Творчество

Я сидела, уставившись на страницу старого блокнота. Все мысли и чувства перекрывала жалость к Эсме, ведь от последней записи веяло полной безысходностью, не приведи Боже когда-нибудь пережить такое. Как же надо устать и отчаяться, чтобы попытаться собственными руками убить себя… не представляю. И что должны чувствовать сейчас Джаспер, Элис… вся семья. Я вздрогнула, невольно вспомнив, что в эту семью входят и Розали с Эмметом, о которых не могла больше думать без страха и отвращения, и таинственный глава семьи, так и не показавшийся мне на глаза. И Карлайл, которого связывают… связывали с Эсме какие-то непонятные отношения. И Эдвард… 

Последнее имя снова заставило меня задуматься о том, что с каждой новой крупицей информации ситуация вовсе не становится яснее. Скорее уж наоборот. Я попыталась разложить по полочкам имеющиеся у меня сведения, но быстро поняла, что единственным результатом моих усилий станут всё более обоснованные сомнения в собственном психическом здоровье. На этой «полочке» лежала уже не только записка Элис и ее странные инструкции, не только поцелуй Карлайла. Меня смущало еще кое-что: хотя я знала, что Эммет и Розали – брат и сестра, отношения между ними казались совсем не родственными. Было в их поведении что-то такое… неуловимо интимное. Кроме того, изумлял слишком острый слух Эммета, способного различить слова, когда сама я не улавливала ни звука, причем никто из Калленов не казался даже чуточку удивленным. Однако ошарашившая меня фраза Эдварда про «грохочущий пульс» заставляла думать, что Эммет в этом смысле не исключение... 

А то, что наговорили Розали и Эммет о самом Эдварде в ответ на его упреки, вообще не укладывалось в голове. Насильники и убийцы, которые для него «свои»… трупы, якобы подбрасываемые им в судебно-медицинский морг… было еще что-то об инквизиторах и телепатии… Даже в упоминании об охоте чудился какой-то подтекст, весьма далекий от зайцев и медведей. Но, невзирая ни на что, я не могла думать об этом парне плохо – как и объяснить себе, почему не могу. 

Вконец запутавшись, я тихо застонала и спрятала лицо в ладонях. От резкого движения кулинарная книга чуть не соскользнула с моих коленей, и я торопливо поймала ее. Уронить блокнот, доверенный мне умирающей женщиной, казалось чуть ли не кощунством. 

Я считаю чтение чужих писем и дневников недопустимым, но после непродолжительной борьбы с собой всё же начала перелистывать желтоватые страницы от конца к началу в поисках первой записи, не имеющей отношения к рецептам блюд. Ведь Эсме отдала мне свой дневник с какой-то целью, поэтому нужно было воспользоваться представившейся возможностью и хотя бы просмотреть более ранние записи. Что она хотела сказать перед смертью именно мне, втайне от своей семьи? Понятно, почему Эсме не вручила этот блокнот Розали, Эммету, Карлайлу – она считает их монстрами, подобными их отцу. Ну а Эдварду? Или Джасперу и Элис? 

Напрашивался единственный вывод: Эсме пыталась мне помочь, сообщив о чем-то важном. Теперь уже не спросишь, почему она не отдала мне дневник раньше. Вначале, видимо, надеялась, что Элис и Джаспер сумеют меня увезти, а потом была просто убита горем, когда отец семейства выгнал их из дома... И только поняв, что умирает, позвала меня к себе. Вспомнив изможденное лицо Эсме, ее беспокойные руки, ввалившиеся глаза, я часто заморгала и смахнула набежавшие слезы. Что-то подсказывало мне, что я больше никогда ее не увижу. 

Вот, наконец, и первая запись, снабженная датой и не касающаяся приготовления пищи. У меня слегка закружилась голова, а под ложечкой появилось чувство пустоты, словно я лечу вниз на качелях. Дата была знакомой: 11 ноября 1934 года. Здравый смысл еще трепыхался, пытаясь подогнать решение под ответ: возможно, вначале этот дневник вела еще бабушка Эсме… или просто чернила выцвели от времени и на самом деле предпоследняя цифра не тройка, а восьмерка… Но эти попытки бесславно провалились: почерк Эсме, хоть и немного изменившийся со временем, ставший более небрежным, всё же имел ярко выраженные индивидуальные особенности, которые присутствовали и в первой записи, и в последней. И на открытке, что меня почему-то потрясло сильнее всего. Необычный наклон, удлиненный «хвостик» у строчной «б», изящная завитушка вместо поперечной палочки у «т», косая черточка вместо точки над «и»… То есть нужно было или признать, что Эсме чуть ли не вдвое старше, чем мне казалось, или отрицать очевидное, не соглашаясь верить собственным глазам, поскольку весь блокнот явно был заполнен рукой одного и того же человека. 

Признавая поражение, я вздохнула и начала читать в надежде постепенно разобраться в этой загадке. 

