Глава 2
Поболтать и разойтись? Несколько мгновений, когда я, вернувшись к столику с заказом, сел напротив, мы просто смотрели друг другу в глаза, долго, изучающе, и никто не отводил взгляда. Ощущение было таким странным, словно я хотел пить, и сейчас никак не могу напиться. А потом раздался грохот из-за стойки, вперемежку с недовольным бормотанием выронившего что-то бармена, и мы одновременно улыбнулись.
Она взяла чашку с горячим кофе, обхватив ее ладонями, и поднесла к губам. Я сделал то же самое, вдыхая удивительный, бодрящий аромат.
- Здесь и правда вкусный кофе, - наконец, произнес я, нарушая непривычную, но очень уютную тишину.
- Я ведь сразу сказала, что вкусный. Не веришь незнакомкам на слово? – Она говорила серьезно, но в глазах искрились смешинки.
- А я должен?
- Если хочешь, могу отправить тебя попробовать в других местах для сравнения.
- Знаешь, лучше уж я поверю. А то вдруг не найду дорогу обратно... Зачем испытывать судьбу.
- А это так важно, найти дорогу обратно?
Я не знал, шутит она или нет. Может, правда хочет от меня избавиться? Странно, но я вовсе не стремился уходить. Еще днем я мечтал побыть один, но сейчас хотел разделить свое одиночество с ней.
Я так и не ответил... Похоже, разговор будет недолгим. Она отвела взгляд, в то время как мой скользил по ее лицу с непонятной тоской. Я не мог разгадать эту девушку. Не мог понять, о чем она думает, чего от меня ждет. Если ждет, конечно...
Я посмотрел на ее пустую чашку, и сказал первое, что пришло в голову, лишь бы не молчать:
- Я не знал, какой кофе ты любишь, заказал черный.
Наверное, я жалок. Не могу найти другой темы для разговора. Кофеин разгладил извилины в мозгу, Паттинсон?
Наши глаза снова встретились, и, когда она улыбнулась, я ощутил волну тепла, прокатившуюся по телу.
- Вообще-то, капучино. Это из-за пенки.
- Пенки? – эхом отозвался я.
Угостил, называется. Вместо того, чтобы спросить, выбрал первое по списку. Похоже, даже самый романтичный город мира не может сделать меня галантным.
- На самом деле, ты почти угадал. Если я хочу взбодриться, пью обычный крепкий кофе без сахара. Но если у меня есть время, я прихожу сюда посмаковать свой любимый напиток. Нежный, ароматный, сладкий, особенный на вкус. И каждый глоток становится удивительным. Я чувствую, как пенка приятно тает на языке вместе с шоколадной крошкой... – Это было так образно, что я невольно сглотнул. – Прости, это скучно слушать, – будто спохватившись, тихо добавила она.
- Нет, ты что... Ты так вкусно рассказываешь, что и мне захотелось попробовать, - ухмыльнулся я. К счастью, она понятия не имела, какие мысли бродят в моей голове.
- Это одно из немногих кафе, где капучино настоящий. В других он не очень хороший – с каким-нибудь ликером или корицей, к тому же молочную пенку заменяют взбитыми сливками. Я не люблю добавки. Совсем не то.... – Ух, она точно знала, чего хочет.
- А ты гурман, - с улыбкой констатировал я.
- Скорее, капучиноман. Это уже не лечится.
На ее щеке снова появилась ямочка. Мой взгляд скользнул по приподнятому уголку красиво очерченного рта, потом по губам...
Хлопнула дверь. Я невольно посмотрел в ту сторону, но это снова был бармен. Казалось, уютное кафе зарезервировано для нас двоих, и мы сидим наедине, оторванные от суеты мира за умытыми весенним дождем окнами.
- Здесь всегда так немноголюдно? – не мог не спросить я.
- Просто сейчас рабочее время. Вот после двенадцати везде столпотворение, как и ранним утром. Сразу ясно, что мы не местные, - улыбнулась она.
- Ты тоже не парижанка?
- Я даже не француженка.
- Я это подозревал, учитывая твой идеальный английский. Туристка?
