Творчество

Жестокость падения

6.1

Не хочу думать о ней. Не хочу. Я устал от этой зависимости, от неодолимой тяги.
И, пожалуй, хорошо, когда в нужный момент является та самая, способная исправить ситуацию. Яркая, смелая. Такая вот Джемма.
Я хотел бы трахнуть ее, пусть даже только для того, чтобы узнать, каково это – изменить человеку, с которым какое-то время живешь. Понять, так ли это возбуждающе, если способно отключить отвращение к себе, чувство предательства, угрызения совести... Жаль, что я не чувствую ничего. Ничего, даже малюсенького разряда. Это ненормально. Она целует меня, а я думаю о Лиз. Черт, я постоянно думаю о Лиз. Пьяным и трезвым. Она не отпускает меня, не отпускает, даже когда губы другой скользят вдоль шеи, и руки другой норовят пробраться под футболку. Мой разум не способен отрешиться от мыслей о ней, но протестует, бесится, строит баррикады. Сердце будто разрезано на две части, ту, что вторит холодному рассудку и ту, что рвется к горячей плоти. А правда одна, очевидная и ненавистная – я схожу с ума по этой женщине.
- Джемма, не надо. Не сегодня.
- Я тебе не нравлюсь? – Она игриво прикусывает раскрасневшуюся губу и смотрит в глаза, сидя на моих коленях.
- Нравишься. Правда. Только вот время... неподходящее.
- Разве такое бывает? – ухмыляется она. Не верит. Считает слова неким флиртом. Разве не я дал понять, что по-свойски оседлать меня, как и поцеловать, можно?
- Бывает.
Она не то, чтобы уязвлена. Взгляд становится вопросительным, но не менее наглым, словно хочет сказать: «Ничего, скоро сам прибежишь». Самоуверенности ей не занимать. Потому с ней легко. Джемма эффектно сползает с меня – не встает, именно сползает, притираясь внутренней частью ног к моим – и потягивается. Задравшаяся юбка обнажает верхнюю часть бедра над черным чулком.
- А если нам выпить, зая?
Лишь устало качаю головой.
- Пойду я, ладно?
- Ну раз так, иди, - все с той же игривостью соглашается она, будто уверена, что это не конец. Так, некий этап на пути к вожделенному призу. Милое заблуждение, от которого не будет вреда.
Разве мы, по большей части, не живем в заблуждениях? Обманывать, обманываться – к этому привыкаешь.