11.11.34 
Сегодня странный день. Мой двадцать пятый день рождения. Уже в сумерках я вышла из дома, чтобы опустить открытку в почтовый ящик – как бы то ни было, Чарльз мой законный муж, даже если позабыл об этом. И вдруг услышала очень приятный мужской голос, окликающий меня. Мне понадобилось переспросить, чтобы понять, в чем дело – я неважно себя чувствовала: меня лихорадило, уже ненужное моему первенцу молоко буквально разрывало грудь, к тому же я еще не оправилась после тяжелых родов. Денег на врача не было, как не было и сил, чтобы выдержать очередь в бесплатной амбулатории. А симпатичный светловолосый незнакомец вежливо повторил: «Миссис Эвансон, меня направили к вам из больницы Святого Джозефа, они сказали, что вы можете мне помочь». 
Я с трудом удержалась от истерического смеха: я? Кому я могу помочь? Кто поможет мне? Но мужчина терпеливо объяснил – и мое сердце сжалось. Я потеряла ребенка, а он – горячо любимую жену. И теперь ему нужна кормилица для осиротевшего сына, родившегося почти одновременно с моим бедным Чарльзом Эмметом. Регистратор из родильного отделения больницы Св. Джозефа дала убитому горем вдовцу мой адрес – только название улицы и номер дома. И вот, по счастливому стечению обстоятельств, мы с ним буквально столкнулись у калитки. Я спросила, как он узнал меня, а он ответил, что догадался по взгляду, и я чуть не расплакалась. 
Конечно же, я согласилась: моя грудь переполнена молоком, а где-то неподалеку умирает от голода несчастный малютка. Мистер Каллен – так зовут моего нанимателя – попросил меня поехать с ним немедленно. Это было несложно – мне все равно предстояло наутро освободить арендованную квартиру, этот мерзкий клоповник, с которым связаны самые тяжелые воспоминания. Управляющий уже сдал ее новым жильцам. Я вернулась к себе, взяла стоявший собранным чемодан и узел с постелью, м-р Каллен помог мне донести вещи до таксомотора, и через полчаса мы были на месте, в Гленвью. 
Детский плач я услышала еще в палисаднике небольшого двухэтажного дома, где жил м-р Каллен. Надрывный, голодный, этот крик вызвал у меня такой прилив молока, что я почувствовала, как намокает блузка на груди, и едва дождалась, пока хозяин отопрет дверь. Навстречу нам со второго этажа спустилась невысокая кругленькая женщина с явной примесью негритянской крови. Мулатка с извиняющимся видом развела руками, в одной из которых держала наполненную молоком бутылочку с соской. «Ничего не получается, сэр, – сказала она виновато. – Удалось напоить подслащенной водой, а от молока опять отказывается наотрез. Молочница доставила козье – то же самое…» 
М-р Каллен представил меня как новую няню и кормилицу, и женщина, которая оказалась экономкой из соседнего дома по имени Салли Уайт, с облегчением вздохнула. Он сунул ей пару купюр, после чего она ушла – как мне показалось, очень довольная, а я, на ходу расстегивая блузку и спрашивая, где находится ванная комната, поспешила наверх, к ребенку, который, словно почувствовав присутствие отца, с нашим приходом закричал еще жалобнее. 
Мне довелось видеть немало новорожденных, но ни у одного из них не было такого сосредоточенного и взрослого взгляда. Видимо, сказалась потеря матери, скончавшейся при родах. 
Малыш уже вовсю сосал – гулко глотая с широко открытыми глазами и скользя крохотной ручкой по моей груди, – когда я почувствовала, что мы с ним в детской не одни, и, обернувшись, увидела м-ра Каллена, который стоял, привалившись к дверному косяку, и устало смотрел на меня и младенца. Заметив, что я обратила на него внимание, он вежливо улыбнулся и сказал, что должен идти на службу. Потом дал все необходимые указания, выплатил мне аванс, целых двадцать долларов, оставил деньги на хозяйство и ушел. Видимо, он работает в ночную смену, но было как-то неловко спрашивать. 
Оказывается, ребенок до сих пор безымянный. Просто «малыш». Перед уходом м-р Каллен сказал, что послезавтра его сына окрестят по католическому обряду, а пока я могу дать ему любое имя. Про себя я сразу стала называть его Эмметом – стоит только посмотреть на кудрявого младенца, поразительно красивого для своего возраста, как становится ясно, что это имя подходит ему как нельзя лучше. 
Когда малыш уснул, я обошла дом. Кухня, гостиная, кабинет, спальня, детская, комната для гостей. Вот и всё, если не считать пары кладовок и мансарды, где хранится всякий ненужный хлам. На первом этаже – крошечная прачечная и ванная комната, на втором – еще одна, для меня это настоящая роскошь. 
Наевшийся впервые за всю неделю своей жизни, маленький Эммет спал спокойно и крепко. А я воспользовалась этим временем, чтобы принять душ. Войдя в комнату для гостей, отведенную мне для проживания, с благодарностью увидела сложенный в изголовье кровати розовый байковый халат, а на столе записку с телефоном ресторана, в котором мне рекомендовалось заказать ужин, потому что в доме нет почти никакой еды – видимо, м-р Каллен перед уходом подумал обо мне. 
Уже поздно вечером, вешая свое пальто на плечики, я заметила, что из кармана высовывается краешек так и не отправленной открытки. 
Странный день. Я готовилась к смерти, а эта открытка была формальным извещением единственного человека, которого оно могло не оставить совсем уж равнодушным, о том, что моего первенца, моего малыша больше нет. О том, что он был на этом свете, хоть и совсем недолго. Наступающая ночь должна была стать для меня последней. С утра, освободив квартиру, я ушла бы не только из дома – из жизни. И даже знала, каким способом, мне уже не раз снилось, как я прыгаю с той скалы. А сейчас я сижу в теплом доме возле колыбельки, в которой посапывает накормленный мной младенец, и томительная пустота внутри, казавшаяся особенно невыносимой по контрасту с переполненной молоком грудью, уходит, уходит куда-то. Сижу и записываю всё сюда, потому что мне не с кем поделиться неожиданно появившейся надеждой на лучшее. 
Благодаря более чем щедрому предложению моего нанимателя мне теперь не грозит голодная смерть на улице или жалкое прозябание в женском приюте. М-р Каллен сказал, что завтра весь день будет дома и обязательно вызовет для меня врача. А главное, главное – теперь у меня есть ребенок. Пусть не совсем мой, но почти, ведь другой матери у него нет. Конечно, его отец – очень привлекательный мужчина, это невозможно не заметить, и я боюсь, что его одиночество продлится недолго. Что ж, буду стараться не думать об этом и жить сегодняшним днем. 