- Просто приехала на несколько дней... к подруге. Когда-то она жила у меня, по программе студенческого обмена. А на выходные мы ездили к моим родителям в Озерный край, там...
- Озерный край? – повторил я, совершенно сбитый с толку. - Так ты из Англии? Прости, я тебя перебил. Просто я тоже оттуда. Давно не был дома и страшно соскучился.
- Понимаю... – с сочувствием вздохнула она. - Когда я временно жила и училась во Франции, очень скучала по дому. Все называли меня дурочкой, ведь я оказалась в самом Париже! Но я ничего не могла поделать. Часть моего сердца летала в мечтах здесь, а часть рвалась туда. Вот такая я ненормальная.
- Ты из края великих поэтов-романтиков, чего еще ожидать.
- Это точно... «Пагубное» влияние Вордсворта. Он слишком любил родные места, покой природы и прогулки по полям.
В ее глазах мелькнула едва уловимая грусть.
- В наше время это большая роскошь... или страх оторваться от цивилизации. Лично я ненавижу мобильники и все, с ними связанное, - задумчиво разглядывая ее лицо, произнес я. Все-таки, насколько свободнее чувствуешь себя, когда это чудо техники лежит отключеным в кармане.
- Да уж, в восемнадцатом-девятнадцатом веках такие проблемы не мучили. Зато если б у Уильяма был сотовый, он бы просто сфотографировал желтые нарциссы и написал стихотворение о них сразу же, а не спустя два года, прочтя записи сестры.
- Нарциссы?
- Ну, помнишь,
Я брел один в полях пустых,
Как тучка в небе ясном,
Вдруг рой нарциссов золотых
Блеснул ковром прекрасным... Уж не знаю, с каким выражением я на нее смотрел, но девушка неожиданно рассмеялась:
- Сейчас я говорю глупости, от которых любого здравомыслящего парня клонит в сон. Но ты, кажется, прошел испытание.
- То есть, я не «любой здравомыслящий»? Ну спасибо, - хмыкнул я. – Всегда знал, что я с приветом.
- Ты не «любой», - ответила она.
- Значит, так ты хотела от меня отделаться? Оригинальный способ.
- Еще какой. Почитать парню стихи о цветочках.
- А потом остаться в гордом одиночестве пить кофе.
Она кивнула, изображая раскаяние, хоть губы подрагивали от смеха.
- Знаешь, для этого ты нашла идеальное место, спокойное, с ненавязчивым барменом...
- Пожалуй, единственный недостаток этого кафе – отсутствие музыки, - она снова стала серьезной и, подперев рукой щеку, на долгое мгновение отвернулась к окну. - Я бы не отказалась от чего-нибудь негромкого, чуть грустного... особенно сейчас, когда идет дождь.
Мне снова показалось, что она прочла мои мысли.
- Да, я тоже. Тогда все вокруг кажется более... наполненным, - я говорил это, но сам уже слышал музыку мысленно. Она прорывалась сквозь шум ливня, когда я смотрел на профиль сидящей напротив девушки, на длинные ресницы и пряди волос, непокорно падавшие на шею.
- Я всегда хотела играть на каком-нибудь инструменте. Но, видно, не судьба. Бабушка говорила, что тем, у кого длинные пальцы, положено быть пианистами, - с улыбкой пояснила она и внимательно посмотрела на мои руки, сжимавшие чашку.
- Наверное, я бы не разочаровал твою бабушку? – поймав ее изучающий взгляд, спросил я.
- Даже не сомневаюсь. Давно играешь?
- Лет с трех или четырех, сколько себя помню...
О музыке я мог говорить бесконечно. О внутренней свободе, которую испытываю, когда руки касаются клавиш или струн, о восторге, который охватывает, когда нахожу что-то свое, новое, и это складывается в еще неоформившуюся мелодию, об удивительном покое, который заполняет, когда я тихо бренчу на гитаре и что-то мурлыкаю себе под нос, глядя в потолок...
Я слишком увлекся, рискуя надоесть новой знакомой, но она слушала – и я видел, что не вполуха, ей действительно было интересно.