Темная улица встречает влажной прохладой, туман размывает силуэты зданий вдали, сливает разноцветье огней в одну подрагивающую линию. Густой, ватный, он берет меня, бредущего вдоль сонной набережной, в плен. И нависшая над городом тишина, что мгновение назад казалась такой умиротворяющей, почему-то заставляет острее чувствовать беспокойные толчки сердца, отрывистые глотки дыхания, неровную тяжесть собственных шагов.
Наверное, уже поздняя ночь. Мне не хочется доставать смартфон, чтобы проверить время, узнать, не было ли сообщений, а еще избежать искушения позвонить ей. В конце концов, останавливаю проезжающее мимо такси и еду в гостиницу.
Люкс свободен. Тот самый люкс. И вот, почти месяц спустя, я лежу один на роскошной кровати, закрыв глаза, снова и снова прокручивая в памяти все, с нею связанное. Все наши безумства. Звуки, слетающие с зацелованных губ. Ее волосы, тело, движения. Выражение лица, когда кончает. Ее шепот. Нежный ветерок имени, тающий на языке... Элиза.
Сдаюсь. Позорно сдаюсь и набираю ее номер, потому что грудь нестерпимо скребет изнутри.
- Ты приедешь ко мне?
- Приеду, - тихо отвечает она, словно этот звонок среди ночи ничуть ее не удивил.
Нам не от кого бежать, некому изменять, двум любовникам, живущим вместе, но врозь. И все же. Все так, как оно есть. Я говорю, где жду ее, связь прерывается. Звоню на ресепшен и предупреждаю, что ко мне придут. Пусть дадут запасной ключ.
Пусть происходящее кажется сном – так легче, легче сходить с ума. Никаких запретов, никаких преград... Стою у окна, приглушив свет, и смотрю на улицу. Вспоминаю, как в тот раз здесь стояла она, в банном халате, с небрежно подобранными наверх волосами. Как неистово, невыносимо я хотел ее. От одной мысли об этом появляется ощущение, что воздух вокруг вибрирует. И я знаю лишь одно, что по-прежнему хочу ее, так же неистово, так же невыносимо.
Вижу ее там, у входа, захлопывающей дверцу такси. На миг ее лицо в бледном свете фонаря обращается вверх – словно она ищет знакомый силуэт за квадратом далекого окна. И пусть меня скрывает темнота, Лиз чувствует эту темноту. Ожидания больше нет. Есть лишь они – ее быстрые шаги в туманной бархатной мгле.
Она похожа на видение, лунное видение, облаченное в земное одеяние, которое через миг останется на полу. Я увижу манящие изгибы ее тела, окутанного длинными светлыми волосами, коснусь гладкой, теплой кожи...
Она ступает ближе, замирает рядом. Смотрит мне в глаза. На мне нет одежды, тело будто наэлектризовано. Хочется протянуть руку, но я не двигаюсь, и руку протягивает она. Проводит ею по моему плечу, груди. Рисует пальчиком невидимую линию – от ребер к животу, от живота к бедру, чуть ниже по ноге. И медлит возвращаться обратно. Мой взгляд скользит за ее изящной кистью, лишь на секунду задерживаясь там, где больше всего хочется почувствовать прикосновение. Наконец, чувствуя его, судорожно сглатываю – слишком громко для невероятной тишины, окутавшей нас, в то самое мгновение, когда она с мягкой грацией опускается на колени. Приоткрытые губы касаются вздутой вены, продолжают путь дальше, усиливая эрекцию. Это с трудом можно выдержать, потому что ласка ее томительно-нежна, нежна до невозможности. Она не берет его в рот, лишь целует, водя по лицу, но, кажется, одно это способно лишить меня рассудка. То, что она, обнаженная, подо мной, то, что не отводит взгляда, пока моя плоть скользит по ее щеке, шее, подбородку, время от времени соприкасаясь с дразнящим языком или прерывистым дыханием. Моя ладонь накрывает ее голову, челюсти сжимаются. Бедра едва заметно двигаются навстречу.
- Тебе нравится, когда я ласкаю тебя так, - шепчет она, разрывая иллюзию сна. Мне не хочется отзываться, как хочется, чтобы она молчала, только ее пряные слова возбуждают против воли, еще сильнее. – Мой сладкий, тебе это нравится...
Она снова злит меня и заводит, пальцы путаются в ее волосах, в то время, как другая рука касается члена и сама начинает водить им по ее лицу в жажде большего.
- Тебе нравится чувствовать это, чувствовать его, твердый и напряженный, на моей коже.
- Твою мать, Лиз... – прорывается сквозь мои стиснутые зубы. Кулак смыкается, притягивая ее голову ближе, когда я окончательно слетаю с катушек. Потому что она впускает меня глубоко в рот, позволяя сойти с ума. Не поддаться, но взять то, что хочу. Взять ее так. Она встречает мои толчки, и я больше не сдерживаюсь – лишь в самый последний, самый дикий миг выхожу из нее, чтобы видеть... видеть свою сперму на ее губах. Разрядка настолько бурная, что колени начинают трястись, и я опускаюсь на пол рядом с Лиз.
Мне хорошо до слабости просто оставаться распластанным на пушистом ворсе ковра. Мышцы спины и ног ноют от истомы, в паху приятная боль. Глаза закрываются, ведь все вокруг плавно покачивается – будто туман с улицы перебрался в мое сознание.
- Роберт... – И теплое дыхание сливается с моим, не желая таять, исчезая. Так все перерастает в поцелуй после, бесконечный, безграничный. Мой язык сладко проникает ей в рот. Не могу сдержать очередной стон, чувствуя там вкус собственного оргазма. Снова сдаюсь... позорно сдаюсь.

Мы лежим там, где уснули какое-то время назад – не в кровати, а прямо на ковре. Лиз все еще спит, положив голову на сгиб моего локтя, я могу видеть ее лицо, безмятежное, безупречно красивое. Не знаю, как долго смотрю на него, сколько часов бодрствую, ощущая все оттенки раздражения: оттого, что дремы ни в одном глазу, что до онемения затекли мышцы плеча и руки, что, в отличии от меня, она избавлена от невеселых ночных размышлений. Сейчас не обмануться, больше негде укрыться, лишь признать, что нет и не было никакого сна, никакого «легче» – был и есть лишь дурацкий самообман. Сколько дней прошло с тех пор, как я решил покончить с этим? Три, пять? Как захотеть, как переключиться на другую, когда я одержим ею, одной-единственной? Если остаюсь на расстоянии хоть какое-то время, дурею еще больше. Возможно, Лиз пользуется этим, знает, как меня соблазнить, как удержать. Но даже понимая это, чувствуя горечь, непонятную тоску, никак не решусь все оборвать. Хочется закурить. Столько времени держался, а теперь ощущаю просто изматывающую потребность в сигарете, будто пара затяжек избавит от необходимости думать, решать. Можно списать это промедление на то, что не хочу разборок и скандалов, только это бессмысленно. Прекрасно знаю, что причина в другом. Такого секса у меня не было ни с одной женщиной. Никогда. Даже не по изобретательности – по накалу, ощущениям... но скольких мужчин она ублажала так до меня, заставляя терять рассудок? Вот она, мысль, которую я постоянно гоню прочь. Которая больше не уходит, растравляя душу.

