Творчество

Я есть грех. Искупление. Часть I.
29.03.2024   01:06    
музыка

...она обладала редким даром не существовать до тех пор, пока в ней не появится необходимость...
Габриэль Гарсия Маркес.
Сто лет одиночества.


***


Jingle bells, jingle bells, jingle all the way….

Да, чтоб вы провалились!

Я врезался в очередного Санта Клауса, который обрушил на моё плечо огромную мозолистую ручищу и пожелал счастливого Рождества….

Да, катитесь вы!

Подняв повыше воротник пальто, я зарылся замерзшим носом в шарф и надвинул кепку на глаза. Ноги утопали в небольших сугробах, которых было предостаточно, чтобы парализовать улицы Лондона, заставить взвыть муниципальные службы, тогда, как простые лондонцы ликовали – в кои-то веки старушка Англия будет встречать свой великий праздник без искусственного снега и пенопластовых снеговиков. В Королевство пришла зима….

Я не был дома почти три года. Три грёбаных года. Два долбанных Рождества вне семьи. Третье тоже.

Пятнадцать минут назад я отправил заключительный безликий подарок от своего имени – какую-то хрень из антикварного магазина, для Лиззи. А до этого что-то такое же – ненужно-милое – для Виктории, для мамы, для отца, для друзей-балбесов….

И так продолжалось три года. Токио и Сидней – вот, где я провёл предыдущие Рождественские каникулы и откуда посылал дурацкие подарки своим близким. В этом году вдруг захотелось быть ближе к дому, но не с близкими людьми. С подарками, разумеется, возникли проблемы, приходилось тщательно объяснять продавцам, что мне не нужны традиционные открытки, карамельные палочки и прочая чисто британская атрибутика Рождества – обыкновенная подарочная бумага и придирчивый осмотр упаковок, чтобы, Боже упаси, нигде не было ни намёка на то, что я нахожусь в радиусе двухсот миль от Британских островов. Семья бы не поняла. Я и сам себя до сих пор не понимал, но видеть их всё равно не хотел.

Рождество в кругу семьи – нет уж, увольте, не сегодня. И не завтра. И, наверное, не в ближайшее время.

Третье Рождество я оставался один, по собственной воле, отключая телефон и замуровывая себя в воспоминания.

Почему Рождество? Не знаю. Наверное…. Да, наверное, потому что для неё это был грустный праздник, я бы даже сказал, смертельный….

Вру. Нет, в ней, конечно, была причина, но главенствующим всё же было моё сознательно выбранное одиночество. Практически полный отказ от личного общения с родными.

Потому что я не могу смотреть им в глаза. Потому что они не могут смотреть в глаза мне. Потому что они не понимают тех перемен, что произошли во мне. Потому что у них есть вопросы, на которые мне нечего им ответить.

Снова вру. Побег. Побег от невозможности изменить что-либо. Побег за невидимые границы самосознания с целью спрятаться от всего мира, в первую очередь, от тех, кого подобное отношение с моей стороны ранит в самое сердце. Побег от самого себя.

Запнувшись о небольшой сугробик, в меня врезался мальчишка лет пяти. Задрав голову, он посмотрел на меня и улыбнулся.

А я продолжал стоять посреди улицы, даже когда его мамаша ловко схватила своего сыночка за ручонку и оттащила от меня, маневрируя между пешеходами, обтекающими меня с двух сторон и таща в каждой руке по три пакета….

У всех Рождество, а меня вгоняет в ступор детская улыбка…. Дожил…

Когда меня уже всего истыкали локтями, я продолжил свой путь. И так уже третий год. Столица. Рождество. И многие километры пути….по улицам и своим воспоминаниям.

Я почти не позволял себе скатываться в забытьё прошлого в остальные 359 дней в году, но три дня до и три дня после Рождества были моими.

Я сильнее зарылся носом в шарф и поглубже запихнул руки в карманы пальто….

Шарф, пальто….Ах, да! Я же теперь мистер Паттинсон!

Я хмыкнул во влажную от дыхания ткань шарфа и вспомнил последнюю статью журнала “Vanity Fair”. На самом деле мистером меня стали называть ещё года полтора назад, но в последнее время «мистер Роберт Томас Паттинсон» стало звучать намного чаще. Может быть от того, что фильм со мной номинировали на «Золотого медведя»? Но это уже не в первый раз, в прошлом году было гран-при жюри и номинация в Каннах….

Только всё это неважно, неважно….

С противоположной стороны улицы блеснула вспышка фотоаппарата, а у меня ёкнуло сердце…. Ненавижу вспышки света…. Ненавижу.

Да, что это со мной сегодня? Обычно я не растягивал своё смертельное погружение в воспоминания, не мучился агонией…. Обычно я прыгал в это резко и неожиданно, ныряя с головой и сразу же захлёбываясь, чтобы не успеть выплыть и не отсрочить момент, а сегодня почему-то кружил вокруг да около….