Я прочитала первую запись, не отрываясь, и снова положила дневник на колени. Вначале невозможно было ничего анализировать, настолько я была захвачена трудной жизненной ситуацией, в которой оказалась автор дневника, и глубиной переживаний этой женщины. Но постепенно мысли вернулись к так и не решенной задаче, ведь я снова получила дозу информации, которая не только ничего не проясняет, но, наоборот, запутывает всё окончательно. 

Если, несмотря на всю несообразность этой версии, принять за основу предположение, что автор дневника – та Эсме, которую я знаю… и что она описывает свою первую встречу с будущим мужем… Я зажмурилась, пытаясь сосредоточиться, вот только ничего не получалось. Хотя я не любительница фантастики, но кое-что всё-таки читала, однако даже самые талантливые авторы не могли заставить меня допустить возможность невероятного. Путешествия во времени, бессмертие, переселение душ и прочая мистика оставались для моего бескрылого разума не более чем сказкой. И, безусловно, я совершенно не способна признать, что этот дневник семьдесят с лишним лет назад начат женщиной, которой на вид не дашь и шестидесяти. Проще было поверить, что я имею дело с каким-то поразительным совпадением. 

Я с головой ушла в разгадывание этой тайны и чуть не забыла о том, в какой ситуации нахожусь сама, но быстро спохватилась, что зря так расслабилась, ведь меня в любой момент могут застать врасплох. Испуганно оглядевшись, убедилась, что в гараже по-прежнему нет никого, кроме меня, а все дверцы «Вольво» надежно заперты. «Буду читать дальше – возможно, что-то прояснится», – решила я и перевернула страницу. 

Над следующей записью красовался бесхитростный рисунок – крошечная ладошка с растопыренными пальчиками, причем ручку ребенка явно просто обвели карандашом – кто же из родителей этого не делал! 
24.12.34 
Первое Рождество в жизни маленького Эммета. Ему почти два месяца, и м-р Каллен может гордиться успехами своего сына. Этот бутуз растет не по дням, а по часам, он давно уверенно держит голову и уже неделю назад начал поворачиваться на бок, а сегодня я обнаружила, что у него прорезались первые зубки – сразу два нижних, как и полагается, только гораздо раньше, чем у большинства детей. Впрочем, такое нарушение сроков – не слишком редкое явление, я слышала, что некоторые младенцы даже рождаются с зубами. М-р Каллен обещал в Рождество быть дома – сейчас он в деловой поездке. Надеюсь, ему понравится, как я украсила входную дверь, гостиную и детскую. И я уже просто предвкушаю, что он скажет, когда увидит улыбку малыша, эту чудесную улыбку с ямочками на щеках – а теперь еще и с новыми, с иголочки, зубками. 

На «ямочках» я споткнулась и снова глубоко задумалась. Да, у Эммета, которого я знаю, фирменные ямочки тоже появляются при каждой широкой улыбке, а этот маньяк любит скалить зубы. Но это еще может оказаться совпадением. Или… Мне в голову вдруг пришла мысль, что если имя главы семейства тоже Эммет, то всё можно объяснить, пусть и с натяжкой: дневник начинала писать свекровь Эсме и ее тезка, а потом он перешел к самой Эсме, которая вполне могла назвать своего сына в честь мужа, Эмметом. Осталось только узнать, как зовут главу семьи, и это подтвердит или опровергнет мою догадку. 

Хотя эта версия была полным бредом и не объясняла идентичности почерков, но всё-таки принять такое объяснение было легче, чем допустить невозможное – что на самом деле Эсме не меньше ста лет, а веселому парню по имени Эммет, который, правда, с недавних пор вызывает у меня только вымораживающий ужас, уже за семьдесят... 

Я вернулась к чтению. 

25.12.34 
М-р Каллен отреагировал на появление у Эммета зубов не совсем так, как я ожидала – не столько обрадовался, сколько забеспокоился, сможет ли малыш продолжать сосать грудь. Ох уж эти мужчины! Ведь дети питаются материнским молоком, как правило, до года, а к этому возрасту у всех уже есть зубы. Целых восемь штук, если ребенок нормально развивается, а с этим у Эммета пока всё более чем в порядке. Только бы не сглазить – в наши тяжелые времена малышу так легко схватить простуду или какую-нибудь детскую инфекцию. Пытаясь утешить встревоженного отца, я пошутила, что Эммету не удастся покусать меня до крови, по крайней мере, пока не начнут резаться верхние зубы. Правда, мне показалось, что м-р Каллен воспринял мои слова очень буквально, потому что даже не улыбнулся. Меня тронула его забота и о малыше, и обо мне – ведь м-ра Каллена явно волнует, не пострадает ли моя грудь от зубов несмышленыша. Пришлось пообещать, что я не откажусь кормить Эммета, даже если он нечаянно меня поранит. 
Сочельник прошел чудесно. За ужином м-р Каллен развлекал меня беседой, правда, почти не прикасался к еде – ему пришлось принять участие в праздничной вечеринке на работе. Впрочем, он вообще редко ест дома. Мы обменялись небольшими подарками: я положила под елку собственноручно расшитый бисером кожаный футляр для очков, а м-р Каллен – красивую и изящно упакованную фарфоровую чайную чашку. Эммет получил от меня серебряную ложечку «на зубок» по нашей старой семейной традиции, а от отца – погремушку в виде Санта-Клауса и большого плюшевого мишку. 
А сегодня мы были на Рождественской мессе. Из-за малыша мне редко удается бывать в церкви, поэтому я рада была случаю исповедаться, причаститься и еще раз поблагодарить Господа за то, что Он послал мне м-ра Каллена. 

Я невольно вздрогнула – несмотря на мое упорное сопротивление, за строчками дневника все отчетливее проступал образ Эсме. Той тихой доброй женщины, с которой, к сожалению, я повстречалась не в лучший момент жизни – и своей, и ее. 

