Творчество

Я есть грех. Искупление. Часть VI.
28.03.2024   12:46    
музыка

Конец игры — это начало игры.
из кинофильма «Беги, Лола, беги»

***

Смерть – это только начало….
Гендальф, к/ф «Властелин колец: Возвращение Короля»


На большом пальце правой руки образовалась уже порядочная вмятина тёмно-синего цвета с покрасневшим ореолом по краям – я тыкаю туда остриём ручки уже минут двадцать, но не могу выдавить из себя ни слова.

Задница затекла от долгого сидения в одной позе, а в ногу, чуть повыше коленки впивается острый край тяжёлого переплёта моей рукописи, оставивший не проходящий уже почти полгода синяк.

Рукопись….хм.

Реально хмыкаю, особо сильно зажимаю вмятиной чернильную головку и откидываю голову на спинку кресла.

Рукопись. На самом деле её вполне можно назвать и автобиографией, но я называю её сценарием.

Рукописный сценарий, который начинался на обрывках салфеток и даже туалетной бумаги, зубной пастой на зеркале в ванной и маркером на приборной панели автомобиля.

Сценарий - на простой белой бумаге, написанный синей шариковой ручкой, моим не особо читабельным подчерком.

Кроненберг чуть палец не сломал пока крутил им возле виска, этим выражая своё отношение ко мне. К однозначному жесту он также прикрепил высказывание, что в наше время сценарии «от руки» пишут только гении и полные идиоты, а потом ещё буркнул, что мои каракули он разбирать не станет.

Не знаю, с чего этот засранец решил, что я приду снимать фильм к нему, но также точно знаю, что кроме него эту сумасшедшую историю снять никто не сможет.

И, да – я не совсем понимаю, кем точно Крон меня считает.

Сценарий. Я не хотел его писать.

Не хотел возвращаться туда, чего чудом удалось избежать и ещё бОльшим чудом оставить за незримой чертой, за которую я никогда не перехожу.

Почти никогда.

Просто однажды утром оставив на снежно-белом холодильнике угольно-чёрную запись маркером «72.7. Похоть», вечером я обнаружил на подушке упаковку ручек и толстый переплёт чистых листов.

Так появился сценарий.

Я пишу его один.

Уже несколько месяцев.

Иногда хочу сжечь.

Иногда пишу по сорок страниц за ночь.

Ана никогда не сидит рядом, не заглядывает через плечо и не просится в соавторы, но всегда знает, о чём именно я пишу в данный момент, потому что чуть позже, ночью, когда только блики Лондона освещают её глаза, она рассказывает мне о том, что вспомнила – уже давно или совсем недавно.

Я никогда не спрашиваю её сам – мне достаточно и того, что я знаю, бОльшего мне просто не вынести, не переварить, не пережить.

Ана его не читает.

Ей и не надо – она и так знает в подробностях и последние четыре года, и предыдущие столетия.

Зато его читает Старридж.

А потом долго и пытливо вглядывается в Анино лицо, но ничего не говорит, не спрашивает, только его не по годам мудрые глаза как-то странно улыбаются.

Старридж рад за меня. Молча рад, и мне этого хватает. Он истинный друг, таких, как он, мало, но хорошо, что они есть – и это я тоже считаю чудом.

Кроненберг же напротив, заглядывает Ане в рот, как собачонка, словно чувствует, что там, в глубине странных глаз, целый кладезь безумной информации. Ей с ним интересно, а меня всё чаще посещает вопрос – не попадал ли мой эксцентричный друг в идентичную со мной ситуацию? Только вот память ему никто не оставил, а безумство….безумство не вытравишь даже с оставленной памятью. Это я знаю не понаслышке.

Я на самом деле постоянно задаюсь подобными вопросами – просто глядя на незнакомых людей или открывая новые стороны в давно известных.

Я как-то даже спросил об этом Ану, но мы оба так и не смогли придумать или найти ответа – есть ли ещё такие, как она и я.

Мы на многое не можем найти ответов, в первую очередь, конечно, она.

Её фамилия, лица её родителей, ЕГО имя, хоть какие-то крохи её жизни в бескрайней истории Англии.

Ничего.

И мы почти смирились с этим. Наверное.

По крайней мере, я.