Перед глазами закружились маленькие снежинки, сплетаясь в танце, понятном только им одним.

Кажется, мне дали отмашку.

Давайте мистер Паттинсон вернитесь в то время, когда во вспышке молочно-серебряного света уже исчез РПатц, но ещё не появился мистер Паттинсон. Ненавижу вспышки….

Я машинально коснулся затылка – я всегда так делаю, стОит только вспомнить тот февральский вечер почти трёхгодичной давности.

Это было больно. И дело совсем не в том, что возле дверей спальни потом ещё неделю была кровавая лужа, а в том, что её на самом деле не было. Аны не было.

Интересно, я теперь ненавижу вспышки света, но зато не боюсь показывать свои эмоции – те слёзы прорвали хорошо выстроенную плотину, выстроенную десятками поколений холодных и чопорных британцев…. Теперь я не боюсь плакать даже на камеру, зато боюсь вспышек.

И стараюсь никогда не становиться на колени, потому что тогда я обползал наш номер на пару десятков раз, ноги не держали совсем, поэтому приходилось коленопреклонничать собственному бессилию.

Я ползал и искал доказательства того, что она была….

Вот оно, поехали….

….я полз на середину гостиной и видел те самые следы нашей прощальной любви, я полз в ванную и видел, что на куске мыла так и запеклись пузырьки пены после того, как Ана мыла им руки, я полз в спальню и трогал её одежду….

Наши «оперные» костюмы так и лежали аккуратно свёрнутыми на кресле. Анины серьги поблёскивали на тумбочке. Высокие каблуки туфель притаились за резными ножками кровати.

И запах. Её запах. Он не таился, не прятался, он был повсюду. Он залазил мне в лёгкие и раздирал их изнутри, он играючи лопал лёгочные пузырьки и наполнял собою вены и артерии, он поступал в мозг и замещал собою серое вещество.

Да, Ана определённо была и так же определённо исчезла.

После её исчезновения я пил ещё неделю. Не выходя из номера. Совсем.

Я очнулся только тогда, когда понял, что больше не чувствую её запаха, когда комнаты провоняли немытым телом, сигаретами, алкоголем и блевотиной, потому что я пил на самом деле до беспамятства. Пил, блевал и снова пил.

Апатия ко всему вокруг поглотила все мое существо, и не было ни малейшего желания выползать из этого вязкого, липкого, противного донельзя состояния, но время шло, и я не мог существовать в подобной ипостаси вечность…

Тогда я, наконец, помывшись и почистив зубы, нашёл свой телефон, чудом уцелевший после памятного броска о стену.

Бедная пластмассовая штуковина жалобно заверещала звуками, которых, скорее всего, не было в её памяти – счётчик пропущенных звонков и непрочитанных сообщений превысил все возможные лимиты….в моей жизни многое на тот момент вышло за пределы и перевалило через край.

Я не успел снова погрязнуть в унынии – телефон надрывался, и я совершил прыжок в настоящее, приправленное отборной бранью Стефани.

Оказывается я был в загуле уже две недели, оказывается я «№?%# и /+?*!», потому что я «%*&@ и +!2$%», потому что я не оправдал её доверия и, отпросившись на пару-тройку дней, пропал с концами….

Я даже не стал задавать приготовленных вопросов, просто оповестив её о том, что меня завтра привезёт Дин, нажал на отбой.

После этого снова захотелось напиться, потому что Ана снова была права – она исчезла, и её будто никогда не было, только вот я почему-то всё помнил.

Следующим утром Дин приехал, минута в минуту, к назначенному времени, а я всё никак не мог заставить себя выйти из номера.

Я собрал абсолютно всё, что напоминало мне о ней – даже кусок мыла и разбитые мною часы, не говоря уже об её одежде и простынях с постели.

Не оглядываясь, я вышел из пансионата. Смешно. Я не оглядывался, но в небольшой кожаной сумке тащил свою боль за собой.

Через неделю я запил снова.

Через две - послал всех к чёрту.

Через три решил, что пора выбивать эту дрянь из своей головы. Дрянью я считал не алкоголь и никотин, а девушку, изменившую мою жизнь. И я пошёл её выбивать. Если быть точным – вытрахивать!

С марта по май у меня был секс-марафон, который одним пинком в мою дверь остановил ни кто иной, как старый друг Старридж. Только благодаря ему я выглядел в Каннах так, как подобало человеку по имени Роберт Паттинсон, но это длилось всего пару дней, а потом….благодарные рукопожатия Тому, обслюнявливание щёк Стефании, и я снова был пьян, невменяем и любвеобилен….