Еще пара записей оказались малоинформативными – о хлопотах по хозяйству, о необыкновенно снежной зиме и дороговизне продуктов. Судя по всему, мистер Каллен не посвящал кормилицу сына в свои дела. Эсме не знала, чем занимается ее наниматель, куда и зачем уезжает, но предполагала, что он коммивояжер. Впрочем, это было время Великой Депрессии, поэтому официальная работа вполне могла быть лишь прикрытием для каких-нибудь темных делишек. А Эсме важно было только то, что ее немногословный, но заботливый хозяин души не чает в сынишке и не торопится приводить в дом женщин. 

Эдвард по-прежнему не появлялся, и в моей душе затеплилась надежда – может быть, приехавший врач смог спасти Эсме? Сидеть без движения становилось трудно, очень хотелось выйти и немного размяться, но страх, что именно этот момент могут выбрать для своего появления Розали и Эммет, лучше всяких запретов удерживал меня в салоне «Вольво». Поэтому я ограничилась тем, что, аккуратно пристроив блокнот на водительском сиденье, сделала несколько энергичных махов руками и села поудобнее. 

Дневник притягивал к себе, занимая почти все мои мысли. Даже панические настроения ушли куда-то на задний план, хотя я ни на минуту не забывала о нависшей надо мной угрозе. 

Я медленно листала блокнот в поисках записи, которая расскажет о переломе в отношениях хозяина и кормилицы. Правда, мистер Каллен, разумеется, мог просто постепенно осознать, какое место заняла Эсме Эвансон не только в жизни его ребенка, но и в его собственной душе, а после этого оставалось только сделать предложение женщине, заменившей мать его осиротевшему сыну. У меня потеплело на сердце, когда я представила себе, как это могло произойти и как будет описано в дневнике. 

Наверное, невозможно было ошибиться сильнее. 

1.03.35 
Только сегодня нашла в себе силы записать то, что случилось три дня назад, хотя уже не раз бралась за дневник бессонными ночами, но откладывала его в сторону, не находя нужных слов. Даже вырвала пару страничек и сожгла в камине. 
Я кормила Эммета, который в последнее время что-то капризничал – мне казалось, что это из-за зубов, как раз резались два верхних. Он сосал в тот раз особенно сильно, а в конце кормления вдруг прикусил сосок. Я охнула, и малыш тут же разжал зубы, но начал как-то странно сопеть и корчиться у меня на руках, словно пытаясь вырваться. Такого раньше никогда не бывало, я почувствовала, что могу не удержать ребенка, но не успела даже толком испугаться, как в детскую буквально влетел м-р Каллен, который за секунду до этого разговаривал внизу по телефону. Он выхватил у меня Эммета и, быстро отойдя с ним к окну, начал говорить что-то про птичек, про солнышко, явно пытаясь отвлечь малыша. Я чуть не забыла прикрыть грудь, настолько необычным было поведение м-ра Каллена. Эммет постепенно успокоился и перестал извиваться, а м-р Каллен сам уложил сына в кроватку и сказал, что хочет кое-что обсудить со мной в кабинете. 
Мне стало как-то тревожно: с самого первого дня я ожидаю и боюсь того момента, когда мой наниматель скажет, что нашел Эммету новую маму и больше не нуждается в моих услугах. Разумеется, я понимаю, что необходима малышу, пока кормлю грудью, но он растет – похоже, гораздо быстрее, чем другие дети его возраста. И умнеет просто на глазах: иногда даже кажется, что он понимает всё до последнего слова. Уже не за горами тот день, когда он сможет обойтись без моего молока, и мне заранее страшно. 
М-р Каллен предложил мне присесть – надо сказать, он вообще ведет себя со мной очень предупредительно, как и подобает джентльмену. Видно было, что он нервничает – даже сломал карандаш, который вертел в пальцах, когда я вошла. Наконец м-р Каллен заговорил. Боюсь, воспроизвести дословно мне не удастся – не в том я была состоянии, чтобы запомнить. Мне казалось, что я сплю или схожу с ума. Но он, со свойственным ему терпением, растолковал мне всё так, что сомнений не осталось: это не сон, не дурная шутка, не бред. М-р Каллен сообщил, что в Эммете пробуждается его нечеловеческая сущность. Поскольку этот милый малыш рожден от союза обычной женщины и вампира. 
Вначале я поняла слова хозяина как признание того, что Эммет приемыш, – и ошиблась. М-р Каллен имел в виду, что сам вовсе не человек. Я не поверила, даже когда он напомнил мне о том, что никогда не ест обычную пищу, и снял темные очки, которые носит даже дома, объясняя это повышенной чувствительностью глаз к свету. Светлые волосы, бледная кожа, отливающие красным радужки – мне и раньше доводилось встречать альбиносов, правда, далеко не таких красивых, как м-р Каллен. Но он внешне спокойно сказал, что не стал бы шутить на подобные темы и вообще долго собирался с духом перед тем, как решиться на этот разговор. Просто время больше не терпит. 
Я попросила объяснить, что это значит, а потом долго не могла прийти в себя, когда услышала, что Эммету теперь необходимо не только молоко, но и кровь. Именно поэтому он так странно повел себя, учуяв ранку, которую нанес мне во время кормления. 
Приняв успокоительную микстуру, предложенную мне м-ром Калленом, я постепенно взяла себя в руки и перестала плакать. Мой милый малыш, мое солнышко, оказался не совсем человеком, а его отец – вообще вампиром. Мифическим существом, которое я всегда считала плодом чьей-то неуемной фантазии. Чего стоило осознать это, поверить… Но у меня получилось – сперва поверить, а потом и принять. В конце концов, из-за людей я чуть не убила себя, тогда как маленький полувампир и его отец спасли меня от верной смерти, отогрели мое сердце. 
Я видела, каким удивленным выглядел м-р Каллен, когда я спокойно спросила, что конкретно от меня теперь требуется. Как грустно он улыбнулся, сказав, что ждал совсем другого вопроса. Я уточнила, какого именно, и он объяснил: обычно людей в первую очередь волнует собственная безопасность, а я даже не поинтересовалась, чем питается он сам и не опасно ли мне находиться с ним в одном доме. 
Вечером я впервые накормила Эммета своей кровью – из глубокого пореза чуть выше левого запястья, который с соблюдением всех предосторожностей нанес стерильным ланцетом м-р Каллен. А уже после этого – молоком, и малыш не отказался, хотя я очень боялась этого, видя, с какой жадностью он сосет кровь. Правда, м-р Каллен во время кормления не отходил от меня ни на шаг, строго контролируя количество выпитого ребенком и мое состояние. Я же почти не волновалась, поскольку м-р Каллен объяснил, что на первых порах маленькому полувампиру нужно высасывать совсем немного, по столовой ложке крови дважды в день, и это мой организм вынесет с легкостью. А став старше, Эммет сможет есть обычную пищу, как все полувампиры, свежую же кровь постепенно заменит консервированная. Почему-то, сказав это, м-р Каллен добавил: «С нетерпением буду ждать этого». И я даже не поняла эти слова как выражение желания поскорее от меня избавиться, потому что он тут же взял меня за руку и поцеловал – прямо рядом с уже заклеенной пластырем ранкой. 
Потом м-р Каллен объяснил мне, как поступать, если его не окажется дома во время кормления, и я с удивившей меня саму невозмутимостью слушала, что должна буду взять из стерилизатора ланцет и слегка расширить ранку, а дальше Эммет справится сам, нужно только вовремя остановить его, убрав руку и заклеив порез. 
Разумеется, я не стала иначе относиться к малышу только из-за того, что он не совсем человек. У меня не было и нет сомнений в возможности вырастить Эммета достойным членом общества и добрым христианином – ведь перед глазами пример его отца, который, по моему скромному мнению, во многом более человечен, чем далеко не худшие представители людей. 
Пора кормить малыша, к тому же запись уже и так чересчур длинная и сумбурная. Наверное, нужно добавить одно: меня смущает только то, что теперь я не смогу быть вполне откровенной с преподобным отцом Грегори. Таинство исповеди отныне не будет приносить мне такого просветления – ну что ж, пусть это станет моей жертвой, моим тайным покаянием, но я ни за что не брошу ребенка, которому необходима. 