Прикрываю глаза, потому что от созерцания белого потолка в глазах уже мелькают странные пятна, и привычным жестом лезу в тесный карман джинсов.

У меня ритуал, уже почти полгода.

Каждое утро из кармана одних брюк в карман других кочует неприметный замшевый мешочек, в котором покоится простенькое кольцо.

Поэтому мне плевать на то, что она не может вспомнить свою фамилию.

Миссис Роберт Паттинсон не должна иметь никакой другой фамилии, будь этой фамилии хоть трижды тысяча лет.

Зажимаю мешочек в кулаке – я так и не научился красивым и броским жестам – никаких оркестров и цветов, громких предложений и прочей хрени, просто однажды утром надену этот кругляш ей на палец - и дело с концом.

Потому что ни-ку-да….

Перебираю пальцами тонкий ободок и стараюсь не дрожать.

А ещё больше стараюсь не спрашивать себя, почему не напялил его на её палец раньше.

Сегодня мне страшно.

Страшно от того, что я не знаю, что писать дальше. Не знаю, что будет дальше.

Я же сказал, что мы почти смирились?

Смирились….

Мы лжём об этом друг другу каждое утро, и каждую ночь, и каждое мгновение с того самого рассвета, когда мы впервые проснулись вместе в этой жизни, в постели моей холостяцкой квартиры.

Почему лжём? Потому что она оглядывается на меня каждые десять минут, в течение которых я молчу, находясь вне поля её зрения, и сильнее, чем я, вздрагивает от вспышек фотокамер. Потому что она бегом бежит в гараж моего отца, если мы с ним задерживаемся там чуть дольше положенного. Потому что она держит меня за руку, почти всегда или просто касается хоть какой-нибудь частью тела, чтобы знать, что я рядом.

А я?

Я хотя бы перестал просыпаться каждый час, чтобы проверить, что она рядом, перестал подскакивать ночью и, как оголтелый, путаясь в плохо изученных коридорах новой квартиры, бежать на кухню или в туалет, чтобы знать, что она не исчезла.

Смирились….

Я смирился. Да, смирился с тем, что каждое наше утро начинается одинаково. СтОит Ане пошевелиться на рассвете, как я тотчас приоткрываю хотя бы один глаз – и неважно, сколько я накануне выпил, во сколько лёг спать и насколько был вымотан – я всегда наблюдаю за ней утром.

Как она собирается, что надевает на себя, сколько раз проводит тушью по ресницам, какого цвета у неё бельё или пиджак.

Неважно, куда и насколько она уходит – я всегда запоминаю, как она выглядит.

Чтобы знать, кого потом искать в случае чего.

Надевает ли она строгий костюм, когда идёт на встречу со своим научным руководителем, натягивает ли спортивные штаны, когда собирается на пробежку или же наскоро влезает в мою толстовку, нахлобучивая на глаза бейсболку, чтобы выскочить за утренней порцией кофе в ближайший Старбакс….

Я всегда запоминаю.

Уже полгода.

А сегодня не запомнил. Потому что не проснулся.

Ещё крепче сжимаю кольцо и сильнее вдавливаю кончик ручки, не чувствуя, как она, наконец-то, протыкает кожу.

Сегодня не проснулся, а, открыв глаза, обнаружил только отпечаток её головы на соседней подушке и её спальный комплект, небрежно брошенный на спинку прикроватного стула.

Потом были наспех натянутые джинсы на голое тело, ритуальное перекладывание кольца из вчерашних брюк, сигарета вместо зубной щётки….

А я ведь снова типа не курю.

А потом ещё одна, и ещё. И ровные столбики пепла на ковре в гостиной, потому что дрожащие пальцы не в силах удержать даже тонкую сигарету.

Сигарета вместо кофе, вместо завтрака, вместо утреннего поцелуя, вместо вдоха и вместо сердцебиения.

Потому что мой сузившийся полгода назад мир не может существовать без неё.

Потому что через две недели после нашего с ней воссоединения мы избавились от наших съемных квартир и купили эту.

Потому что в сейфе у отца лежат надёжно припрятанные до нужного момента документы на дом. Наш дом.

Потому что моя мама её боготворит.

Потому что последние три недели мы просто не предохраняемся.

Потому что последние три недели Ана подолгу лежит рядом со мной после занятия любовью, а я специально выбираю позы, чтобы стрельнуть как можно глубже.