Женщины… Их были десятки – разные лица, возраста, цвет кожи, запахи.

Я не помнил никого из них, но точно называл их лишь одним именем….

Закончилось всё так же резко, как и началось – одним ужасно-перегарным утром я открыл глаза и не мог вспомнить не просто лицо той, которая лежала рядом, а даже то, где и когда я её снял, где я был накануне вечером и предыдущим вечером тоже….

Едва попав ногой во вторую штанину джинсов, я, не оглядываясь, выбежал, как выяснилось позже, из собственного номера.

На этом закончились женщины и выпивка. От сигарет и от Аны я так и не смог отказаться. Это было как раз перед премьерой второй части Рассвета.

А потом было первое Рождество, встреченное мною в шумном и ярком Токио, нелепые отмазки для семьи, что я где-то решаю важные вопросы и просто физически не могу быть дома на праздник и поглощать мамины кулинарные шедевры.

Тридцать первого декабря я сделал последний шаг из той пустоты, в которой я барахтался почти год – под последнюю сигарету я позвонил Стефани и сказал, что собираюсь уничтожить контракты на все запланированные фильмы.

В тот длинный и почти бесперспективный разговор со своим агентом я узнал о себе много нового, в итоге сказав лишь одно – либо она остаётся со мной, и проекты буду выбирать я и только я, либо она вольна идти на все четыре стороны.

Я был послан в одну из этих сторон, но Стефани осталась, напоследок предрекая мне полный провал и бесславное окончание карьеры.

Моим неожиданным спасением стал ни кто иной, как Кроненберг.

В начале января я медленно, но верно начал превращаться в мистера Паттинсона.

Я никогда не отвечал на вопрос: Что же так сильно заставило меня измениться? Но мне всё равно его задавали. Я молчал, когда меня спрашивали о том, куда я дел свои клетчатые рубашки и почему бросил курить. Я нагло игнорировал выпады в мою сторону и оставлял с носом охочих до жареного репортёров. Я не позволял лезть ко мне в душу даже самым близким, не говоря уже о странных типах, капающих слюной, едва им стоило меня увидеть!

Более громкого скандала, кроме как о моих странных изменениях, так и не нашлось! Мои кости перемывались и обсасывались всеми, кому было не лень, но, к слову, меня всё это совершенно не коробило.

Разве мог я объяснить настырным журналистам и праздным зевакам, что РПатц исчез во вспышке света вместе с любимой девушкой? Я сам себя считал безумцем, что уж говорить об остальных.

За тот длинный, бесконечно длинный год было девять фильмов и мало было сказать, что я работал на износ.

Лучше сказать – на износ души! Моя перевёрнутая жизнь и появившиеся впервые в жизни столь сильные чувства сделали из меня не то, чтобы нового человека, но точно весьма отличного от предыдущего образца.
Я слишком глубоко закопался в самого себя и в произошедшие события, отчего жизнь поверхностная, как и поверхностные чувства, стали мне не интересны.

Кроненберг провёл меня за тяжёлые портьеры, скрывающие особый вид кино, понятный далеко не всем, но ставший столь модным, что его стали тиражировать в массы. Дэвид познакомил меня с киношными «мозгоправами», которые с бешеными глазами хватались за мои страдальческие глаза и ауру тайны, которая неотступно следовала за мной по пятам.

«Мозгоправами» были великие режиссёры арт-хауса, андеграунда и прочего «независимого» кино. Сумасшедшие гении, любители поковыряться в исподнем человеческой сущности и заглянуть в замочную скважину, наблюдая за пороками и грехами.

Я, как нельзя кстати, пришёлся ко двору.

Я со своей безумной историей стал благодатным материалом для создания образов, созвучных с моим искалеченным внутренним миром, об изменениях которого я никому не мог рассказать, но зато мог выплеснуть свои эмоции в кадре.

Так и появились безумные гении и гениальные безумцы, жестокие психопаты и циничные убийцы.

Ана была права – мне стОило начать мой сумасшедший кинематографический марафон именно в этом – в независимом, андеграундном, нуаровом наслоении кадров, запечатлённых на плёнку и подслащённых виртуозной чуткостью режиссёров и ласкающей камерой великих операторов.

Так я стал мистером Робертом Паттинсоном, который ходил в костюмах и пальто, который повесил драные джинсы на крючок за дверью, который брал гитару только тогда, когда демоны выползали наружу, и сдержать их можно было только рваными аккордами.

Я стал новым лицом бесовского кинематографа со скачущими ведьмами и реками крови, я прослыл хранителем самых страшных тайн и истин, я был королём психопатов и людей с извращённой психикой.

Стоило долго удивляться, а самое главное, не верить в то, как мгновенно может измениться человек. Одно могу сказать точно – ничего не происходит здесь и сейчас, всё уже сделано там и тогда.