Меня охватил озноб. После слов «от союза обычной женщины и вампира» я читала уже просто потому, что не позволяла себе остановиться и задуматься. Я очень хорошо понимала хозяйку дневника, которая три дня собиралась с силами, чтобы сделать эту запись. Сейчас и у меня в голове творилось нечто невообразимое: всё, что казалось немыслимым, стремительно обретало опасную достоверность, мой устойчивый материализм (вера в Бога не в счет, для меня это скорее дань традициям) трещал по швам, и очень многое сейчас виделось в совершенно ином свете. Например, слова Эсме о том, что ее дети не люди, и о кровопийце-муже, до этого момента я воспринимала исключительно в переносном смысле. А теперь приходилось думать, что она имела в виду именно то, что сказала: глава семьи – не человек, а вампир, и дети от него, соответственно, не вполне люди. Но ведь это невозможно! Разве вампиры не такие же сказочные существа, как драконы, кентавры, феи?.. 

Проще всего было убедить себя в том, что передо мной дневник душевнобольной, но уж слишком часто за последнее время я пыталась списать необъяснимое на психические отклонения у окружающих. К тому же до сих пор записи были вполне рассудительными и не содержали никаких сомнительных фактов. За бисерными ровными строчками виделась женщина, пусть и сломленная тяжелыми жизненными обстоятельствами, но сохранившая здравомыслие и не склонная к истерике. 

И что из этого следует? Что я сейчас нахожусь в гнезде вампиров и доверчиво жду в машине, пока мной пообедают? Сердце пропустило удар, а вдоль позвоночника прошла морозная волна: я словно заново услышала шуточки Розали и Эммета об «игре с едой», их разговор о десерте и аппетите… Боже, значит, они говорили о крови! А их костюмы! И диалог во время хэллоуинской вечеринки! Теперь стала понятной странная реакция Эдварда на мое предложение провести сравнительную дегустацию человеческой крови… какая же я дура! 

С пылающими от смущения и злости на саму себя щеками я снова склонилась над дневником. 

В следующих нескольких записях Эсме повествовала о том, как ее наниматель после достопамятного разговора перестал наедине с ней скрывать качества, отличающие его от человека. Молниеносно перемещался по дому, в одиночку перенёс из комнаты в комнату тяжелый дубовый секретер, однажды, задумавшись, скатал в шарик массивный серебряный стакан для карандашей, а потом спохватился и аккуратно расправил его пальцами. 

По вечерам хозяин начал приходить в детскую или в гостиную и разговаривать с Эсме, рассказывая ей о своем прошлом или об особенностях своего вида. В своих записях она не делала из этого каких-то выводов, но у меня всё-таки сложилось впечатление, что он приучал ее к себе и к мысли о том, что существование рядом со сверхъестественным созданием может быть обыденным и даже уютным. То и дело мелькали упоминания о совместных прогулках, о небольших подарках, которые мистер Каллен привозил Эсме и сыну, возвращаясь из частых отлучек. 

Из тех сведений, что он сообщил ей о себе и своем виде, я усвоила главное: вампиры практически неуязвимы. Они могут передвигаться с огромной скоростью, обладают чудовищной физической силой, великолепной памятью и острым умом. Низший вампир – это человек, претерпевший глубокую и очень болезненную трансформацию, начавшуюся в результате укуса, нанесенного представителем древней, элитной ветви этого вида, которая, как считается, имеет чуть ли не божественное происхождение. Низшие вампиры не могут создавать себе подобных таким образом, зато, в отличие от древних, или высших, способны иметь детей от обычных женщин. 

Я поежилась: мягко говоря, не очень-то приятно сознавать, что человечество с незапамятных времен, само о том не подозревая, живет бок о бок с такими могучими и опасными соседями, причем внешне трудноотличимыми от людей. Наверное, я предпочла бы продолжать пребывать в блаженном неведении. 