Потому что, бл*ть, кольцо в кармане.

И потому что ни-ку-да…..

Я пытаюсь выторговать у самого себя немного спокойствия и уславливаюсь со своей совестью и сердцем, что сегодня поставлю точку.

Точку после кольца.

Я играю со своими нервами уже пять часов, а в квартире всё также тихо и пусто.

Только сейчас тишину пару раз разбили капельки крови, стёкшие по ручке и разбившиеся о бумагу, которая так некстати напоминает злосчастный молочно-серебристый свет.

Смирились.

Смирились ли?

И смиримся ли когда-нибудь?

Я открываю глаза и снова пялюсь в белый потолок, вылавливая из кавалькады мыслей те, что касаются завершения сценария.

Что писать?

Мои нынешние завывания?

Или список таких радужных планов на будущее?

Для меня будущее – это ближайшие часы, в которых я буду ждать, когда щёлкнет замок в двери.

Для Аны – это проснуться и увидеть меня.

Ана…. Мари не появляется уже шесть месяцев, а я даже почти привык к тёмным волосам на подушке.

Только вот я снова лгу. И она лжёт. И мы оба знаем об этом.

Сможем ли мы когда-нибудь окончательно принять произошедшее? Сможем ли поверить, что всё кончено? Сможем ли не оглядываться на то, что было? Будем ли смотреть только вперёд?
Мы любим друг друга в этом нашем суженном мире.

Только вот я уверен, что у обоих часто появляются мысли о других мирах: у меня - о том, где я любил ТУ Ану, у неё – где она была ТОЙ Аной.

Мы больше не имеем права на те, другие миры, потому что ни-ку-да….

Это кара и благословление. Чистилище и рай. Грех и искупление.

Наверное….

***


музыка

В моём суженном мире почти непроницаемая тишина, которую нарушает только едва слышный топоток мыслей в голове, поэтому неожиданно щёлкающий замок входной двери звучит, как набат.

Я вскидываю голову с жутким хрустом в шее и бензиновыми пятнами перед глазами.

В ушах мгновенно появляется жужжание, а по позвоночнику пробегает разряд боли.

Но сердце подпрыгивает куда-то к горлу, а в животе ощущается приятное щекотание.
А там, за рёбрами, где до сих пор теплятся и искрят письмена нашей с Аной истории, разливается сказочное блаженство и нега.

Тем не менее, краем сознания, не затронутого болью от резких манипуляций со своим телом, успеваю подумать о том, что всё-таки я разменял четвёртый десяток и хруст в шее – это только начало, но сейчас я улыбаюсь этим мыслям, и душу почему-то согревает то, что я старше Аны на целый десяток. Теперь старше. В этой жизни.

Голова немного проясняется, словно верхняя часть песочных часов, из которой боль кристалликами пересыпается ниже, распространяясь теперь по телу неприятной, но терпимой волной.

Бензиновые кляксы превращаются в мелкие точки, которые ещё противно мельтешат, но уже позволяют открыть глаза.

Перед смертью не надышишься? Так ведь, вроде, говорят?

Бред.

Перед смертью не дышишь. Совсем.

Потому что забываешь. Теперь я совершенно точно знаю об этом.

Так же как и о том, что через пару секунд моё сердце остановится.

Так уже было.

Раз, два, три….

Так знакомо и так пусто в груди.

И в моём мире теперь нет даже мыслей. Ничего. Пустота и бьющий мне в спину свет обычного Лондонского дня.

Оказывается, мне ещё рано умирать, хотя именно в данный момент я искренне хочу этого.
Оказывается, что последние несколько лет я нагло врал сам себе (Боже, как будто бы узнал об этом только сейчас!), когда почти ежедневно мечтал о том, чтобы моя пытка прекратилась.
Ещё раз бред.

Всё это было долбанной репетицией, а сегодня мы сыграем заключительный акт нашей пьесы! Давай Гендальф, заводи свою шарманку, и я нажрусь магией и прочими нечистотами волшебного мира под завязку, так чтобы лопнуть, прямо не сходя с этого продавленного моей жопой кресла.

Итак, финал.

Декорации те же. Действующие лица те же. И ОНА.