Во мне всегда это было – колоритно-пугающая тяга к неопознанному, замкнуто-пустое наслаждение пороками, отстранённо-молчаливый интерес к людскому нутру.

Оказалось, что я был неплохим лицедеем, раз так надолго запрятал свои истинные интересы и таланты, но я стал ещё более лучшим адептом священного кино – теперь я играл не только перед камерой, но и вне её.

Ана вытащила из меня так тщательно сокрытое и оставила меня с этим наедине, не объяснив, что делать дальше.

Я жил…как умел.

Утром я был очередным маньяком, исполняющим замысловатый ритуал перед камерой, а вечером я становился молчаливым тихим психом, который слишком часто вздрагивал от вспышек света. Слишком часто.

Вспышки….отдельная история. Когда папарацци нагнали меня первый раз после исчезновения Аны, я почти потерял сознание от захлестнувших меня чувств – в беловатых отсветах вспышек фотокамер мне чудился разряженный воздух берлинской гостиной и ощущение дрожащих плеч под моими пальцами.

При каждом всполохе света мне казалось, что сейчас исчезну и я.

Много времени прошло прежде, чем я перестал сбиваться со своего сердечного ритма, хотя порой, даже сейчас, я на секунду замираю, видя всплески яркого света.

Кстати, о моих странностях. Бросив пить, я всерьёз задумался о посещении психоаналитика, даже наводил справки и пару раз хватался за телефон, но….представьте такой разговор: «Здравствуйте, меня зовут Роберт Паттинсон, и моя девушка исчезла во вспышке яркого света. Я бы хотел знать, как с этим жить». Каждый раз думая об этом, я ржал сквозь слёзы – плевать на сохранность информации и бешеные деньги, которые я был готов заплатить за сеансы, любой хренов мозгоправ бегом бы побежал продавать полученную информацию о тараканах в голове РПатца. Простите, мистера Паттинсона.

Поэтому приходилось жить так. Работой, работой и ещё раз работой – до рези в глазах, до головокружения, до болезненных спазмов в животе и до отточенной реакции на щелчок, который мне снился по ночам, и я подскакивал на кровати, тут же начиная бормотать выученную накануне роль, отскакивающую от зубов.

Я изматывал свой организм и свои воспоминания, надеясь, что они просто устанут от меня. Сам я от них избавиться не мог….


Я внезапно притормозил и, притоптывая на месте замерзающими ногами, начал принюхиваться – в морозном воздухе тонкой нитью вился аромат свеже-сваренного кофе – я даже спустил с лица шарф, чтобы насладиться запахом…. Минуту подумал и решил, что чашка кофе точно не помешает моему чёрному ритуалу.

Каждому чёрному ритуалу – чёрный кофе….

Я завернул за угол и столкнулся с молодой парой, звякнувшей колокольчиком над дверью как раз того заведения, откуда и доносился будоражащий мой организм запах.

Я быстро влетел в дверь, постаравшись, чтобы колокольчик звякнул как можно тише….скажем так, моя координации не улучшилась со сменой направления моей актёрской деятельности и моего гардероба, поэтому я не слишком красиво попытался поймать равновесие в своих запутавшихся ногах, когда осознал, что зря вламывался в дверь как гончая лошадь – кофейня была совершенно пуста.

Я посмеялся над своим неизлечимым идиотизмом и паранойей, но всё равно устроился за самым дальним столом, даже не став включать маленький торшер, что находился на нем.

Пока я отогревал руки своим дыханием, из-за стойки вывалился дородный дядечка и, плавно раскачиваясь, приблизился ко мне – я непроизвольно дёрнулся, хотя и привык к этой нелепой закономерности – с того самого паба в Берлине, в любом заведении подобного рода, мне попадаются копии усатого мужика-немца, который обслуживал нас с Аной. Объяснения этому феномену у меня не было. Наваждение? Злой рок? А может, это, своего рода, тоже являлось частью программы? Ненавижу это слово.

Стараясь не смотреть на невольное привидение из прошлого, я заказал двойной эспрессо и чизкейк – сожрать что-то надо, но более существенное всё равно не полезет в глотку, под такие воспоминания удавиться хочется, а не наслаждаться земными благами….

Бесспорно, это был самый лучший кофе, который я когда-либо пробовал в своей жизни….

Ещё бы коньяка….или бренди. И сигарету. Две. Пачки…

Но я не курил, поэтому привычные клубы сероватого дыма мне заменял взвивающийся тонкой струйкой дымок над кофейной чашкой….

Восемь месяцев назад в моей жизни появилась Стейси. Мы встретились случайно на одной из тусовок любителей «странного» кино. Она была ландшафтным дизайнером и не имела совершенно никакого отношения к кинематографу. Слава Богу!