6.2

Роберт ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Мы больше не говорили о том, что случилось, будто ничего и не было. Когда же в тот самый день, спустя пару часов после устроенной мною на кухне сцены, он показался в гостиной, только и сказал, нежданно, спокойно, что у него начинаются съемки – придется уехать этим же вечером, на несколько недель. Недель! Что я могу остаться, если хочу... Если... В общем, у меня есть его номер. Хотелось спросить, действительно ли у него съемки. Волную ли я его хоть немного, как раньше. А еще узнать, не партнерша ли по фильму та красноволосая девушка из такси. Но я смотрела в окно, скрывая слезы. Из головы не выходили его слова. То, что всего лишь этим утром он назвал меня жалкой. Не напрямую, но подразумевал это. Я ведь опустилась до ревнивых подозрений. Сорвалась.
Он стоял какое-то время с дорожной сумкой в дверях, будто ждал чего-то. Мне так хотелось поцеловать его, так хотелось отдать все, что могу, всю себя перед прощанием. Но нет, жалкой я не буду, только не это. Ведь совсем недавно он еще желал меня, желал настолько, что терял голову – и я это чувствовала. На меньшее не согласна. А боль переживу. Переживу... Не покажу, как сильно он ранил меня своими словами. Он не увидит меня сломленной. Брошенной любовницей. Такой радости я ему не доставлю. Может, житейского опыта у меня и мало, но самооценка не хромает, да и эгоизма хватает. Просить не буду, никого. Ни о чем.