Вопреки пафосу в голове и мелко дребезжащему куску мяса в груди (оно-таки забилось вновь), мне хочется кричать, бросаться на стены, вырывать волосы на голове и хлестать себя по щекам, но я не могу. Потому что парализован ужасом и скован страхом.

В детстве я боялся ужастиков, но с упорством осла всматривался в экран, при этом заматываясь в плед и поджимая по себя ноги из опасения, что из-под дивана за мной может потянуться какая-нибудь полуистлевшая конечность со скрюченными пальцами.

Будучи подростком, я ржал, глядя киношные страшилки, скрывая под смехом отголоски детского восприятия.

Став взрослым, я лишь изредка вздрагивал в особо напряжённых моментах и спокойно продолжал поглощать поп-корн и колу.

В какой-то момент я вообще перестал бояться этой нечисти, отчасти из-за того, что сам стал её играть, но по бОльшей степени, потому что вспомнил мамины слова, отложившиеся где-то на подкорке ещё с детства – «бояться, сынок, надо реальности, а не актёров с накладными клыками и бутафорскими топорами в спинах».

Мамы всегда правы. Только вот понимаем мы это, зачастую, либо поздно, либо за миг до нужного момента.

И у меня была реальность, которую следовало бояться. Мой кошмар наяву. Моя мечта, превратившаяся в самый страшный сон, от которого немеет язык, тяжелеют веки и застывают конечности.

Моя кошмарная мечта, которая стоит в дверном проёме, ведущем из коридора в гостиную. Мечта, у которой мужского покроя чёрные брюки со стрелками. Мечта, облачённая в угольную водолазку с рукавами почти до кончиков пальцев. Кошмар, лицо которого прикрыто широкополой чёрной шляпой.

Я чувствую, как постепенно оттаивают губы, начиная складываться в подобие маски Пьеро, от этого приобретая ещё более жалкий вид. Как трепещут ноздри, чувствуя, что где-то в носоглотке зарождаются первые позывы к истерике. Как неожиданно двигаются веки и без моего ведома начинают работать слёзные железы, почти выталкивая продукты своего производства наружу.

И теперь хрупкую тишину моего мира нарушают звуки падения слёз на недописанную главу моей истории.

Я всё ещё хочу кричать, но только сильнее стискиваю одной рукой ручку, вдавливая её в ранку, а другой сжимаю кольцо.

За что…..

ЗА ЧТО!?!?!?!?

Мне просто жизненно необходимо проораться, иначе я просто задохнусь, но из груди вылетают только хрипяще-булькающие звуки, словно выжженную историю на изнанке моей души сейчас щедро поливают из пожарного шланга в нелепой попытке затушить и ослабить боль.

Бесполезно. Всё это бесполезно. Прополощите мою душу хоть во льдах Северно-Ледовитого – адские гарь и копоть и выдавленные буквы, слова и предложения уже никуда и никогда не денутся.

Я грешник, и судя по призраку в гостиной, быть им мне суждено вечно.

Слёзы продолжают катиться по щекам, а я и не пытаюсь их остановить. Просто смотрю через их завесу на….кого же?

Я всхлипываю и жажду вытереть солёную жидкость, которая катится теперь уже и из носа.
Мне не стыдно, нет. Я слишком хорошо научился плакать. Почти так же, как плачут дети – всей душой, всем сердцем, чтобы, глядя на это, у зрителя выворачивало наизнанку душу вместе с телом и мировоззрением.

Сегодня, сейчас, здесь один зритель и один актёр, и я даже не знаю, кто из нас кто.

И не знаю, вспомню ли я через пару минут, что не знаю этого.

И мне снова хочется уже даже не кричать, а орать – надрывно, до полной потери голоса и рассудка, до звона в ушах и до разбитых в кровь костяшек!

Какого хрена ты припёрлась?

Какого чёрта ты не даёшь мне жить? Я ведь почти счастлив, почти смирился….

А призраку плевать, она неслышно движется по комнате, останавливается прямо напротив меня и на расстоянии вытянутой руки садится на мягкий пуфик.

У неё те же розовые ноготки, обстриженные под корень, и те же длинные тонкие пальцы, которые были и вчера вечером и четыре года назад.

Бл*************ть!!!

Сердце несётся галопом, и мне кажется, что ритм оно отбивает у меня в голове, которая готова вот-вот лопнуть от такой некачественной чечётки.