У неё были короткие пепельные волосы и янтарные глаза, ростом она была с меня и совершенно не обладала пышными формами, а это означало, что у нее ни грамма общего с Аной. Слава Богу!

Всё было относительно хорошо, пока однажды утром я не проснулся и не увидел Стейси, сидящую на краю кровати со сцепленными в замок руками на коленях, а главное, с собранным чемоданом, стоящим у её ног.

Она, как обычно, ласково улыбнулась мне, как и каждое утро на протяжении почти полугода, и сказала «Привет!».

Ещё до того, как Стейси открыла рот, я уже знал, что означает чемодан у её ног, но искренне не мог понять причин столь поспешного бегства! Я ни разу не позволили себе грубости в её адрес, я не пил и даже не курил, я брал её на пару премьер своих фильмов и даже познакомил её с Кроненбергом….

- Я устала быть для тебя по ночам Анной…. – неожиданно прервала мои мысли Стейси.

- Аной, - машинально поправил я девушку, намеренно исключив из имени вторую «н».

- Да, устала, - улыбаясь, повторила Стейси.

А потом она ушла всё с той же улыбкой, а я не мог даже сказать ей «спасибо» или ещё какое-нибудь нелепо-слюнявое слово, лишь бы только показать своё уважение.

Шесть месяцев терпеть третьего лишнего в своей кровати…. Да. Стейси заслуживала уважения, а я всё-таки заслуживал психоаналитика.

Тогда-то, на очередном личностном распаде, меня и подловил Старридж.

Довольно брутально проворчав в трубке Сиенне, чтобы не ждала его до утра, он сгрёб меня в охапку и затолкал в кэб.

Паб, две пинты пива и прожигающий взгляд моего друга. Я курил одну за другой, жёг пальцы и оставлял кусочки губ на фильтрах бесчисленных сигарет.

Мой друг Том….

Что, в конце концов, меня могло ждать после признания?

Старридж мог поржать и сказать, что я совсем слетел с катушек со своей мистикой и психологией.

Старридж мог прищуриться, покусать губы и поинтересоваться моим здоровьем.

Старридж мог поверить и, наконец, выслушать меня.

И дело было уже не в том, что я боялся непонимания или осуждения – это же Том, старый, добрый Том, который будет оставаться им и когда нам будет восемьдесят, и мы будем сраться под себя – дело было в том, что я не был готов взваливать это знание на моего весьма счастливого и замороченного простой жизнью друга.

Я не был готов к тому, чтобы позволить этому знанию раздавить неповинного человека, но Том не был бы Томом, если бы не начал разговор сам:

- Стейси ушла, - он не спрашивал, а утверждал. Я кивнул, старательно заглатывая пиво, чтобы не отвечать на вопрос вслух – это была какая-то не вполне ясная фобия – не произносишь вслух, значит, не произошло. - Мне Крон сказал, - поспешил объяснить Старридж.

Я даже бровью не повёл – давно уже перестал удивляться тому, что сузившийся до неимоверных переделов круг моих доверенных лиц, априори подразумевал слишком тесное общение между его членами.

- Это всё из-за той, которая была в Берлине?- я молча поднял глаза на Тома и несколько секунд не отводил взгляда. Не понимаю, как он это делает, но Старридж часто знает обо мне то, что я ему не говорю, поэтому остается только молча кивать. - Она ушла, - опять утверждение, мой кивок и плещущееся в такт пиво в толстостенном стакане. - Ты её искал? – хоть какое-то разнообразие со знаком вопроса! – киваю. - И что? – беру свои слова обратно – вопросов не надо, потому что ответов не предвидится. - Связи то задействовать пытался или просто справочники просмотрел? – Старридж не стебается, нет, просто знает, что я был порядочным расп**дяем и многое делал спустя рукава, но мой взгляд говорит о том, что это давно в прошлом и теперь кивает Том. - Не помогло, - снова возвращаемся к констатации фактов, я глотаю выдохшееся пиво, а Старридж просит повторить….дважды. - Она что, агент МИ-6? – Том совершенно серьёзен, и дело не в выпитом, а именно в том, что он не чурается необычного, нестандартного…. Может, всё-таки стОит рассказать? – Нет? Тогда КГБ? Моссад? Штази? – Старриджа несёт, но я его не останавливаю – пусть лучше думает об этом, чем отклонится в сторону мистики, потому что тогда я точно не удержусь, а надо.

В тот вечер мы славно нажрались, и Том больше не строил предположений, хотя его задумчивый взгляд, настоянный на хмеле, частенько скользил по моему лицу. Уже запихивая меня в такси, как-то резко протрезвев, Старридж сказал, что несмотря на то, что он превратился в курицу-наседку, он по-прежнему тот-самый-дружище, готовый выслушать всё, что угодно.