- Есть одна композиция Вана Моррисона, Philosopher’s Stone, которую я часто слушаю перед сном. Бывает, хочется заснуть, а мозг не отключается. Я могу просто лежать с закрытыми глазами, а песня все играть в режиме нон-стоп. И мое тело расслабляется, мысли рассеиваются... я уплываю за этой музыкой.
- Знаешь, у меня тоже есть такая песня, - призналась она, прерывая мой затянувшийся монолог.
- Правда? И какая твоя?
Она немного замялась, прежде чем с полуулыбкой ответить:
- Это секрет.
- Ну же, я рассказал тебе про свою. Может, я ее тоже слышал...
- Конечно, слышал. Но я не признаюсь.
- Что, так страшно? Ты случайно не Мэрилина Менсона на сон грядущий слушаешь?
- Нет, - засмеялась она.
- Рамштайн?
- Ты не в том направлении гадаешь...
- А в каком? Ты не похожа на девушку, которая любит попсу... Вот заинтриговала! Хоть название скажи.
- Never think.
Я смутился. Действительно смутился. Потому что даже не подумал о таком варианте.
- Из твоих песен эта – моя любимая.
Я посмотрел на нее, не имея понятия, что в этот момент написано на моем лице, только вот чувствовал себя крайне неловко.
- И за нее определенно не стоит краснеть.
Черт, я что, покраснел? Как же я ненавидел эту особенность своего организма. Я выглядел как подросток в такие моменты. Теперь они случались реже, зато выдавали меня с головой. Тот самый парень с обложки, привыкший к вспышкам сотен фотокамер, перед которыми стоял с королевской осанкой, раздавая направо и налево загадочные улыбки вместе с «опасными» взглядами, столь любимые публикой, был все еще не способен это контролировать. Щеки начинали гореть, рука нервно теребила волосы, смех звучал слишком громко и нервно. Но сейчас я перешел на новый уровень – длиннющая пауза в попытках подобрать слова, прерванная, наконец, дурацким вопросом:
- Ты знаешь, что это моя песня?
Она лишь кивнула с извиняющейся улыбкой.
- То есть... ты меня узнала?
- Конечно, я тебя узнала. По городу расклеены афиши. Знаешь, кепка – не вариант. Ты ее слишком часто носишь.
Она говорила так спокойно. Я не замечал никаких признаков неискренности или жеманства. Я был сбит с толку. Я мог допустить, что все-таки нравлюсь ей, иначе она бы не осталась со мной в этом кафе. Это было так странно, так нетипично. Или я слишком привык, что все рвутся повиснуть на моей шее и заполучить автограф? Неужели я ей интересен без всего этого багажа, сам по себе? Неужели она может просто сидеть рядом и говорить со мной, как с нормальным человеком? Уникальная девушка.
- Ты только не подумай, что я назвала твою песню, пытаясь польстить... Я ее правда очень люблю. Мистер Роберт.
- Ты лучше зови меня Роб. Но только шепотом, если можно, - улыбнулся я.
- Не бойся, я сохраню твою тайну. Я уже поняла, что ты здесь инкогнито, - и снова я увидел эту очаровательную ямочку на ее щеке.
- Раз уж ты знаешь, кто я, будет честно, если и ты скажешь свое имя.
- Хорошо, скажу. Мелани. Можешь звать меня Мел или Милли...
- Красивое имя – Мелани. Очень музыкальное.
- Ну хоть что-то у меня должно быть музыкальным.
- В каком смысле?
- Я не очень хорошо чувствую ритм в танце, не умею петь и играть на каких-то инструментах, у меня ординарная внешность, да и красивыми длинными пальцами я похвастаться не могу.
- Какая самокритичная, - хмыкнув, я покачал головой. Наши глаза встретились в очередной раз. Мне не хотелось отпускать ее взгляд...
Я провел кончиками пальцев по кисти ее руки. На мгновение ее ладонь оказалась в моей – маленькая, теплая. Я почувствовал почти неуловимую дрожь, услышал, как сбилось ее дыхание, когда она осторожно высвободила пальцы и тихо сказала:
- Может быть, ты все-таки угостишь меня капучино?
- Да, конечно... прости, - мой голос стал чуть хриплым.