В дневнике об этом не было сказано ни слова, но мне почему-то казалось, что вампиры просто не могут не быть жестокими, а к человеческой расе относятся в лучшем случае равнодушно. Впрочем, то, что я читала в записях Эсме о ее нанимателе, никак не подтверждало моих предположений. Мистер Каллен был предупредителен, заботлив, с явным удовольствием играл и гулял с сыном, ни разу не повысил голос ни на ребенка, ни на его кормилицу – в общем, идеальный мужчина… вот только вампир. 

Я пробегала глазами аккуратные строчки. 

8.04.35 
Сегодня знаменательный день: Эммет пошел! Причем очень уверенно, как будто не в первый раз. Малыш уже крупнее годовалого ребенка, хотя ему только что исполнилось пять месяцев. Когда хозяин вернулся с работы, я рассказала ему об этом важном событии, а он подхватил меня на руки вместе с ребенком и закружил по прихожей. Удивительно – руки у м-ра Каллена очень холодные, ведь он пришел с улицы, а мне отчего-то стало жарко. Эммет засмеялся и вцепился отцу в волосы, и тогда он шутливо попросил сына не портить папе прическу, а то у него не будет шанса понравиться «нашей дорогой Эсме». Так и сказал, дословно. Малыш тут же разжал пальчики, словно понял, а я почувствовала, что краснею от смущения. М-р Каллен ненадолго ушел из дома и вернулся с коробкой и пакетом. В коробке были первые ботиночки для Эммета, а в пакете – розовый шелковый шарф для меня. Накидывая его мне на плечи, м-р Каллен шепнул: «Как раз под цвет вашего симпатичного личика». Боюсь, в тот момент я невольно навела его на мысль, что больше подошел бы не розовый, а ярко-алый. 
В новых ботиночках Эммет тут же потопал к отцу, на последнем шаге споткнулся и чуть не упал, но м-р Каллен ловко поймал его и осторожно подбросил в воздух, а малыш завизжал от восторга. 
Вечером в гостиной, уложив Эммета, я вышивала по просьбе отца Грегори покров для алтарной чаши. М-р Каллен заглянул ко мне и, увидев, что мне приходится низко наклоняться над работой, принес из своего кабинета настольную лампу. А потом устроился в кресле возле камина и начал рассказывать о своей матери – умелой рукодельнице, кроткой и красивой женщине, которая умерла, когда ему было всего одиннадцать. После ее смерти он жил вдвоем с отцом, англиканским священником, человеком, насколько я поняла, строгим, пожалуй, даже суровым. М-р Каллен не жаловался, но у меня от сочувствия навернулись на глаза слезы и я не смогла продолжать вышивку. А он огорченно сказал: «Ну вот, я помешал вам своими россказнями, Эсме, и, кажется, даже испортил настроение, хотя хотел развлечь». Я молчала, боясь, что голос подведет и м-р Каллен расстроится еще больше, а когда он ушел, тихо заплакала от грусти и непонятной досады. Что со мной? Неужели я влюбляюсь? 

Перелистывая страницу, я почувствовала, что у меня самой к глазам подступили слезы. Так бывает, когда читаешь светлые главы повествования, заранее зная, какой трагический финал впереди. 

Я сидела в машине уже очень долго, явно больше двух часов. Щель под дверью гаража стала совсем светлой – наступило утро. До меня не долетало ни звука, ожидание становилось всё мучительнее. Только чтение дневника помогало отвлечься и справиться с тревогой. Я удивилась, что дышать довольно легко и окна машины не запотели, однако быстро поняла причину: все четыре боковых стекла были чуть приоткрыты, буквально на полдюйма, только чтобы в салон поступал воздух, – и оценила заботу и предусмотрительность Эдварда. 

13.06.35 
Сегодня Эммет сказал первое слово! Я ожидала, что это будет «папа», но малыш меня удивил. Глядя мне прямо в глаза, он сказал: «Мама!» – да так чисто, что ошибиться было невозможно. К счастью, м-р Каллен сейчас в отъезде. Надеюсь, к возвращению отца Эммет освоит и слово «папа», во всяком случае, я постараюсь, чтобы он это сделал. Жаль, что нельзя рассказать о наших достижениях приятельницам из церковной общины, мы даже гуляем теперь только на заднем дворе, где нас не могут случайно увидеть знакомые, которые знают, что Эммету пошел всего восьмой месяц. М-р Каллен особо предупреждал об этой предосторожности. Оказывается, существование вампиров должно держаться в строжайшем секрете, за этим следит Инквизиция – несколько высших вампиров и их свита. Даже за то, что м-р Каллен открыл эту тайну мне, его могут сурово наказать, хотя он находился в безвыходном положении. А уж если я проболтаюсь кому-нибудь о способностях малыша, Инквизиция может покарать не только м-ра Каллена, но и нас с Эмметом. Тогда же мой хозяин рассказал – и я видела, насколько ему неприятно это признание, – что древние вампиры обычно относятся к полукровкам равнодушно, считая их слабыми и никчемными, и за любой проступок уничтожают без малейших колебаний. Даже за людьми, как ни странно, они признают несколько большую ценность, потому что нас можно обратить, а полувампиров – нет, ведь у них врожденная невосприимчивость к вампирскому яду. 
Когда я узнала всё это, мне стало ужасно жаль Эммета: мальчик вынужден будет жить, постоянно скрывая свою сущность. Мысли о предстоящем малышу одиночестве тут же вызвали волну сочувствия и к нему, и к его отцу, который уже много лет живет, притворяясь тем, кем не является. Мне неловко было спрашивать м-ра Каллена, сколько ему лет, но по его рассказам я поняла, что он неизмеримо старше, чем выглядит, и живет в Америке как минимум со времен войны за независимость. 