Нет, конечно, Том ни до чего не додумался и, конечно, я ничего не собирался ему рассказывать….просто стало немного легче, что хотя бы кто-то знал, что она просто была….

В отличие от Тома, Кроненберг никогда не спрашивал меня о том времени и никогда не предлагал мне помощь, но каким-то, резко обострившемся после исчезновения Аны шестым чувством я ощущал, что Дэвид знает о моём глубочайшем потрясении, но это ведь Кроненберг – ему проще загрузить в мой мозг перенасыщенную неизвестными мне терминами фразу, чем спросить как у меня дела, а долго соображающий я только через пару дней смогу понять, что смысл той фразы был напичкан положительными эмоциями, направленными на поддержание моего самочувствия.

Поэтому Кроненберг и заменил мне на какое-то время и семью, и друзей, в последствии превратившись просто в друга – мудрого, эксцентричного и, что греха таить, *бнутого товарища.


Я не слишком прилично втянул с бурлящими звуками последние капли кофе и пожалел, что тот быстро закончился.

Пару минут я стрелял глазами в сторону барной стойки, за которой дядька апатично протирал вискарные стаканы….

Поэтому я всегда «выхаживал» свои воспоминания. СтОит мне только сесть в тепле в опасной близости с позвякивающими бутылками, так я тот час же захочу нажраться, но своих демонов лучше встречать в трезвом уме и добром здравии.

Пришлось тряхнуть головой и оторвать задницу от нагретого места.

Расплачиваясь у стойки, я заметил надпись «кофе на вынос» и тут же попросил налить мне большой стакан того самого эспрессо, так что выходя обратно в заснеженный моей тоской Лондон, я был чуточку счастливее, согревая руки о горячий стакан.

Не хватало лишь одного….

Обычно я покупал пачку сигарет, когда мне очень сильно хотелось курить, но извлекая единственную сигарету, я тут же избавлялся от её сестричек путём трёхочкового в ближайшую мусорку, но сейчас я положил купленную пачку в карман пальто…

Джинсы я больше не ношу, моя жопа перестала зажёвывать шуршащие пачки, поэтому теперь всё красиво.

Я усмехнулся в снежное небо и побрёл дальше.

История-то собственно закончилась. Да и не было то этой истории. Точнее она была в течение семи дней, а потом были одни примечания, да нелепые послесловия, но оставался один пункт.

Он всегда был в самом финале, потому что, только перелопатив прошедшее время, я мог отвечать на него…. Два раза выдавался один и тот же ответ. Подозреваю, что третий раз он не изменится.

Я хлебнул кофе, притормозив на перекрёстке, и вгляделся в снежную стену перед глазами, выбирая куда дальше меня понесут ноги….и воспоминания.

Через дорогу, наискосок из темноты выныривали очертания небольшого парка, в данный момент весьма безлюдного.

Прекрасно!

Я перебежал через проезжую часть и, выловив взглядом одинокую скамейку возле небольшого пруда, направился прямиком к ней.

Уселся. Откинул голову на спинку. Сдвинул кепку на затылок, чтобы беспрепятственно ощущать холодные снежинки на лице.

Тихо так.

И страшно.

Страшно одиноко….

Я долго задавался вопросом – что именно привнесла в мою жизнь Ана? Но никогда не мог на него ответить. Разве ответ «жизнь» - это ответ?

Нет, вру я, конечно. До неё тоже была жизнь, только другая и с другим мной. Хотя другим ли?

Я не люблю эту часть своего самокопания – это всегда заканчивается грустно и больно. Вот именно так, как сейчас и как предыдущие два раза.

Всегда ведь больно признаваться себе в том, что глубоко прячешь под слоем ежедневных масок, маскарадного тряпья и тупого трёпа не о чём. А я очень глубоко прятал свою больную любовь даже от себя самого.

Любить больно. И прекрасно. Куда страшнее не испытать этого чувства, так и прожив до конца дней в ожидании того, во что и верилось бы тем труднее, чем старше я становился бы.

Порой мне казалось, что я на самом деле тронулся умом и ещё чаще был уверен в том, что завтра утром я проснусь с разламывающейся с бадуна головой, в обнимку со Старриджем, или Крис, или чёрт знает, с кем, ужаснусь своей морде в зеркальном отражении и побегу играть очередного вампира или ещё какую нечисть. Словом, буду жить так, как жил до того февральского вечера в Берлине.

Мечтам свойственно забивать на мечтающего человека и делать по-своему. Каждое утро приносило мне тупую боль в районе сердца и её лицо. Образ, не потускневший в памяти со временем.

Боль от любви – это прекрасно. В малых дозах и изредка. А болеть этим чувством постоянно – это верная смерть.