Подойдя к барной стойке, я попытался унять учащенное сердцебиение. Она была взолнована, как и я. Одно мимолетное прикосновение рассказало больше сотни слов...
И вот мы снова смотрим друг другу в глаза, а перед нами две чашки капучино.
- Что ты делаешь с пенкой на кофе?
- А что с ней можно делать?
Я разглядывал белоснежное облачко с искусными узорами шоколадной крошкой.
- Как что? Можно ее слизать, можно почерпнуть ложечкой, а можно попросить соломку...
- Я просто выпью свой капучино, не задумываясь об этом. А ты?
- Вообще-то, я тоже, - засмеялась она.
Я словил себя на том, что тоже смеюсь – потому что смотрю в ее сияющие глаза, то ли серые, то ли синие; потому что мне хорошо и удивительно легко рядом с этой девушкой. И еще потому, что, забывшись, проглотил содержимое изящной чашки в несколько глотков, не распробовав.
Она неодобрительно покачала головой. Ну да, я не гурман, Милли. Зато хотел бы спросить - а что делать с пенкой на твоих губах? Той самой, которую ты пока не заметила. Я мог придумать только один вариант. И он слаще шоколадной крошки.
Скрытым желаниям неожиданно захотелось стать чем-то более материальным... Я чуть тряхнул головой и потер шею, сделав вид, что меня отвлек звук кофейного аппарата. У барной стойки переговаривались двое пожилых мужчин, которых я даже не приметил сначала. Шум дождя стих, и все вокруг посветлело, медленно озаряясь пробивающимися сквозь тучи лучами солнца. Запахло теплой выпечкой. Столько перемен, которые от меня ускользнули, пока я пытался уйти от опасно-привлекательной темы о поцелуях с привкусом капучино.
Я посмотрела на Мел, и тут же перевел взгляд на лежавшую перед ней книжку. Сэлинджер, «Девять рассказов».
Что угодно, только не молчи. - Карманная книга? Такая потрепанная, - улыбнувшись, поинтересовался я.
- Просто решила перечитать. Ее удобно носить с собой в сумке.
- И доставать в транспорте, чтоб скоротать время? Это вредно, ты в курсе? Зрение портится.
- А я не злоупотребляю. В автобусе чаще просто смотрю в окно.
- Я тоже.
Меня это уже перестало удивлять. Почти.
- Читаю я обычно в парке, или в кафе. Иногда в метро... бывает.
Я посмотрел на нее с выражением:
«А что я говорил?» - Это интереснее, чем разглядывать пассажиров, - пожала она плечами. После паузы добавила:
- У тебя, наверное, не остается времени на книги?
- Да, теперь я чаще углубляюсь в сценарии...
Милли понимающе кивнула. Она снова подперла щеку рукой. И с задумчивым видом чуть прикусила губу, рассматривая нарушивших наше уединение посетителей.
Кажется, я шумно выдохнул, зачем-то поправив козырек на кепке, и потер лоб, после чего с видимой небрежностью спросил:
- Какой рассказ из девяти твой любимый?
- Не знаю, как любимый, но интригущий точно – про рыбку-бананку, – улыбнулась она. - Очень загадочный рассказ.
Я попытался его припомнить, но в моей голове все перемешалось.
- Там про одного парня, который казался жене и ее родне не вполне нормальным, - подсказала она. - Но он такой только на их взгляд. Просто у него были свои проблемы. В общем, парочка отдыхала у моря, жена сплетничала по телефону с мамашей, а муж на пляже общался с девочкой. Ей он и рассказал про таких странных рыбок. Которые изо всех сил стремятся в пещеру с бананами, но как только попадут, так объедаются, что не могут выплыть, забивая проход, и умирают.
- Кажется, я когда-то читал, но в неподходящем возрасте. Все, что подумал – рыбки не едят бананы.
- Думаю, автор так шифровался. Тут очень глубокий смысл...
- Даже так?
- Это парень вернулся в номер и просто пустил себе пулю в висок, вот и гадают, почему. Кто-то считает, что это все глупость и мещанство жены, которые были ему поперек горла, кто-то, что виной «дзенское мышление», вроде как – смерть не трагедия, хочешь убиться, убейся, только лучше станет. Если нашло просветление.