Я подскочила, забыв о том, что сижу в машине, и чуть не стукнулась головой о низкий потолок. Что? Вампиры, даже «низшие», живут больше двухсот лет? Страшно себе даже представить срок жизни «древних». В моих мыслях бушевал вспененный коктейль из страха, сомнений и острого любопытства. Я снова схватила дневник и жадно продолжила читать. 

6.08.35 
Вчера Эммету исполнилось девять месяцев. М-р Каллен торжественно объявил, что его сын больше не нуждается в грудном молоке и отныне полностью переходит на обычную человеческую пищу. Для меня это не стало неожиданностью: в последние два месяца я сама планомерно приучала малыша к кашам и овощам. Эти блюда, в отличие от мяса, ему вначале совсем не нравились. У м-ра Каллена была другая задача – со свойственной ему методичностью он постепенно заменял в питании сына теплую свежую кровь консервированной донорской. 
Манную кашу Эммет так и не признал едой, достойной его внимания, зато с удовольствием уплетает рис с овощами, ловко орудуя ложкой. А м-ру Каллену довольно легко удалось добиться, чтобы ребенок начал благосклонно относиться к подогретой донорской крови. Порция этого «напитка» гораздо больше, чем позволялось высосать из моей руки, поэтому малыш согласился не обращать внимания на привкус консерванта. 
Да и вообще нужно признать, что Эммет достаточно покладист и никогда не капризничает по пустякам. М-р Каллен объяснил сынишке, что больших мальчиков не укачивают – и с тех пор он засыпает самостоятельно, от меня требуется лишь обязательная колыбельная, причем песенку о мерцающей звездочке малыш очень чисто подпевает, каждый раз заставляя меня прослезиться, когда выводит мелодию тоненьким голоском. 
Вот и сегодня я уложила Эммета, спела ему «Спи, мой крошка» и, оставив ночник включенным, а дверь слегка приоткрытой, спустилась на первый этаж. Как я ни бодрилась, как ни делала вид, что всё в порядке, больше всего мне хотелось уйти к себе в комнату, уткнуться лицом в подушку и как следует выплакаться. Всё-таки я рассчитывала на год. Да, благодаря щедрости м-ра Каллена я смогла бы продержаться несколько месяцев без работы, получить которую сейчас очень трудно, хотя в газетах пишут, что самые тяжелые дни кризиса миновали. Но мне страшно было даже представить себе долгие тоскливые вечера в крошечной квартирке где-нибудь на окраине Чикаго. Поэтому я возлагала робкие надежды на разговор, ради которого м-р Каллен позвал меня в свой кабинет. 
Я видела, что хозяину тоже не по себе: сидя за столом, он бесцельно перекладывал с места на места какие-то бумаги, переставил для чего-то письменный прибор, выровнял «по росту» карандаши в стаканчике. Видимо, м-ру Каллену был неприятен предстоящий разговор. Я хотела бы облегчить ему задачу, но не решалась открыть рот, боясь, что выдержка подведет и я просто расплачусь. В глазах и так пощипывало от подступивших слез. Но они моментально высохли, когда я услышала предложение моего нанимателя. 
Для начала он успокоил меня, заверив, что не собирался увольнять горячо любимую кормилицу своего сына и, если у меня нет возражений, я могу оставаться няней Эммета. Но при этом должна учесть, что м-р Каллен мужчина и не в состоянии долго идти против своей природы. Я вздрогнула, поняв это как намек на то, что в доме скоро появится другая женщина, однако хозяин быстро добавил: «Особенно живя рядом с такой привлекательной девушкой». С этими словами он поднялся на ноги, подошел ко мне и протянул руку. Сама не сознавая, что делаю, я подала ему свою и вздрогнула, когда почувствовала, как моя ладонь прикасается к его, горячая – к ледяной, словно с мороза. М-р Каллен поднес наши соединенные руки к губам, и я впервые ощутила его поцелуй. Губы были такими же холодными, как рука, – наверное, от волнения. Меня тоже бросало то в жар, то в холод, а сердце всерьез вознамерилось вырваться из груди. «Ты нужна мне, Эсме, – серьезно глядя на меня, сказал он. – Даже не представляешь, как сильно. Я все время думаю о тебе». Должно быть, меня выдал взгляд, потому что, хотя я не смогла выдавить ни звука, м-р Каллен наклонился ко мне, свободной рукой обхватил мой затылок и поцеловал в губы, а когда я ответила на поцелуй, углубил его. 
У меня моментально закружилась голова, я почувствовала, что теряю сознание, и в испуге попыталась отстраниться, но м-р Каллен держал меня крепко, хоть и бережно. Позволив мне перевести дыхание, он шепнул: «Так надо, Эсме. Доверься мне», – и снова поцеловал меня – так нежно, так сладко. Я почувствовала во рту странный вкус – он не был неприятным, но от него моментально похолодели язык и нёбо. А мне было уже всё равно – мое тело требовало продолжения, испугав меня силой желания. 
Мы целовались долго. М-р Каллен посадил меня к себе на колени и осторожно ласкал, словно приучая к новым ощущениям, а я сделала то, о чем так давно мечтала: зарылась пальцами в его шелковистые белокурые волосы. Не знаю, до чего он намерен был дойти – потому что я позволила бы что угодно, – но, когда он поцеловал меня особенно крепко, я почувствовала во рту вкус крови, а в следующий момент поняла, что уже стою возле дверей, а м-р Каллен – у окна, спиной ко мне, уткнувшись лбом в стекло. Хриплым голосом он сказал: «Увы, мой самоконтроль не безграничен, милая Эсме, а главное для меня – твоя безопасность. Спокойной ночи», – это прозвучало так грустно, так ласково. 
Стоит ли говорить, сколько часов я ворочалась без сна? А сегодня всё утро прислушивалась, занимаясь делами, но в доме было очень тихо, и я изнемогала от желания снова увидеться с м-ром Калленом, заглянуть в его выразительные глаза, почувствовать на своих губах прохладу и гладкость его губ. Даже то, что я, похоже, простудилась – уже с ночи буквально раскалывалась голова, знобило, накатывали приступы непонятного сердцебиения, – не отвлекало меня от мыслей о моем хозяине. И о том, что может произойти между нами. 