Я розовый и слюнтявый романтик, но, если честно, кто из семи миллиардов чёртового населения посмеет кинуть в меня камень и сказать, глядя в глаза, что не хочет любить и быть любимым?

Рассуждения на данную тему можно сворачивать и паковать в чемодан.

Я любил и был счастлив. И несчастлив.

Готов ли я отказаться от того, что было между нами?

Нет.

Нет.

Нет.

Я живу этой памятью, и почему-то чувства только настаиваются от этого и нисколько не слабеют.

Как хорошее вино, бродившее в одном из старинных погребов некоего винодела, тщательно оберегаемое от дневного света, настоянное по всем канонам, оно имело изысканный, неповторимый привкус и аромат, слегка горьковатое на вкус, терпкое, но дарящее невыносимое наслаждение и всегда оставляющее послевкусие...

Вот так и я холил и лелеял свою память о НЕЙ, скрывал ЕЕ ото всех, но сам был не в состоянии спрятаться от навязчивой, порой маниакальной боли.

Мистер Роберт Паттинсон расклеился и не желает возвращаться в тот мир, из которого меня выдернула Ана.

Я хочу жить в этом мире, пусть и без неё. Всегда. Пока не сдохну. Слушать Моррисона и выть. Видеть на карте мира Берлин и биться головой о стену. Видеть чёрную шляпу и бежать за её обладательницей по лужам. Помнить и….молчать.


Шея затекла и грозила мне утренней болью, ударяющей вниз позвоночника. Не мальчик все-таки уже – сидеть в неудобных позах.

Суставы хрустнули, когда я потянулся – криво усмехнулся – моя память точит меня изнутри, стирая хрящи и размалывая кости, перетирая сухожилия и заставляя кровь загустевать.

Я, наверное, мумифицируюсь помаленьку….

П***ец. О чём я думаю?

Зажал кофе коленями, похлопал себя по бокам – хорошо хоть в задний карман брюк не полез – с меня станется искать там привычную пачку сигарет – сигареты в пальто…

Я заржал. Как всегда немного с придурью.

Я же не курю. Сигареты есть, а огня нет.

Уставился немигающим взглядом на стакан кофе, от которого жгло колени, и думал о том, стОит ли повертеть головой в поиске прохожих или нет.

Чтобы не быть ещё бОльшим идиотом, отказался от этой идеи – смирись, Паттинсон, ты один находишься за пределами всеобщего праздника, жизнь течёт там, за кованым забором этого парка, унынию сейчас предаются только душевнобольные, безответно влюбленные и маньяки.

Смешно, я и то, и другое, и третье!

Ветер особо жестоко хлестнул меня в затылок и умудрился навалить снега мне за шиворот, чинно удалившись через мгновение и начав выписывать какие-то замысловатые «па» перед опустошенным прудом.

Я передёрнул плечами, поёжился и решил подождать….чего? Не знаю – чокнутого прохожего, волшебного огня, манны небесной….

А там, в просветах между скучающими деревьями, за бледной пеленой снегопада было тепло и светло, были улыбки и дурацкие Санты, было Рождество и нежные объятия.

Ресницы слипались от тяжёлых снежинок, которые задувало под козырёк кепки, я дул на них, выпятив вперёд нижнюю губу – они таяли, и я слизывал потёки языком. Хоть так пустить слезу, что ли….

За прудом, чуть правее, мелькнула что-то чёрное.

Я швыркнул носом, получше устроил стакан с кофе между колен и вытянул шею. Должен же в необъятном Лондоне найтись ещё один чокнутый меланхолик, который будет искать сигаретное уединение в Богом забытом сквере!

Лыба растянулась до ушей – точно, ещё один романтик! Невысокая фигурка свернула в парк, укрываясь от снежных порывов большим зонтом.

Ну, хоть стопроцентный англичанин (или англичанка – тёмное пальто и тонкие щиколотки в узких брюках не давали пространства для определения пола забредшего на мою территорию романтика). Туристы не таскают зонт в английскую пургу, в непогоду они носят с собой непромокаемые прозрачные плащи, чтобы всегда быть начеку и чуть, что - вытаскивать камеру, чтобы снимать и фотографировать всё подряд. Только истинные англичане выходят из дома с зонтом, даже если светит яркое солнце.

Этот хренов зонт почему-то меня успокоил – не хотелось попасться забугорной фанатке, которая точно вытрясет из меня душу. Англичанки как-то поспокойнее – они чтят моё желание на уединённость в моём собственном городе.

Бесполая фигура, тем временем, почти танцевала, огибая пруд, пытаясь сделать сразу несколько дел – не улететь от порыва ветра, не выронить телефон, прижатый ухом к плечу, и рыться одной рукой в сумке.