- Ничего себе. Странный подход.
- Ты еще третьего объяснения не слышал.
- И что там?
- Что слишком много раз автор обращает внимание на ноги... Это связано с...
- С чем? Ну рассказывай уже, раз начала, - я был заинтригован.
- Ну понимаешь, с чем ассоциируется банан, - казалось, она с трудом сдерживает смех. – Третий смысл – что это притча о эросе/танатосе, сексе, который ведет к самоубийству. И на самом деле вот к чему герой рассказывает об этих рыбках.
- Надо же... Как много я упустил, - я уже не знал, плакать или смеяться. Эта девушка меня просто обезоруживала. Она была такой непосредственной. Уму непостижимо, что именно эротическая тема меня так развеселила и расслабила.
- А как ты думаешь, какое объяснение правильное?
- Наверное, смесь всех трех. Он видит мир не так, как другие...
Рассказывая, Мел чуть отклонилась на стуле, позволив на мгновение окунуться в ее лучистый взгляд. Спокойные серо-голубые глаза говорили с моими на своем собственном языке, и я уже не слышал слов, слетавших с ее губ. Что-то было в ней необычное, странно-притягательное. И я не мог понять, что происходит. Не прицепись я к ней с вопросами, так и ушел бы, не обратив внимания. Только вот остался, и теперь изучаю ее, интересуясь больше, чем книгой, о которой она говорит. Ведь я задержался в Париже не ради интрижки на одну ночь. Я просто хотел отдохнуть, погулять, но теперь сижу здесь, с этой девушкой. Увлеченный разговором, заинтригованный необычностью ее ответов, не спеша расставаться...
Только беседа постепенно перестала клеиться, мой словарный запас непонятным образом иссякал. Я пытался найти новую тему для разговора, но как только ловил ее долгий взгляд на своих губах, непременно спотыкался на слове. Такого со мной не случалось давно, притом что это было вполне естественно, даже вежливо – иногда смотреть не только в глаза, но и на рот собеседника. Правда, очень отвлекало... Мел, скорее всего, замечала мои попытки сосредоточиться и чуть краснела, страясь вести себя непринужденно. Но напряжение между нами становилось все более ощутимым. И, похоже, мы оба не знали, что с этим делать.
Вечернее солнце ласкало ее лицо, шею, волосы, целовало ресницы. Я ему завидовал.
- Может быть, ты хочешь прогуляться? Я покажу тебе любимые места в Париже, - неожиданно улыбнулась она.
Значит, не только я хочу продлить этот вечер. Я кивнул, возращая улыбку.
Казалось, она собиралась сказать что-то еще, но вдруг забыла, что именно. Поспешно отвернулась, положив книгу в сумку, завязала шарфик и, вскочив, быстро одела куртку, будто боясь моей джентельменской помощи. Я не мог не заметить ее волнения.
Теперь мы были в шаге друг от друга. Ее непослушные волосы, больше не сцепленные заколкой, затянул шарф, и я собрал их пальцами, аккуратно доставая из-под воротника. Она на мгновение замерла, чуть прикрыв глаза, ее дыхание сбилось, так же, как мое. Я знал, что могу все испортить, но слишком сильно хотел ее коснуться.
Неожиданно Милли повернулась, обнимая меня за шею, и, в ответ на ошарашенный взгляд, произнесла на безупречном французском даже мне понятную фразу:
- Луи, дорогой, пойдем. Дети заждались.
Только сейчас я вернулся в реальность и услышал шепот с отголосками своего имени, заметил устремленные на нас взгляды замерших у дверей девчонок, уловил намек в веселых глазах Мел.
- Да, милая, - как можно увереннее ответил я по-французски, одевая очки и обнимая ее за плечи. Как ни в чем ни бывало, мы прошли мимо девочек-подростков, которые, судя по расстроенным лицам, поверили в маленький спектакль. Оказавшись на улице, мы прошли метров десять и перестали сдерживать тщательно заглушаемый смех.
Источник: http://anti-robsten.ucoz.ru/forum/12-37-1#1801
