, как только всё закончиться, я увезу вас в безопасное место, - сказал Луи.
Девушка лишь кивнула, давая понять, что слышит его. А он тем временем развязал лямки своего плаща, под плащом на Луи был одет камзол Ламарка. Одному Богу было известно, как он смог достать его. Парень снял с себя камзол, и, вновь подобравшись к помосту, бросил его к ногам герцога.
Из окна верхнего этажа дома, что стоял на Грефской площади, Екатерина пристально следила за происходящим. Владелец дома получил кругленькую сумму за то, что выдворил всех жильцов на сутки их своих квартир за день до казни. Медичи была не довольна. Она видела, что Ламарк совершенно не боится умереть, что какой-то зевака прокричал о последнем желании, и что сумятица позволила какому-то простолюдину что-то бросить на помост. Королева не могла разобрать лиц, стоявших внизу людей, однако она увидела, как на площадь со стороны рю Тампль въехала карета Пуатье. Диана открыла дверцу, но не вышла, а осталась стоять на ступеньках кареты. Хоть на Пуатье и был тёмно-серый плащ, а на голову был наброшен капюшон, Медичи узнала бы её из тысячи людей. Королева порадовалась, что её вечная соперница прибыла и сейчас испытает всё, что было уготованной для неё её Королевой.
Робер поднял камзол.
- Снять кандалы, - и стражник выполнил приказание прокурора. Перед помостом вышла тюремная стража, не много ни мало полторы дюжины солдат и, отодвигая толпу копьями и щитами, образовала свободное место, в которое вывели четырёх чёрных как смоль жеребцов.
Палач взял Ламарка за руку чуть выше локтя и повёл по настилу вниз, когда они спустились, Робер протянул палачу перстень Генриха.
Над Грефской площадью повисла гробовая тишина.
Слышно было, как солнечный луч ползёт по стене дома, как стрекозы садятся на цветок, как шепчутся ангелы, как шуршат облака в небе, касаясь друг друга…
Палач перстня не взял.
- Смерть убийце Короля! – завопил какой-то заждавшийся пьяница. И толпа тут же подхватила «смерть, смерть, смерть».
Екатерина ликовала. Она видела, что Пуатье стоит на таком месте, с которого видно и слышно всё происходящее. А большей радости ей и не нужно было. Сейчас будет кульминация спектакля.
Луи держал Француазу, но это давалось ему нелегко: - Пусти меня! – она тщетно пыталась отцепить от себя руки парня.
- Не надо, пожалуйста!
- Я смогу!
- Нет!
- Я смогу, пока ещё не поздно!
- Уже слишком поздно!
К краю помоста подошёл прокурор: - Ваше последнее слово, Ламарк.
Герцог посмотрел на всадников, которые были готовы в любую секунду пришпорить коней: - Не мешкайте, рвите сразу!
Один из всадников едва заметно кивнул, он понимал.
Палач пристегнул к запястьям и лодыжкам Робера железные петли, которые цепями крепились к сёдлам коней, отошёл и дал отмашку.
Шпоры всадников вонзились ровно под животы жеребцов, и те рванусь с места, каждый в свою сторону. Тело герцога поднялось над землёй.
Толпа ликовала.
Француаза кричала и билась в руках Луи.
Диану сознание покинуло, и она упала бы прямо на мостовую, если бы проворный слуга не подхватил её.
Медичи вынула из рукава белый платок и взмахнула им в раскрытое окно. Это был знак, и спустя несколько мгновений на площадь въехал Камбьен: - Остановите казнь! Это приказ Её Величества!
___________________________________________________________________________________ Приветствую всех!) вот и новая глава, за которую, я думаю, словлю все тапки мира) Но всё как вы просили - глава полностью посвящена Робуру и Француазе. Не буду приводить здесь перевод этой песни, по-моему эмоции певиц говорят сами за себя. Скажу лишь, что песня называется "Ненависть".
"...Не могу вспомнить, кто сказал мне это – но «душа и небеса должны существовать, потому что хорошие люди недостаточно вознаграждены на Земле». Мне всегда нравилась эта мысль, если она имеет значение."
