Творчество

Пролог.

Эдвард
Раньше я не воспринимал темноту, как врага. Тьма была для меня долгожданным сном после тяжёлого рабочего дня; мягким женским телом подо мной, жарким шепотом долгой ночью. Тьма развлекала, манила; после неё ярче загорались окна дома, приглашая войти. Тьма была лишь снаружи, легко подчинялась, давала управлять собой. 
А теперь тьма – это я. Она захватила меня, я полон ею до краев. Она сорвала с меня  кожу, обнажив нервы. Каждый шаг – над пропастью, за каждым поворотом – опасность. Так кажется мне. 
Я потерял ориентиры, к которым привык. Я не знаю, кому и чему верить. 

Глава I

Эдвард прикрыл глаза, сжал переносицу. Голова раскалывалась, текст на экране компьютера расплывался. Он сдернул очки, которыми пользовался за работой и откинулся на спинку баснословно дорогого, эргономичного кресла, казавшегося ему сейчас орудием пыток, утыканным ржавыми гвоздями. 
Ночь прошла, а работа так существенно и не продвинулась вперёд. Полученный в издательстве заказ на перевод романа современной японской писательницы обещал стать не трудом, а развлечением. Книга была написана, как проза для подростков, никаких сложнейших образов или метафор не ожидалось, а гонорар весьма радовал. 
Эдвард с радостью взялся за заказ; он давно считал, что японская литература должна перестать быть привилегией филологов и учёных - японоведов. Появилось довольно большое количество современных писателей, чьи книги читались легко, были достаточно понятны рядовому европейскому читателю и несли в себе лишь тот необходимый, завораживающий колорит страны Восходящего Солнца, который был интересен обывателям, не отпугивая и не нагружая их чересчур. 
Работа была для Эдварда Каллена всем. Он тяжело добивался того, чем обладал сейчас. Спустя годы труда, принесшие ему в двадцать девять лет славу одного из лучших переводчиков-японистов страны, он все еще воспринимал каждую новую книгу, как первую. 
В издательствах Эдварда не любили. Его уважали за профессионализм, глубочайшие знания и точность. Его ненавидели за тяжёлый характер, педантизм, надменность и  полное неумение сходиться с людьми. За его спиной перешептывались, переглядывались, позволяли себе домысливать многое о его жизни, о которой не было известно практически ничего, кроме того, что было написано в его анкете и из статьи в статью иногда, очень редко появлялось в прессе. 
Эдвард Каллен родился в семье адвокатов, посещал элитные учебные заведения. В мальчике рано проявился талант к иностранным языкам; будучи уже подростком, он буквально заболел Японией. И хотя от него ожидали, что он пойдёт по стопам родителей, выбор был очевиден. Добившись стипендии, Эдвард изучал японский язык, литературу и философию в университете SOAS в Лондоне; по окончании провел ещё два года в Берлинском университете. Затем, вызвав волну яростного протеста со стороны родителей, отправился в Японию и пять лет прожил в Токио, подрабатывая, где придется и общаясь с литераторами, философами, студентами, вбирая в себя эту непостижимую страну. Вернувшись в Англию, Эдвард вновь принял решение, поразившее всех, кто его знал, своей нетрадиционностью и необьяснимостью. Вместо того, чтобы писать докторскую и получать ученую степень, обрастать всеми возможными титулами научного мира, он занялся переводом современной японской литературы на английский язык, общаясь лично с молодыми авторами, находя новые, неизвестные имена и таланты. Книги в его переводе выходили в нескольких издательствах, пользовались успехом. Имя Эдварда Каллена стало известным в кругах переводчиков и литераторов; этот факт полностью похоронил надежду Карлайла Каллена передать свою процветающую адвокатскую контору единственному сыну. 
Его приглашали на встречи, симпозиумы, лекции. Его агент сводил его с нужными людьми, налаживал связи, контакты. Многие стремились к знакомству с молодым, красивым и одаренным человеком. Однако после первой встречи большая часть знакомств не возобновлялась. 
Эдвард мало разговаривал; он совершенно нетерпимо относился к проявлениям любых человеческих слабостей. Он не терпел панибратства, не выносил, когда кто-то вторгался в его личное пространство. Его классическое, скуластое лицо каменело, когда кто-то в процессе беседы дотрагивался до его руки. Он не переносил шума и громкой музыки, не курил, не употреблял алкоголь. Он ненавидел пустую, праздную болтовню, без которой не обойтись и на научной тусовке, ненавидел рассуждения некоторых коллег о том, о чем они не имели ни малейшего понятия. Эдвард страшно уставал от присутствия людей вокруг себя. 
Он не мог объяснить даже самому себе, почему чувствовал, почему вел себя так. Иногда ему казалось, что он смотрит на людей сквозь увеличительное стекло, заставляющие его видеть их слабости и недостатки в стократном увеличении. Он был так же строг к самому себе, доводя все, чем занимался, до совершенства, не давая себе ни секунды отдыха. 
Сегодня работа не шла совершенно. Последние три часа этой бессонной ночи Эдвард бился над одним особым местом в тексте, не будучи в состоянии найти нужные слова, чтобы передать мысли двенадцатилетней девочки - подростка, знающей, что тяжело больна, но старающейся отвлечь родителей от трагедии более или менее серьезными шалостями. Эдвард лично разговаривал с автором, сорокалетней учительницей начальных классов, ставшей в одночасье популярной у себя на родине. Эта  драматичная, но проникнутая оптимизмом книга не отпускала Эдварда, и, в конце концов, ему удалось уговорить автора дать разрешение на перевод. 
Тяжело оттолкнувшись от стола, Эдвард поднялся и открыл дверь в ванную комнату, смежную с его кабинетом. Плеснул ледяной водой в лицо и посмотрел в зеркало. Оно отразило  покрасневшие глаза, горькую складку у губ, растрепанную копну темно-рыжих волос. Эдвард наклонил голову, выпил воды прямо из крана, вытер губы ладонью. 
Внизу тяжело хлопнула парадная дверь, звук тонких каблуков по плитке холла проехался по нервам, словно хлыстом. 
- Эдвард! Эдвард! Где ты? Ты дома? 
«Меня нет», - пронеслось в мыслях, прежде чем благоразумие подсказало бы какой-нибудь ответ, подобающий нормальному человеку. На столе среди бумаг затрясся поставленный на вибрацию телефон. Эдвард краем глаза взглянул на дисплей и застонал. «Двум смертям не бывать…» -  всплыла в голове пословица, весьма подходившая к ситуации. 