В череде однообразно-серых, безрадостных суток приходилось убеждать себя, что это лишь очередной этап, передышка, необходимая мне, чтобы смириться с неизбежным, начать все заново. Я стала приучать себя к реальности без Роберта, жить не в предчувствии, а в готовности к моменту, когда человек, которого люблю, вернется, чтобы поставить точку в нашем романе. Я ведь заслужила хотя бы красивую точку... По счетам на вечеринке любви расплатиться придется, но остался последний танец, который я не уступлю никому. Он мой по праву. Без претензий, упреков, истерик. Последний танец страсти перед прощанием.
На второй неделе одиночества в один из вечеров мне позвонил Грант. Это было так неожиданно, что я не сразу ответила. Но потом запоздало поняла, в чем причина – я ведь попросила обдумать вопрос с моим братом, пусть сделала это не напрямую, не через секретаршу, а письмом. Стивен не должен терять все из-за моего проступка. Он станет хорошим компаньоном. Надежным. Склонность к измене – это ведь не генетическое расстройство, в конце концов.
- Мы можем переговорить, Лиз? Не по телефону.
- Я не...
- Все в порядке. Поговорим, как друзья, что знают друг друга двенадцать лет.
Встретиться мы договорились в пабе, который я выбрала сама. Он находился вдалеке от центра города, неприметный, уютный уголок для рабочего класса. Я пришла туда в джинсах, ветровке и кедах, спрятав под бейсболкой длинные волосы. Обычная девчонка. Расстроенная девчонка. Грант опаздывал, а я, глядя в окно, пила принесенное улыбчивым барменом пиво и не притрагивалась к щедрому подносу с закусками, потому что кусок не шел в горло. Начался дождь, капли текли по стеклу, делая мир по другую сторону бледным миражом, в то время как незабываемое лицо – его красивое, надменное лицо – стояло перед глазами. Напряженные скулы, ожесточившийся взгляд, губы, с которых равнодушно слетают издевательские слова. «Не опускайся до этого». Они до сих буравили страшную дыру в груди, заставляя дрожать. Бармен подошел снова, предложил чай или кофе... но я заказала горячего вина. Он посмотрел неодобрительно, к тому же, с неуместной заботой, только, в ответ на хмурый взгляд, со вздохом кивнул и отошел выполнять заказ. Не его дело. Ничье дело! Хочу упиться... пивом, вином, жалостью к себе.
Когда, наконец, появился Грант, я была не в состоянии обсуждать то, что он предлагал. Отчасти мне было стыдно, но это чувство притуплял алкоголь. Друзья, которые знают друг друга двенадцать лет – сказал он.
И все равно я не должна была расклеиваться перед ним, а он не должен был меня жалеть. Выслушивать...
- Ты можешь мне рассказать.
- Я такая сволочь, Грант... Взваливаю на тебя все это, потому что не могу больше. Потому с ума по нему схожу, - с трудом находя слова, бормотала я.
- Любишь его, - спокойно добавил Грант.
- Да... наверное... точно... да... ох, прости...
- Успокойся. То есть, реви, но не извиняйся. Это я уже слышал.
- Он... наверное, у него другая. Понимаешь? Конечно, ты понимаешь. – Я действительно чувствовала себя последней сволочью, произнося это. Не было сил владеть собой, обдумывать признания. А он держал меня за руку, глядя в стол.
- Понимаю. Так бывает.
- Мне ведь казалось... казалось, это взаимно...
- Не так, как у нас с тобой?
Я заставила себя поднять голову и посмотреть ему в глаза. Я должна этому человеку. Другой бы и близко не подошел после такого скотского поступка, а он...
- Грант, я... ты тоже мне нравился, правда.
- Знаю, что нравился. Жаль, что я тебя любил, - просто ответил он.
- Любил меня?
- Да не переживай ты так. Это переживу я. А ты со своим разбирайся.
- У меня слов не хватит, чтобы... – Комок стал в горле, и я охватила шею ладонью. Это был тот момент, когда хочется удавиться. Слезы текли по щекам, как капли дождя по стеклу.
- Не проси у меня прощения, я не твои родители, не жду этого. Успокойся, Лиз. Пожалуйста. Потому я и смог тебя отпустить – потому что знаю, каково это. Влюбиться. Мне ведь тебя навязали. Я гулял направо и налево, только в уши все пели о выгодном браке, как и тебе, уверен. Ты милая, хорошая, но была холодна со мной... в постели. Не так, как другие. Ирония, что с тобой я так облажался, что не склеилось, что мы разные. Ведь я пытался стать образцовым женихом, а поступал, как последний дурень. Терпеливый, положительный. Вот и появился «плохой парень», что тебя увел.
- Грант...
- Только не унижай жалостью, Лиз, - невесело оборвал он. - Не такой уж я неудачник.
Жалостью... Не унижай жалостью... «Не становись жалкой. Не опускайся до этого».
Как я его понимала! И как сильно обидела.
- Ты поступила смело, эгоистично, конечно, но смело. А правильно, неправильно – только твое дело. Ну вот, теперь давай поднимайся. Отвезу, куда надо.
- Куда?
- Лиз... – Неожиданно он улыбнулся – я увидела это, вставая, пошатываясь на непослушных ногах, увидела сквозь пелену собственных слез. – В такие моменты мне тебя не хватает особенно. Ты бываешь соблазнительно беззащитной. Так и хочется попробовать исправить ситуацию, доказав, что... Ладно, пошли. Никто не воспользуется твоим шатким положением.
И мы пошли. То есть, он подал мне руку, как истинный джентельмен, но не поддерживал, скорее, тянул за собой, не давая упасть или осесть на пол.

