В этот раз ей конец. Видит бог, ей конец.
Алоиз Гершоу не видел жену уже целый день. Старая истеричка вылетела из дому, стоило ему отвернуться. На сей раз он забылся настолько, что не проследил за тем, чтобы ее внешний вид не вызывал вопросов. Дьявол... Она посмела истратить деньги на хлеб для бездельников и думала, что он не узнает. Ну да ладно... Главное, чтобы она не болтала особо. Она всегда была изобретательна: это минимум, который она должна была соблюдать. В конце концов живет, как у Христа за пазухой, ест досыта, крышу над головой имеет, да и уважение, которым он сам пользуется в деревне, много чего значит. А воспитывать жену, особенно ту, которой наказал его Господь - его прямая обязанность. Даже единственный сын...
Ничего, отсидится в каком-то углу, и вернётся. Главное - молча. Она не рискнёт болтать. А разукрашенную рожу может обьяснить своей же никчемностью.
Гершоу возвёл глаза к темному кресту, прибитому к стене в углу комнаты и осенил себя знамением.
Раньше ему удавалось совмещать все. Старый отец Уилсон не видел дальше собственного носа. Его бормотание по воскресеньям действовало успокаивающе, Гершоу чувствовал себя в церкви как дома и хозяином в местечке. Никто не вмешивался в естественный ход дел, никто не пытался нарушить установленные столетиями правила.
Пока не появился этот дьявол, только притворяющийся священником. Такого не было никогда.
АлоизГершоу больше не чувствовал себя своим в старой церкви. Каллен смотрел на него так, словно читал каждую чёртову мысль в его голове. Церковь больше не была тем местом, где он, как и в деревне, был бы хозяином. Уилсон был не в счёт, Гершоу был с Богом один на один, так, как ему было нужно.
Потом начался настоящий ад. Каллен посмел заявить, что сложившаяся ситуация немыслима. И эти людишки, которыми так легко было управлять раньше, бросились готовить еду и убирать дерьмо за бедняками. Несли какой-то бред о взаимопомощи, о том, что у них открылись глаза. Некоторые ребята в пабе слышали всю эту чушь и передали ему. Хвала Богу, сохранились здесь люди с ясной головой. Ну ничего... Гершоу стал немного чаще проводить с ними время за кружечкой пива, только и всего. Нужно было взять себя в руки, не теряться. Каллен - чужак, равно как и пигалица, которую Уэзерли навязали им.
Школа... Учеба... Тьфу... Все это от нечистого. Они и без учения могут возомнить о себе бог весть что. И так сдохнут здесь: что изменится от того, что они смогут перед этим своё имя написать. Молитвы можно затвердить и не умея читать. Все просто. Остальное - богопротивно. И то, что творит Каллен...
Ещё один момент требовал внимания, и тут Гершоу уже, казалось, удалось добиться нужного эффекта. Этого хотелось уже лично ему.
Ему было плевать и на самого Ридли, и на его отродье, но, похоже, откуда-то у пропойцы завелись деньжата, а о таком Гершоу всегда хотелось знать из первых рук.
Ридли мямлил что-то, пока Алоиз ужом вился вокруг него, пытаясь понять, что за механизм кроется за тем фактом, что училка нянчится с Мэри, а у самого Ридли появились и дрова, и бутылка молока с хлебом на столе, да и хлебал он по-прежнему как свинья, но уже не самое дешёвое пойло.
Учительница притащилась за девчонкой, и Ридли вдруг развил несвойственную ему прыть, начав плести какие-то угрозы девке. Гершоу ушёл тогда, не желая сплетен, но потом видел учительницу с девчонкой в посёлке, что означало только одно...
Кого ещё несет сюда...
- Что, решила вернуться, тварь? Уже везде меня опозорила или...
Гершоу распахнул дверь, полный праведного гнева, но, увидев посетителя, шарахнулся назад в дом, невольно впустив его.
Эдвард шёл во тьме, под ледяным дождём к дому Гершоу. Он не знал, было ли правильным то, что он делал. Входило ли это в его обязанности. Обязанности... Можно ли было назвать обязанностью желание защитить женщину, избитую собственным мужем, и, похоже, не впервые, просто за то, что она поделилась куском хлеба с теми, кто остро нуждался в этом...
Все, что происходило здесь, давно перестало быть обязанностью. Служение богу и людям было его призванием, но вихрь, который закрутил Эдварда в этом городе, не имел ничего общего с обычным опытом.