- Мама, ты смотрела на часы? 
- Ничего другого я от тебя не ожидала, Эдвард. Впрочем… я не буду акцентировать внимание на твоём поведении. По крайней мере, сегодня. Ты будешь вечером на приёме? 
- На каком приёме? – спросил Эдвард, чувствуя, что заболевает. Гневный возглас матери дал ему понять, что он был обязан помнить, по какому поводу приём. Сейчас все станет ещё хуже. 
- Эдвард! Я могу понять… я могу понять, я искренне пытаюсь, все эти годы… Понять, почему ты презрел профессию, которой уже в поколениях занимается твоя семья! Но неужели тебя совершенно не интересует то, чем живут твои родные! Прошу, умоляю, не говори мне, что ты не помнишь о вечере в честь отца! 
- Я помню, - презирая себя за малодушие, сказал Эдвард, ложась щекой на бумаги. Что же делать с тобой, Цугуми? 
- … и Джессика, слава Богу, позвонила и помогла организовать все… цветов могло не хватить. – Мать говорила дальше. – Это важное общественное событие… 
Эдвард поднял голову. – Я все помню, мама. Я буду. 
- Я должна поблагодарить тебя? – сухо спросила она.
- Нет, мама, что ты. Это я благодарю тебя и отца за приглашение. 
Эсме молча отсоединилась. 
-  Эдвард! – В дверь постучали. «Акт второй», - подумал он отстраненно. 
- Доброе утро, милый. 
- Доброе утро, Джесс. Ты тоже хочешь напомнить мне о том, как вести себя в высшем обществе? Не волнуйся, я надену брюки, и, возможно, даже смокинг. 
- Не надо так, дорогой. – Гладкое лицо Джессики на мгновение исказилось; это не укрылось от Эдварда. Она подошла к нему, обняла за плечи, окутывая густым запахом сладких духов. Её личико снова было безмятежным. – Я просто соскучилась. Ты не ложился ночью?
- Нет. Работы много. – Рассказывать ей о Цугуми и ускользающих метафорах было занятием абсолютно бессмысленным. Но она внимательно заглядывала ему в глаза, нежно проводила мягкой ладонью по щеке. Видя, что Эдвард не двигается, не пытается отстраниться, придвинулась ещё ближе, погрузила пальцы в густые волосы на затылке, слегка оттянув его голову назад. Коснулась поцелуем горла, небольшого шрама на гладковыбритом подбородке, за ухом. Эдвард застонал, не находя силы сопротивляться этому ароматному облаку, окутавшему его. Его руки тянули тонкую блузку с её плеч; она была проворнее, уже скользила губами по его обнажившейся груди, по плоскому животу, расстегнула ремень брюк. Эдвард с силой ударился затылком о спинку кресла, чувствуя, как эти нежные губы обхватывают его, затягивают в тёплый, влажный водоворот, высасывающий из него все соки. Дав себе ещё несколько секунд, он высвободился сильным, изящным движением, поставив её на колени, рванув лёгкую юбку вверх. Джесс зарычала, вжимаясь в него, обдавая огнем. Эдвард ворвался в неё сзади, захватив её тонкие запястья одной рукой, словно связав её. Она закинула руки ему за голову, сливаясь с ним так, что и порыв ветра не смог бы просочиться между их тел. Когда все закончилось, она сидела обнаженной в рабочем кресле Эдварда, наблюдая, как он одевается. Его тело и лицо сводили её с ума; его душа оставалась для неё загадкой, которую Джессика Стенли и не пыталась разгадать. 