На следующее утро я проснулась с жуткой головной болью. Попыталась восстановить картину минувшего вечера и сама себе ужаснулась. Это было очень эгоцентрично. Ведь Грант... Оказалось, он любит меня, и легкость, с которой воспринял мой внезапный уход, была всего лишь видимостью. Вот насмешка судьбы! Узнать об этом после того, как все настолько перевернулось... но если бы я знала с самого начала, возможно, не смогла бы пойти на такое? Измена оказалась проще, когда чувств вроде как и не было. Оно всегда проще, без чувств. Или притворяясь, что их нет. Но ведь я и раньше знала, что могу довериться ему, что Грант не станет злорадствовать, не станет читать нотаций. Не причинит боль, хотя я его предала самым отвратительным образом. Зато по счетам плачу другому...
Тот, кто имеет над тобою власть, может ранить в любой момент – и оттого, что ты не покажешь, насколько глубоко, не так уж многое зависит, разве что гордо уйдешь. Но если ему все равно, это ничего не изменит. Правда, тебя саму стыдом не обожжет при воспоминаниях. Ведь в один момент он настолько без ума от тебя, что можно веревки вить, а в другой ломает одним холодным словом. Одним безразличным взглядом.
Я снова об этом забыла, не должна была, но забыла – потому что к самым катастрофическим событиям в жизни мы приходим неподготовленными, даже если их предчувствуем. Хотя, что мне знать, в моей оно первое.
Так настал тот день и час. Я не видела Роберта больше двух недель. Я соскучилась до боли и, как бы не скрывала это от самой себя, все еще надеялась, что он тоже, что это не конец... Зря. Все было зря. Он всего лишь позвонил, сказал:
- Нам лучше расстаться, - а мое сердце сжалось, оно замерло, будто больше никогда не сможет биться... Потому что он сделал надрез вживую, без наркоза. И не будет никакого последнего танца. Меня вытолкали взашей на зимний холод, схватили за горло. «Плати!»
- Ты ведь понимаешь, что так будет лучше, - он отмерял слова, как скупой торговец – граммы, - все это неправильно, так не должно быть.
Но уже есть, есть!!!
- Хочешь, чтобы я ушла?
- Да.
- Когда ты возвращаешься?
- Через три дня.
- Хорошо... меня здесь уже не встретишь.
- Да... да, нам обоим будет проще. - Проще. Действительно... - Прощай, Лиз. Спасибо.
- За что?
- За то, что ты была.
Но ты не хочешь, чтобы я осталась.
Вот и все.
До смешного мало моих вещей в его мужском пространстве, почти нечего собирать. Непритязательная стопочка, я ведь так старалась не мешать, не отягощать своим присутствием. А теперь он захотел еще проще – расстаться по телефону, чтобы в глаза не смотреть.
Вещи были ни в чем не виноваты, но они были, были под рукой, в том их беда. Отчего бы не выместить злость. Это всего лишь тряпки, в конце концов – только, швыряя их через комнату, отпихивая ногами да лупя в бессилии по всем доступным поверхностям, я не добилась ничего. Я была на грани отчаяния, на грани истерики, пусть и не желала этого признавать. Все, что копилось во мне долгие часы, копилось в молчании, в неуверенности, вдруг нашло выход. Я металась из комнаты в комнату, как ненормальная, больше ничего не видя и не слыша, пока не зацепилась за валявшуюся у кровати туфлю на шпильке. Сгибаясь от боли в ноге, осела на пол – и слезы тут же хлынули из глаз.