Он думал, что мёртв. Но с первого же дня в этой общине каждый день, каждая минута доказывали ему обратное. Он посмел быть живым, он посмел полюбить женщину. Сильно, неотвратимо, тогда, когда считал это невозможным. Когда думал, что сгорел полностью. Посмел заключить в своё сердце ребёнка, нуждавшегося в нем и открывшегося ему так просто и до конца. Посмел желать улучшить жизнь тех, кто окружал его теперь.
Эдвард чувствовал, что оживает с каждой хорошей новостью. Что миссис Бринкли стало немного лучше; что малыш Дикинсонов становится крепче с каждым днём, а его мать, наконец, может подниматься с кровати и уделять внимание еще двоим. Что дети бедняков исправно ходят на занятия, что все едят досыта. Что у каждого достаточно дров для очага и молока для детей.
Что Мэри находится на попечении Беллы: думать о них, представлять себе, как они строят свой нехитрый день, как после занятий Белла садится в своё кресло у камина и прижимает девочку к себе, напевая ей, даря ей столько любви, сколько вмещало ее сердце, стало настоящим ритуалом, питавшим Эдварда. Мысль о них была первой, когда он открывал глаза после пары часов сна, больше не жалея, что Господь не забрал его к себе во сне. И последней, когда после напряжённого дня ему удавалось забыться ненадолго.
Визит миссис Гершоу и ее состояние отрезвило его и дало понять, что ситуация намного сложнее. Хвала богу, Белла согласилась принять совершенно измученную женщину у себя.
Эдвард вздрогнул и плотнее запахнул пальто. Он снова позволил себе забыться, видя ее глаза, мерцавшие в сумерках, полные тревоги... За него... Снова почувствовал эту связь между ними, словно тонкую, туго натянутую струну, звеневшую в воздухе. Он пообещал Белле, что все будет хорошо...
У дома старейшины он заставил себя больше не думать о ней.
Старик открыл ему, бормоча оскорбления. Видимо, решил, что жена вернулась домой.
- Преподобный Каллен, - вместо приветствия процедил Гершоу, пытаясь скрыть прорывающийся страх.
Каллен молчал. Стоял там, недалеко от двери и молчал, лишь сверлил взглядом. Какого черта ему нужно? Ну да ладно...
- Чем могу быть полезен, преподобный? - начал разговор Гершоу.
В ответ Каллен усмехнулся. Дернулся левый угол губ, глаза оставались ледяными.
- Прошу простить мое вторжение так поздно, - тихо сказал он и снова замолчал.
Гершоу начал раздражаться и, к своему неудовольствию, понял, что нервничает. Ситуация становилась все более абсурдной.
- Не беспокойтесь, преподобный. Итак, чем я могу помочь?
- Вы? - спросил Каллен все с той же жуткой усмешкой, не двигаясь с места.
Старик переступил с ноги на ногу, непроизвольно утёр рукой лоб. Он даже не понимал, насколько напуган, пока не почувствовал, как взмок.
Каллен прошёл несколько шагов вперёд, старейшина следовал за ним. Взгляд священника зацепился за распятие на стене.
- Вы - верующий человек, мистер Гершоу? - спросил он с какой-то оскорбительной интонацией.
Что он несёт?! Гершоу наконец нашёл в кармане платок, вытер лицо.
- Разумеется, преподобный. Не меня ли вы видите в первых рядах на службе? Я родился и вырос здесь, и посещал эту церковь задолго до того, как... - Старик повысил голос, закашлялся.
- Вы не поняли меня, мистер Гершоу, - мягко ответил Каллен и повернулся к Алоизу лицом. Старик отступил на шаг, уперевшись в стену. - Я не спрашивал вас, как давно вы посещаете церковь. Я спросил, верующий ли вы человек. Это разные вещи.
- Что вам нужно, преподобный?
- Ответьте мне, прошу.
- Я верую, преподобный. - Почему ему так страшно... К чему эти расспросы...
- Хорошо. - Каллен все так же не сводил с него жутких глаз. - На самом деле, я бы хотел вам сообщить... Вы, вероятно, беспокоились о миссис Гершоу и ждали ее, а не меня?
Дьявол... Чертово отродье, старая дрянь... Вот куда ее нелёгкая понесла... Мразь...