Прошлое и настоящее устраивают жуткую и кровопролитную битву за право владения территорией моей памяти, мелькая кадрами на бешеной скорости, махая флагами ароматов и вкусов, падая умерщвлёнными желаниями и чувствами.

А призраку снова плевать на то, что я почти на грани мира реального и мира безумного.

Я хренов эквилибрист, тонкая леска под ногой которого готова лопнуть, а твёрдый манеж внизу жаждет размозжить мне голову.

Она, как в замедленной съёмке, точно так же, как грёбаных полторы тысячи дней назад, заводит руку за голову и подхватывает поле шляпы.

Какая-то чудовищная и непреодолимая сила буквально вдавливает меня в кресло, а взгляд приковывает к манипуляциям призрака, хотя я готов ослепнуть - лишь бы не видеть происходящего.

Где-то между падением и балансированием, между вдохом и выдохом….по плечам призрака рассыпаются волосы неопределённого русого оттенка.

Я больше не хочу ни плакать, ни орать, я просто хочу знать: ЗА ЧТО?

Призрак смотрит на меня своими льдинками, и где-то в глубине чёрной воронки по центру мечется что-то такое… такое…. Из вчерашнего прошлого. Из совсем близкого прошлого, в котором Ана засыпала со мной в комнате за стеной, в котором в порыве страсти этой ночью она выдрала мне клок волос из макушки и положила его в шкатулку – на память для потомков.

В глазах призрака наше недавнее прошлое и ни намёка на прошлое, ушедшее четыре года назад.

Лицо призрака меняется, неуловимо, едва заметно - и это снова моя Ана, которая боится отпускать мою руку и тащит меня волоком из отцовского гаража.

- Роберт? – Она встревожена и недоумевает, а мне всё-таки кажется, что я сошёл с ума. Жил себе четыре года почти в добром здравии, а сегодня вменяемость решила сделать ноги. Потому что, хоть убейте меня, но эта Ана из моего вчерашнего прошлого, но с внешностью из прошлого нескольких лет назад….

Мне физически больно от непонимания и от желания понять и разобраться – самое главное в том, кто из нас двоих ещё в рассудке.

Снова вру.

Главное понять – светлые волосы под шляпой – это знак полного смирения? Принятия? Покорности?

Значит, её любовь ко мне настолько сильна, что она готова стать тем прошлым, которое я так старательно пытался забыть?

А я? Моя реакция?

Значит ли это, что из нас двоих не смирился именно я? Что больше меня испугало? Что то прошлое, которое я так отчаянно желал вернуть, всё-таки пришло или то, что своим приходом оно нарушило ход моего примирения с настоящим?

Мне было больно от того, что письмена на душе горели так, словно вели битву за право своего существования…. И мне уже пора было определиться.

- Зачем? – Вместо вопросительной интонации получается какое-то бульканье, переходящее в хрип. - Зачем? – Повторяю я и с трудом поднимаю руку с проткнутой подушечкой большого пальца, чтобы свой невнятный вопрос проиллюстрировать такими же невнятными жестами возле своей головы.

Ана с ужасом смотрит на окровавленный палец, и её зрачки немедленно расширяются, словно вместо адреналина в кровь впрыснули чистый страх.

С трудом справляясь со своими эмоциями, она дёргается и запускает руку в волосы…. В светлые волосы.

- Знаешь, - неуверенно начинает она и пытается подняться на ноги, но тут же падает обратно на пуф. - Тогда в Австралии, - она всё-таки поднимается и делает шаг в сторону. - Когда весь персонал клиники пытался восстановить из руин мою личность, - ещё шаг в сторону, а я боюсь даже дышать. - Один не самый умный, не самый опытный, да и вообще едва закончивший ординатуру парнишка, сказал мне кое-что очень важное. - Ана снова сделала шаг, и воздуха во мне совсем нет, потому что мне кажется, что это не просто шаги, эти шаги уносят её всё дальше и дальше от меня. - Он тогда в сотый раз пришёл проверить моё давление и посчитать пульс, вдруг рассмеялся и посоветовал поступить так, как поступает подавляющее большинство женщин в тяжёлых для них ситуациях, - она сделала последний шаг и упёрлась в стену, а у меня снова поплыли разноцветные пятна перед глазами – от чудовищного напряжения и нехватки воздуха. - Он подвёл меня к окну и указал на салон красоты, расположенный на противоположной стороне улицы. Он тогда так по-доброму улыбался, - и я по голосу слышал, что Ана улыбается в стену. - Сказал, что все девчонки бегут на маникюр и на стрижку, если у них проблемы, - она вдруг резко обернулась и полоснула по мне своей странной мученической улыбкой. - Я была девчонкой, Роберт, и я пошла. - Ещё чуть-чуть, и я готов был вырубиться от переполнявших меня чувств, но суть её слов так и не хотела улавливаться моим замершим в ожидании мозгом. - Я сделала и маникюр, и педикюр, и массаж, только вот на стрижку не решилась, но посмотрев там на себя, подумала, что раз Я не могу узнать себя в зеркале, то, может быть, зеркало само узнает меня?