Пять минут... Пятнадцать... или снова пять? Кажется, стрелки на циферблате слиплись, как мои ресницы.
Телефон трезвонит так долго, так навязчиво, что хочется запустить им в окно. Дотягиваясь, вижу, что названивает мне вовсе не Роберт. Грант. Только злость не слабеет, будто это он во всем виноват. Проблема в том, что боль не спешит уходить, ни душевная, ни физическая, а я вот спешу – спешу уйти из этой спальни, этих стен, где была счастлива так недолго, то время, что теперь кажется непостижимо далеким. Спешу так, будто Роберт может вернуться, застать меня здесь – не смотря на уверенность, что этого не произойдет, ведь до его приезда несколько дней. Легче признаться Гранту, что нужна помощь. Нет никакого криминала в том, что он узнает адрес – человека настолько далекого от шоу-бизнеса я не встречала. Надо всего лишь ответить на звонок и попросить приехать, иначе, своими силами, буду ковылять с вывихнутой лодыжкой по лестнице много мучительных минут.
Кое-как добравшись до кухни, достаю из холодильника пакетик со льдом, потом продвигаюсь ко входной двери, оставляя ее незапертой. И обратно до спальни. Вокруг раскиданы вещи, только сейчас плевать на кавардак. Грант приедет, заберет меня отсюда. Я останусь в еще большем долгу перед своим бывшим... но, поскольку он знает, какое эгоистичное, неверное создание любит, плевать и на это.
Грант появляется в проеме спальни минут через двадцать. В его руке аптечка из машины. Одним словом – медик.
- Привет. Не хотела тебя тревожить, – вру – или пытаюсь оправдаться – совершенно чужим голосом, наверное, потому он лишь качает головой.
Присаживается на кровать, убирает лед с покрасневшей припухлости под косточкой. Я отворачиваюсь и, как в тот вечер в пабе, смотрю в окно, за которым давно стемнело. Чувствую, как прохладная мазь касается кожи, после чего Грант осторожно перетягивает мне щиколотку специальным жгутом. Надо же было так глупо оступиться... Встречаюсь взглядом со своим отражением в зеркале и понимаю – любой, увидев меня сейчас, сказал бы, что в последнюю очередь это касается ноги.
Внутренний озноб никак не походит, я боюсь разлиться слезами – как река, что выходит из берегов. Вот и все, вот и все. Это похоже на катастрофу. Почему же так холодно... почему же так пусто... всего лишь расставание, всего лишь...
- Ты плачешь, Лиз.
Молча мотаю головой, пусть невероятно глупо отрицать очевидное.
- Все будет хорошо, надо это пережить. Скоро полегчает. Или не скоро, но полегчает.
Грант стирает кончиком пальца слезу с моей щеки.
Смотрит в глаза. Взгляд какой-то странный, сочувствующий, а еще будто влажный. И только сейчас я замечаю, что воротник его рубашки небрежно расстегнут, галстук съехал. Темные густые волосы взъерошены. Он небрит. Проще говоря, помят. А еще пахнет кофе и спиртным.
- Ты пил? – спрашиваю тихо. Его улыбка вялая, но я знаю ее так давно, что становится капельку легче, хотя бы потому, что дурно не мне одной...
- Ничего-то от тебя не скроешь.
- Я помешала?
- Не страшно. Разнообразила вечер, а то как-то скучно все текло. Мы с бутылкой... правда, бармен выпер меня проветриться, представляешь?
- Нет, тебя? – И я чувствую, как на моих губах тоже появляется улыбка, измученная, дрожащая, но все же улыбка. Боль от этого не проходит, но мелькает хоть какой-то просвет.
- Да ладно. Пьянь она и есть пьянь. Но я проветрился, видишь? И до машины тебя донесу.
- Не надо нести, только поддерживай.
- Помочь переодеться?
Я замираю и чуть отодвигаюсь, легкость снова уходит. На эту тему шутить не получится, не с ним.
- Лиз, если надо, говори, не пойдешь же в халате. Все я видел давно.
Ну зачем... зачем он, так еще хуже. Его карие глаза смотрят в мои. Все такие же влажные, усталые. Становится трудно дышать, мне жаль его и стыдно от этого, мне больно самой, но еще с ним и за него, мне неловко, тяжко. Но когда его взгляд опускается к моим губам, когда рука тянется к шее и обхватывает ее, притягивая лицо ближе, я не сопротивляюсь. Он целует меня, а я так хочу чувствовать... чувствовать хоть что-то – он мне не чужой, я жила с ним несколько лет, а знакома так давно.. И сейчас цепляюсь за него, потому что этот человек любит меня, любит, в отличии от... Ему нужна, не может быть не нужна моя нежность, хотя бы нежность, если я не могу дать больше. Но сейчас мне кажется, что могу.
- Можно узнать, что он здесь делает?