Мысли неслись, путались под этим немигающим взглядом.
- Миссис Гершоу предоставила сегодня большое количество хлеба для миссии. С ее помощью мы смогли обеспечить ещё несколько сытых дней для тех детей Божьих, которые так остро нуждаются в этом. - Каллен заговорил монотонно, глядя куда-то поверх головы старейшины.
- Она... она позволила себе... обманула... я лишь наказал ее за ложь... - Гершоу понял не сразу, откуда вырывается этот голос, похожий на сдавленное хрипение, почему он несёт все это... Это не касается никого...
Каллен снова посмотрел на него в упор. - И как часто вы... наказывали свою жену? Вы решили, что вправе карать ее? Что вправе поднять руку на женщину?
Голос священника был все так же спокоен, но в его лицо было невозможно смотреть. Старик видел ярость, стиснутую до треска челюсть, белое, страшное лицо. - Что же вызвало ваш гнев на этот раз? Хлеб, пожертвованный вашей женой нуждающимся? За какую ложь вы практически выбили ей глаз, Гершоу?
Из горла старика не вылетало ни звука. Каллен вскинул руку, медленно провёл ею по мокрым волосам. - Вам не место в Божьем храме. Да гореть мне самому в аду за то, что я делаю. Но вы больше не оскверните его своим присутствием. Я запрещаю вам появляться в церкви, вы слышите меня? Ваша жена под моей защитой. Вы больше не приблизитесь к ней, иначе пожалеете. Все.
Каллен вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.
Гершоу доплёлся до стула и упал на него. По лицу градом лился пот, сердце заходилось. Он с трудом понимал, что произошло, отказывался понимать.
Ему не место в церкви? Лилиан, мразь... Из-за старой идиотки его подвергнут публичному позору? Его, старейшину общины... этот выскочка... Боже....
Он упал на колени перед распятием, пытаясь молиться, но не мог вспомнить ни строчки, ни единого звука. Перед глазами плясали красные круги, распятие увеличивалось в размерах, нависая над ним со стены. В ушах ещё стоял голос Каллена, как шипение змеи, Гершоу мог поклясться, что ещё видит его глаза, похожие на куски льда.
Он жадно выпил стакан воды, стараясь прийти в себя. Взял трость, шляпу, и вышел в темноту.
- Как она?
Белла отвела Эдварда в крошечную кухню. Ему показалось, что она ждала его на пороге: она почти сразу же распахнула дверь, когда он постучал, приложила палец к губам и жестом пригласила следовать за собой. Проходя через комнату, Эдвард увидел деревянную ширму, делившую крохотное помещение надвое.
- Миссис Гершоу уснула. Доктор Броуди только что ушёл. - Белла говорила шепотом, обдавая его теплом. - Дал ей снотворное и примочку для глаза. Обошлось, слава богу. Он зайдёт утром ещё раз. Я сделаю вам чаю, вы промокли насквозь. Снимите плащ. Возьмите. - Она протянула ему полотенце, чуть ли не силой усадила на стул у очага, налила в чайник воду.
- А что это...
- Я уступила ей свою кровать, - так же вполголоса сказала Белла, заливаясь горячим румянцем. - А ширма... она... она из вашего дома, преподобный, простите... Миссис Джонс заходила... И она помогла решить проблему. Послала Джимми, он принёс ширму. А я смогу спать в кресле...
Эдвард смотрел на Беллу, как заворожённый. У ее маленького очага он отогревался: этот безумный день растворялся в ее тепле, в нежности ее голоса, ее пылающих щёк, в ее заботе о нем. Успокаивалось болевшее сердце; ему казалось, что он пьянеет просто от отпускавшего рядом с ней чудовищного напряжения.
- Я никогда не видел эту ширму, - сказал Эдвард, улыбнувшись. Рядом с ней это было так легко... - Белла...
Она поставила перед ним чашку с чаем: он обхватил ее ладонями, грея окоченевшие руки. - Спасибо.
«Ангел мой... как хорошо, что ты есть... что я могу просто видеть тебя...»
Так странно было видеть его так близко. Потемневшие от дождя волосы, полные доброты и нежности глаза. Бледные пальцы, обхватившие кружку с чаем. Улыбка, подсветившая изнутри его черты. Что делать... Эдвард сделал глоток чая, сильно закашлялся. Белла сжалась, совершенно непроизвольно обхватив его другую руку. Отчего-то на глазах выступили слёзы, горло сдавило.