Они познакомились три года тому назад, на очередной вечеринке Гильдии адвокатов, куда он пришёл, в очередной раз поддавшись давлению матери и ненавидя себя за это. Настроение Эдварда было соответственным; он был ещё более угрюм и замкнут в этот вечер. Он видел, как стройная, очень красивая блондинка разговаривала с его отцом и матерью, и был немало удивлён, когда она подошла к нему сама. 
Джессика работала с Карлайлом, отцом Эдварда, специализировалась по семейному праву. Ей удалось невозможное в тот вечер: разговорить Эдварда Каллена, да так, что он и не заметил, как был вовлечен в беседу. Эта девушка не дала отпугнуть себя крепко сжатыми губами, суровым взглядом и брошенным вместо приветствия «Я не адвокат, просто чтобы вы знали». Она была серьёзна, знала, что делала. Не докучала Эдварду пустой болтовней, которую он ненавидел, но была чисто по-женски мила и очаровательна. Эдвард, относившийся критичнее всего к самому себе,  понимал, что, несмотря на свою внешность и положение, абсолютно неискушен в плане взаимоотношений с женщинами. В прошлом у него были ничего не значащие связи, но ни одна из этих женщин не запала в его душу настолько, чтобы вызвать желание запомнить её, запомнить хоть что-то, связанное с ней. 
Джессика тесно общалась с Эсме и Карлайлом; по брошенным на него на той вечеринке взглядам, по крайне сосредоточенному выражению лица матери, словно инструктировавшей Джессику перед выполнением важного задания, Эдвард понял, что, скорее всего, многое из того, что говорила и делала Джессика в тот вечер,  что в какой-то степени импонировало ему, исходило от Эсме. Несмотря на то, что мать не принимала Эдварда, его выбор профессии, его образ жизни, несмотря на то, что отдалилась от него, она все же знала его лучше, чем кто-либо иной. От этого было ещё больнее. 
Тогда Эдвард чувствовал усталость от одиночества, от прикипевшей к нему намертво маски. Он поддался Джессике, зная, на что идёт. Та, в свою очередь, не могла больше выносить вылощенных, полных снобизма, похожих друг на друга, как близнецы, молодых юристов, окружавших её. Одни и те же темы для разговоров: отпуск в Европе, гольф, процессы, состязания дизайнерских галстуков и тестостерона. Она знала, что молодой человек, так отличавшийся от всех её знакомых, несмотря на костюм от Диор, был сыном Эсме и Карлайла Калленов, единственным человеком на этом вечере, не имевшем ни малейшего отношения к адвокатской тусовке. Эсме хорошо относилась к Джессике, выделяла ее. Заметив, что девушка посматривает в сторону Эдварда, как всегда отпугивавшего потенциальных собеседников угрюмым выражением лица, Эсме коснулась её локтя.
- Ему необходимо общество нормального человека, моя дорогая. Любящей, умной женщины. В профессиональном плане ничего уже не спасти, но можно попытаться не дать ему полностью превратиться в… Ну да ладно… Поговори с ним. Он умен, очень… Обычными уловками тут ничего не добьешься. – Эсме наклонилась ближе, заговорила тише, несмотря на то, что Эдвард был далеко.
Джесс влюбилась с первого взгляда в холодные зелёные глаза, появившись в нужное время в нужном месте. Эдвард давал ей все, на что был способен. А Джессика убеждала себя, что ей этого достаточно. Через год отношений она переехала в дом Эдварда, ликуя и считая этот шаг переломным в их совместной жизни.
Она могла владеть его телом, доводившим её до исступления. Могла держать Эдварда в руках, доминировать или отдаваться в его власть. Сходила с ума, когда видела его лицо, запрокинутое к ней; была готова умереть, обхватив руками его жёсткие предплечья, отдаваясь ему без остатка. Но затем он вставал, касался поцелуем ее лба и одевался. Она ненавидела этот поцелуй, хотя обожала его чётко очерченные губы, доводившие её до экстаза. Это лёгкое прикосновение означало, что в ближайшее время ей больше нет места рядом с ним. Эдвард уходил к себе, работал часами, забывая про еду и сон. Она несмело стучалась, напоминала ему об ужине, наталкиваясь на прозрачное, зелёное стекло его глаз. Ела одна, ложилась спать одна, засыпая неглубоко, не желая пропустить момент, когда кровать прогнется под тяжестью его сильного, горячего тела и она сможет получить Эдварда. Хотя бы ненадолго. Ей этого вполне достаточно… достаточно…