Я не слышала, как Роберт вошел. Не уловила. Не предчувствовала этого.
Грант выпустил меня и повернулся – спокойно, даже апатично. Растрепанный, в полурасстегнутой одежде, поднялся с кровати. Не знаю, было ли это его собственной местью, но голос прозвучал не без насмешки:
- А разве не очевидно?
В ответ на леденящее молчание поднял руки, словно сдаваясь, и, захватив аптечку и пиджак, с ухмылкой вышел из спальни, шумно захлопнув за собой входную дверь.
Какое-то время я сидела, не шевелясь, прикрыв глаза, обвивая руками плечи. Не ощущала ни вины, ни стыда, не желала встречаться с ним взглядом, ругаться, оправдываться. Не знаю, почему Роберт приехал раньше, но приехал. Ситуация, конечно, как в допотопном фильме или дурацком анекдоте, но чем не финальный штрих, достойный затянувшегося фарса. Ведь, как ни печально, красивый роман существовал лишь в моем воображении. Как полотно, что я любовно рисовала, где надо – приукрасила, где надо – затушевала. Это грустно, убого... так же убого, как оставаться там, где тебя не хотят. Где очевидно презирают после того, как удовлетворили все капризы и забрали намного больше, чем стремились.
Я проигнорировала его присутствие, его молчание, будто Роберта вообще не было в комнате – безмолвного истукана с мрачным лицом, замершего у входа. Становиться на пятку было больно, но я поднялась, демонстративно собирая вещи. Спальня казалась неуютной и тесной, словно сжалась, как его нервно стиснутые кулаки, желая подавить. Казалось, потолок медленно опускается, воздуха становится все меньше. Надо уходить, пока это не поглотило меня.
Ты растворил меня в себе, свел с ума, потом холодно бросил. Сам все оборвал, позвонил, чтобы вежливо попросить вон – потому стой дальше, хоть в пол врасти, но не жди от меня ничего.
- Ты привела его...
Все внутри резко дернулось и опустилось, когда Роберт неожиданно заговорил. Струйка холодного пота потекла по спине, но, не подавая виду, я продолжила спокойно запихивать вещи в сумку. Лишь пары едких фраз удержать не смогла – произнести их, не глядя ему в глаза, было легче:
- Не начинай. Не опускайся до этого.
Тут он шагнул ко мне и грубо перехватил запястье, заставляя замереть.
- Зря ты играешь со мной, Лиз, - голос звучал натянуто, чуть сипло, будто он с трудом себя контролировал.
- Играю? – Наконец, я выпрямилась, посмотрев ему в глаза. Совсем темные от расширенных зрачков, от теней густых ресниц, они одновременно обжигали и замораживали. Нет, не жди. Не смей ждать – ни извинений, ни объяснений, ни слез. – Я всего лишь живу. Представляешь, я тоже могу жить – даже на твоей территории. И потакать своим прихотям.
- Прихотям, значит.
- Брось, мы оба знаем, что все было лишь ради секса. Расхотел, до свидания.
- Надо же, я не ошибся. Все, что тебе надо – быть постоянно кем-то оттраханной, – с убийственной издевкой подытожил он, а я вздрогнула, словно ударил. Но быстро взяла себя в руки.
- Только не говори, что вдруг воспылал неземной любовью, – протянула язвительно, вместо того, чтобы съездить по его физиономии. – Не становись жалким.
Оказывается, приятно хлестнуть его же словами, что так метко ранили меня, и заметить, как напряженное лицо на мгновение перекосит от чего-то, слишком напоминающего боль.
- Сука, - выдавил он сквозь стиснутые зубы.
Сжигая мосты, дрожа от гнева, мы сближались – настолько, что ближе просто некуда, превращаясь при этом в заклятых врагов.
- Да неужели. Но ведь тебе это нравилось. Плохая. Горячая. Бери и имей, как хочешь. Лишь потому, что ты мужчина. Потому что красивый, соблазнительный гад, которому на всех плевать... – Гнев, клокотавший во мне, перекрывал доступ слезам, что сотрясали тело изнутри. Они кипели, как лава, но злость от унижения, от жажды мщения была мощнее. Мне хотелось исцарапать его обожаемое лицо, хотелось увидеть его страдающим и сломленным, задеть, разбить, растравить душу, в которую он меня не пускал. Мне казалось, я смогу уйти и тайно любить его, но теперь жаждала лишь люто ненавидеть, в один миг, жестокий и отрезвляющий, теряя все.
- Ты позволила ему отыметь себя в моей квартире? - прохрипел он, сжимая мое запястье все сильнее. Казалось, сейчас послышится хруст костей. - Хотела отомстить, оставив здесь следы другого мужика перед уходом?
- Убери руку, Роберт.
Он не ослабил хватки, лишь взбешенно посмотрел в глаза. Мне была неведома его ярость – только сейчас, под ее волнами, я чувствовала мрачное торжество, не смотря на бьющую с ног до головы дрожь. Неужели мне удалось? Но что я знаю о растравленной душе? О том, каких демонов она прячет?
- Это я буду тем, с чьим запахом на коже ты уйдешь. – Его голос стал ледяным, пусть я ощущала жар прерывистого дыхания на щеке. Роберт... Больше не мой. До сумасшествия красивый, но пугающе непредсказуемый. – Ты запомнишь меня, запомнишь так, что никто другой не смоет.
- Отпусти. – По спине расползался противный озноб. - Думаешь, я позволю снова ко мне прикоснуться?
- Позволишь? Тебе все время мало, дорогуша. Но если не в настроении, лучше притворись, что хочешь.
- Никогда.