Я, как завороженный, смотрел ей в глаза, не в силах отвести свои, хотя прекрасно понимал, что ещё чуть-чуть, и моё непонимание, превратившееся в маленького кролика, будет сожрано заживо огромным удавом по имени Правда.

Я пребывал в гипнотической лихорадке, совсем как на шестой день в Берлине, когда Ана рассказывала мне свою историю, но я целенаправленно шёл на смерть, а она некоторое время продолжала молчать, словно давая мне что-то переварить, хотя, откровенно говоря, переваривать я мог начать только свои внутренности, потому что не единого вывода, не единой здравой мысли во мне так и не появилось.

И вот когда я уже был готов сдохнуть от переизбытка льдистого взгляда и напряжённого непонимания, Ана, сделав несколько шагов и опустившись передо мной на колени, продолжила:

- Роберт, сегодня я просто вернула себе свой цвет волос, который так неосмотрительно посчитала чужим четыре года назад.

В окне за моей спиной неожиданно хлопнула форточка, загоняя в помещение редкие, но крупные снежинки февральского снега.

Ана несмело улыбалась, а я вновь пытался остановить слёзы.

Потому что ложь, наверное, умерла в этот момент.

Потому что за окном февраль.

Потому что я в который раз отклонил приглашение на Берлинале.

Потому что Ане исполнился двадцать один год.

Потому что круг завершён, и мы попали в Рай.

Потому что она реально прожила эти четыре года после смерти, потерявшиеся по велению мироздания в семи веках её семи жизней.

Потому что мы никуда друг от друга не денемся.

Потому что «миссис Роберт Паттинсон».

Потому что теперь я знаю, чем закончится мой сценарий.

Потому что Грешник и его Грех получили долгожданное Искупление….

Наверное.

…конец…

…the end…



Источник: http://www.only-r.com/forum/38-320-1
Из жизни Роберта gato_montes gato_montes 1149 18
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
Форма входа    

Категории          
Из жизни Роберта
Стихи.
Собственные произведения.
Герои Саги - люди
Альтернатива
СЛЭШ и НЦ
Фанфики по другим произведениям
По мотивам...
Мини-фанфики
Переводы
Мы в сети        
Изображение  Изображение  Изображение
Изображение  Изображение  Изображение

Поиск по сайту
Интересно!!!
Последние работы  

Twitter            
Цитаты Роберта
"...Когда ты действительно кого-то любишь, такие вещи, как богатый он или бедный, хороший или плохой, не имеют значения."
Жизнь форума
❖ Флудилка 2
Opposite
❖ Суки Уотерхаус/Suki Wa...
Женщины в жизни Роберта
❖ Вселенная Роба - 13
Только мысли все о нем и о нем.
❖ Пиар, Голливуд и РТП
Opposite
❖ Вернер Херцог
Режиссеры
❖ Клер Дени
Режиссеры
❖ Tenet/Довод
Фильмография.
Последнее в фф
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
Рекомендуем!
3
Наш опрос       
Сколько Вам лет?
1. от 45 и выше
2. от 35 до 40
3. от 30 до 35
4. от 40 до 45
5. от 25 до 30
6. 0т 10 до 15
7. от 20 до 25
8. от 15 до 20
Всего ответов: 311
Поговорим?        
Статистика        
Яндекс.Метрика
Онлайн всего: 2
Гостей: 2
Пользователей: 0


Изображение
Вверх