- Эсме звонила тебе насчёт приёма? 
- Тебе это известно лучше, чем мне, Джесс. – Эдвард застегнул рубашку и поморщился, глядя на её голую ногу, заброшенную на угол его стола. Скользнул ладонью по гладкой коже. Джессика снова тяжело задышала, но Эдвард лишь убрал её ногу с поверхности стола. 
- Ты пойдёшь? Твоё присутствие очень важно для Карлайла, он хочет…
- Откуда ты знаешь это? – Эдвард низко наклонился к ней, обдав теплом и знакомым ароматом туалетной воды. Он практически шипел, прищуренные, потемневшие глаза придавали ему сходство со змеей; прекрасной, обворожительной, опасной. – Почему мой отец не говорит со мной о том, что важно для него? 
Он прикрыл глаза, все ещё нависая над ней. Когда он снова открыл их, ярость исчезла; осталась лишь боль и горечь. 
- Прости меня, пожалуйста. Я не имел права говорить с тобой так. Мои взаимоотношения с родителями никоим образом не касаются тебя. Ты здесь ни при чем. Я буду на приёме и рад, что ты будешь сопровождать меня. 
Эдвард покинул свой кабинет, предоставив Джесс одеваться в одиночестве. Она собрала свою одежду, глотая слёзы. 
«Ненавижу… ненавижу…».