Его губы сжались, подбородок напрягся.
- Как знаешь, – только и сказал перед тем, как толкнуть меня на кровать.
Мои волосы спутались, закрывая лицо, сердце бешено колотилось в груди. Попытку вскочить Роберт оборвал мгновенно, придавив коленом бедро, нависая надо мной. Жесткая, яростная жажда во взгляде не оставляла вариантов. Он без усилий словил мои руки, удержав над головой, развязал пояс халата, и, когда полы разошлись, со свистом втянул воздух, увидев вместо кружева сорочки обнаженные груди. Соски мои сжались – не от страсти, от внезапного холода, но его ладонь скользнула мимо, опускаясь меж разведенных ног. Я дернулась, сомкнув веки, отвернув лицо, когда прохладные пальцы оказались под резинкой. Но он лишь захватил край кружевных трусиков, бесцеремонно их стягивая, и ткань до боли впилась в кожу. До вожделенной боли...
Ты сделал все, чтобы я почувствовала себя последней дешевкой. Ты добился своего. Отпусти. Пожалуйста, отпусти.
- Ненавижу. Видеть тебя не хочу...
- Да без проблем, - сухо обронил Роберт. На миг выпустил мои руки и, прежде чем припечатать к постели всем своим весом, перевернул на живот. Халат светлым облачком отлетел в сторону.
«Это я буду тем, с чьим запахом на коже ты уйдешь».
Я лежала лицом вниз, прерывисто дыша в подушку, потому что больше не могла сопротивляться. Ноги были разведены в стороны его коленями, запястья зажаты его ладонью у изголовья кровати. Он был тяжелым, сильным... он был злым. Но ненавистные губы касались моей кожи, и ненавистные пальцы скользили по телу, лаская груди, талию, низ живота. Я была открытой, доступной, он же не отпускал, заставляя чувствовать влажный след поцелуя на спине, учащенное сердцебиение под лопаткой, горячее тело, прижатое к моему, каждый мускул, каждое прикосновение. Отчаянное желание терзало, как никогда прежде – оно разъедало волю, пронизывало все нервные окончания... и оттого я ненавидела Роберта еще сильнее. Он владел мною полностью, полностью подмял под себя, подчинил.
- Ты животное, - сдавленно выдохнула я.
- Пусть так.
Край подушки стал добровольным кляпом, когда, сгорая от вожделения и стыда, я ощутила, наконец, его настойчивое вторжение. Он прохрипел что-то, словно в бреду, исколол щетиной, очередным рывком бедер вдавливая в матрац – и мой стон едва заглушил стиснутый зубами хлопок. Так не должно было быть... Только было. Его движения становились несдержаннее, заставляли беспомощно принимать, теряться в ослепительных волнах, что накатывали одна за другой, приближая то, что он не смел мне дарить, как не смел больше ко мне прикасаться. Слишком быстро, неминуемо, унизительно, неприемлемо... как я хотела его всего, каждую клеточку, каждую частичку, как слух мой втягивал глухой звериный рык, а кожа всасывала капельки его пота... И слезы текли из глаз, срывались на подушку, опаляя щеки, пока предательское тело вздрагивало, замирало изнутри, сжимая его, вбирая его, жадно впитывая – слезы боли и стыда оттого, что он так обошелся со мной... Оттого, что за последние недели я до невозможности соскучилась по нему, мечтала, ждала, желала.
«Ты запомнишь меня, запомнишь так, что никто другой не смоет».
Ты не хотел, чтобы я осталась, но хочешь остаться незабытым. Ты – чудовище с прекрасными глазами, ты – ангел с темными крыльями.
Это было ужасно, это противоречило все разумным доводам и мыслям, но мне хотелось повернуться к нему, прильнуть губами к коже. Наверное, потому, что теперь все действительно кончено – так, как не пожелаешь никому, с гарантией полного разрыва.
Какое-то время Роберт не отпускал меня, тяжело дыша, и я мазохистски упивалась тяжестью его тела, ощущением его в себе, самым сокровенным. Сокровенным... Какая же я идиотка. «Все, что тебе надо – быть постоянно кем-то оттраханной».
- Лиз, - всего-то и произнес он, отбирая иллюзию близости, разрывая оковы рук, но одним этим будто скинул в пропасть.
Не поворачиваясь, не обращая внимания на боль в поврежденной ноге, я поднялась с постели, достала из расстегнутой сумки первое попавшееся платье. Натянула его, подхватила вещи – лишь потому, что они стояли на пути к мнимой свободе – и, чувствуя спиной взгляд Роберта, направилась к двери.
- Лиз, - повторил он едва слышно. Убито? Виновато? Да плевать теперь, когда все закончилось так безобразно.
- Прощай, Роберт. Извини, но я не могу сказать спасибо за то, что ты был. – Хотелось произнести это с издевкой, сделать хлесткой пощечиной. Но не получилось.
Мне было больно до головокружения, до тошноты. Больно отрываться от него. Потому что я слабая, жалкая дура, которая на последнем шаге не выдержала, посмотрев в лицо своему мучителю. Бледное, застывшее лицо с горящими глазами, ломаной линией кроваво-красных губ. Я почувствовала горькое удовлетворение, не уверенная в том, что ему лучше, чем мне.

Этого не должно было случиться. Тебя вообще не должно было быть в моей жизни. Ни взбудораженных чувств, ни расколотого покоя, ни саморазрушения.
За все приходится платить. И я плачу... безостановочной жестокостью падения.

---

Источник: http://www.only-r.com/forum/38-87-7

---