Я вытянул шею ещё сильнее, наплевав на сугроб, который намело за воротник, и тщетно пытался разглядеть, что фигура пытается нарыть в сумке. Конечно, я надеялся, что это будет зажигалка!

А ветер разошёлся не на шутку, и как бы неприятны не были его порывы, я почему-то всё равно намеревался покурить на этой чёртовой лавке с этим чёртовым кофе, который, кстати, не остывал и продолжал жечь мне ноги даже сквозь плотную ткань брюк.

Бесполое тело крутанулось как-то особо замысловато, и под накренившимся зонтом я успел разглядеть большой шарф, намотанный на голову.

Чёрт! Надеюсь, что это всё-таки мальчик, не хочу сегодня женщин ни в каких видах, даже если и принесут долгожданный огонёк для моей никотиновой феи.

Фигура бросила глупое занятие, именуемое разговором по телефону под аккомпанемент бушующей вьюги, и сосредоточилась на вытаскивании чего-то из сумки.

Ради этого торжественного момента я даже поддался вперёд и схватился за кофе, чтобы как можно быстрее вскочить и попросить долгожданного огня.

Фигура, наконец-то, замерла прямо напротив меня на расстоянии нескольких ярдов. Зонт особо упорно вырывался из тонких пальцев, затянутых в мягкую кожу перчаток, ветер трепал длинные концы шарфа, поднимая их в воздух словно флаги.

Чуть приоткрыв рот и почти капая слюной, я всматривался в чёрный прямоугольник сумки, из которого вот-вот должна появиться рука и…

Аллилуйя!

Пачка сигарет!

Господи, я был услышан!

Тело извлекло сигарету, дальнейшие действия потерялись за широкими полями зонта, на который неожиданно смирно и даже, можно сказать, поэтично ложились хлопья снега, кончики шарфа теперь осторожно покачивались в такт движениям человека.

Следующий порыв ветра толкнул меня в бок, не забыл пройтись очередной снежной волной по моей шее и, странно срикошетив от моей скамьи, метнуться к фигурке.

Тело дёрнулось, увернувшись от зимней напасти, но сил удержать огромный зонт не хватило. Фигура по инерции ещё дёрнулась за опущенным зонтом и сделала пару шагов ко мне, но порыв на этом не утих, сделав очередной вираж, он ударил прямо в лицо человеку, инстинктивно опустившему голову.

Шарф слетел, взметнулись тёмные волосы….

Фигура дёрнулась в попытке отвернуться, но ветер опередил, ударив в спину, заставляя стоять на месте.

Узкая ладонь метнулась к лицу, убирая спутанные пряди с губ, ресниц, щёк.

Обжигающей кофе на своей ляжке я успел почувствовать ещё раньше, чем мозг послал сигнал пальцам о том, что стакан надо крепко сжать.

Я никогда не страдал болезнями сердца. В физиологическом плане.

Но сейчас я стопроцентно знал, что через пару секунд оно остановится. Просто перестанет биться. Замрет.

Раз, два, три….

Прежде чем провалиться в небытие, ставшее удивительно тихим и почти безветренным, я успел понять лишь одно….

Сквозь пелену мирно оседающих снежинок….

Через призму угасающего сознания….

Между тёмными прядями, всё ещё свисающими на лицо….

На меня смотрели призрачно-льдистые глаза Аны….

Глаза, которые совершенно точно меня не узнавали.


Источник: http://www.only-r.com/forum/38-320-1#166021
Из жизни Роберта gato_montes gato_montes 1264 41
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
Форма входа    

Категории          
Из жизни Роберта
Стихи.
Собственные произведения.
Герои Саги - люди
Альтернатива
СЛЭШ и НЦ
Фанфики по другим произведениям
По мотивам...
Мини-фанфики
Переводы
Мы в сети        
Изображение  Изображение  Изображение
Изображение  Изображение  Изображение

Поиск по сайту
Интересно!!!
Последние работы  

Twitter            
Цитаты Роберта
"...На необитаемый остров я бы взял книгу «Улисс» — потому что только там я бы ее прочитал."
Жизнь форума
❖ Вселенная Роба - 13
Только мысли все о нем и о нем.
❖ Флудилка 2
Opposite
❖ Суки Уотерхаус/Suki Wa...
Женщины в жизни Роберта
❖ Пиар, Голливуд и РТП
Opposite
❖ Вернер Херцог
Режиссеры
❖ Клер Дени
Режиссеры
❖ Tenet/Довод
Фильмография.
Последнее в фф
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
Рекомендуем!
4
Наш опрос       
Какой стиль Роберта Вам ближе?
1. Все
2. Кэжуал
3. Представительский
4. Хипстер
Всего ответов: 243
Поговорим?        
Статистика        
Яндекс.Метрика
Онлайн всего: 12
Гостей: 12
Пользователей: 0


Изображение
Вверх