- Почему ты плачешь? Что случилось? Белла... прошу, доверься мне.
Она отвела было руку. - Нет. Не надо...
Эдвард нежнее сжал ее дрожащую ладонь. - Я здесь. Поговори со мной...
- Прости меня... Я не имела права... Просто... Нейт... он умер... простудился... Я ничего не смогла сделать. Он кашлял, так сильно, а я могла лишь держать его руку... Прости меня, умоляю... Просто так... внезапно... Это грех...
Она плакала, горько, беззвучно, прижавшись лбом к его плечу. - Я уехала... не хотела никого видеть, Эдвард... Не хотела жить. А потом появилась Мэри... Я так люблю ее, хотя думала, что не смогу... Мы хотели... Так хотели ребёнка. -
Белла подняла голову. - И ты... Я не имею права ни на Мэри, ни на тебя.
Эдвард замер. Эта исстрадавшаяся девушка, сильная и нежная, произнесла вслух то, на что он так и не смог решиться. Теперь была его очередь преклонить колени, быть честным и с ней и с самим собой. Он не мог предугадать, что именно сегодня, в эпицентре проблем, окружавших их, наступит этот момент.
- Я люблю тебя. Видит бог, я не знал, что могу чувствовать хоть что-то, кроме боли. Я люблю тебя с того дня, как ты спасала меня тогда, на службе. Я увидел тебя с Мэри, эту нежность, окружавшую вас. Она напомнила мне о том, что я потерял. Но с этого дня ты так и не отпустила меня. Подожди, выслушай меня... я только...
Прохладные ладони обхватили ее лицо. - Я бы отдал полжизни, чтобы все было иначе.
Белла медленно кивнула. - Я знаю. Прости меня, я не должна была...
- Я люблю тебя, - повторил Эдвард, глядя ей в глаза. - Я буду рядом. Вести и защищать тебя и Мэри. Никто не посмеет отнять это у меня.
Белла смотрела, как он склонил голову, коснулся губами ее ладони. - Я люблю тебя, - едва слышно сказала она.
Через несколько минут она снова провожала Эдварда у открытой двери. Эти минуты вместили в себя так много... Больше не было недосказанностей. Они были близки как
никогда, и все же ничего не менялось. Эдвард лишь позволил себе ещё раз поцеловать ее руку, прежде чем уйти.
- Береги себя. Я рядом, Белла. Всегда. Люблю тебя.
- Я люблю тебя. - Эти слова так легко, так естественно соскальзывали с ее губ, хотя все внутри сжималось от сознания того, что проще не станет. Скорее всего, ещё сложнее. Но Белле было все равно.
- Послушай. Миссис Гершоу не вернётся домой. Вот.
Эдвард достал из кармана конверт. - Здесь достаточно, чтобы она могла уехать. У неё сестра в Ливерпуле, там она сможет прийти в себя. И рекомендация от меня, как от работодателя, чтобы она смогла найти место. Экономки или что-то вроде того. Никто, кроме доктора Броуди и миссис Джонс не знает, что она у тебя. Тщательно запри двери и ложись спать, прошу. Это был... дикий день.
Белла приняла конверт. - Я объясню ей все, когда она проснётся. Рекомендация от тебя? - Она улыбнулась, пытаясь насмотреться на Эдварда, на смягчившиеся черты его невероятного лица.
- Мне давно уготована дорога в ад, - улыбнулся он в ответ. - Одна маленькая ложь не усугубит ситуацию.
- Не говори так, - прошептала Белла. - Ты спас жизни здесь, Эдвард.
Его ладонь в ее руке - все, что позволено. Да и это - запретно. Но как добровольно отказаться от этого тепла и силы...
- Я увижу тебя завтра. Мне давно пора посетить занятия в школе с проверкой. - Снова эта легчайшая тень улыбки, разогнавшая мрак.
- Буду ждать.
Белла смотрела, как он уходит в темноту. С его уходом тревога вцепилась в неё с новой силой. Рядом в кустах раздался шорох, стук. Девушка вздрогнула, оглядываясь, но никого не увидела. Вернулась в дом, закрыла дверь. Выпила воды, свернулась клубочком в своём кресле, перебирая в памяти каждое мгновение этого вечера, изменившего все. Незаметно для себя Белла уснула.
Источник: http://www.only-r.com/forum/33-588-1