У меня самой сердце норовило пуститься вскачь: всё-таки одно дело художественная литература и совсем другое – реальная история женщины, которая тебе знакома. А известный мне трагический финал только усиливал впечатление от прочитанного. Испарились последние сомнения в том, что у меня в руках дневник той самой Эсме, которая сегодня ночью попыталась свести счеты с жизнью, а накануне, преодолевая страх, прикладывала усилия, чтобы спасти меня. В блокноте оставалось совсем немного непрочитанных записей, и я торопливо перелистнула страницу. 

12.09.35 
Весь прошедший месяц м-р Каллен был со мной нежен и терпелив. После небольшого срыва, произошедшего в вечер нашего первого поцелуя, он объяснил, что не хотел заранее меня пугать, но лучше, чтобы я знала: у него во рту всегда есть немного яда. В малых дозах яд не опасен и даже вызывает эйфорию, но при глубоких укусах обездвиживает жертву и лишает ее сознания. Поэтому необходимо было приучить меня к крошечным дозам яда, чтобы потом не было неприятностей. 
Я слушала и кивала, понимая, что причиной моего недомогания, кажется, была вовсе не простуда, и только через несколько секунд до меня дошел весь смысл слов м-ра Каллена. Значит, он собирается меня кусать! От неожиданности я выпалила этот вопрос вслух, и хозяин, слегка помрачнев, ответил: не то чтобы собирается, но может не удержаться, поскольку в некоторые моменты это чрезвычайно трудно. А я… а мне так хотелось снова испытать те ощущения, которые возникали от его прикосновений, что я отбросила в сторону неясные опасения и с готовностью ответила на его поцелуй. 
День ото дня реакция на яд становилась всё слабее, незаметнее, пока не осталось только легкое головокружение, которое было даже приятным. 
Вчера вечером мы сидели на диване в гостиной, освещенной только бликами догорающих в камине углей, и самозабвенно целовались. Осторожные ласки м-ра Каллена становились всё смелее, всё настойчивей, мне уже трудно было дышать, я невольно прижималась к нему, подчиняясь неосознанному порыву, голова кружилась не от яда, а от желания. Потом м-р Каллен хрипло прошептал: «Скажи “да”, милая Эсме», – и я, задыхаясь, ответила: «Да». Он легко подхватил меня на руки и буквально взлетел по лестнице в мою спальню. 
Дальнейшее я помню смутно, мною как будто завладел вихрь, множество ощущений слились в одно, не оставляя места неловкости или колебаниям. Меня уносило на волне страсти всё выше и выше, пока я не воспарила, пронизываемая почти невыносимым удовольствием. Я не обратила бы внимания на легкий укол над ключицей, но через мгновение меня охватила такая немыслимая смесь боли и наслаждения, что я не удержалась от протяжного стона. 
Я проснулась – или пришла в себя – только на рассвете. Рядом со мной в постели никого не было, но я и не ожидала ничего другого, ведь м-р Каллен уже упоминал, что никогда не спит, как и все его сородичи. Кстати, плакать они тоже не умеют. Это умение не кажется мне сколько-нибудь важным, однако, когда я сказала что-то в этом роде, мой хозяин грустно улыбнулся и ответил, что не может со мной согласиться, хотя, будучи мужчиной, нуждается в такой возможности нечасто. 
К счастью, Эммет, как всегда в последнее время, спокойно проспал всю ночь –зайдя в детскую, я убедилась в этом и вернулась к себе. Нужно было кое-что проверить, поэтому, спустив с плеча халат, я подошла к зеркалу. 
Ни ранки, ни даже царапины, только розовое пятнышко немного выше ключицы, слегка болезненное при надавливании. Были еще кое-какие не совсем приятные ощущения, но они вполне окупались воспоминаниями об испытанном мной наслаждении. Я посмотрела в глаза своему отражению – чуть запавшие, лихорадочно горящие на бледном лице. Потрогала припухшие губы. Внутри приятно заныло. Меня так и тянуло узнать, где м-р Каллен, что сейчас чувствует. 
Запахнув халат, я спустилась вниз. Хозяин был у себя в кабинете, работал с какими-то бумагами. Он наверняка слышал мои шаги, но не подал виду. Я стояла в полуоткрытых дверях и глядела на него. Наконец он поднял голову, и наши глаза встретились. М-р Каллен встал, а я сделала шаг к нему, уже не сдерживая улыбки. 
При первых звуках его голоса мое сердце упало, а улыбка моментально исчезла. От волнения так забилось сердце, что я разобрала не все слова. Но общий смысл не подлежал сомнению: он благодарит меня за доставленное удовольствие, следующий секс будет у нас через неделю, потому что я должна восстановиться, о беременности я могу не беспокоиться, это он берет на себя. 
Я замерла у входа в кабинет, не в силах сдвинуться с места, и тогда м-р Каллен сказал с легким недовольством: «Можешь идти, Эсме. Уверен, тебе, как и мне, есть чем заняться». Мне всё еще было никак не заставить ноги слушаться, а он добавил: «И еще, имей в виду, я не люблю инициативных женщин. Сам позову тебя, если понадобишься». 
И всё. Это было всё, что я услышала от м-ра Каллена после нашей первой ночи. Я прошептала: «Хорошо, – и уже повернулась, чтобы уйти, но остановилась и так же тихо спросила: – Скажите пожалуйста, мистер Каллен, как вас зовут?» Почему-то мне показалось странным, что мы были близки, а я даже не знаю его имени. Хотя «были близки», наверное, не самое уместное обозначение для того, что произошло между нами. Ближе мы точно не стали – возможно, даже наоборот. 
«Карлайл», – сухо ответил он и снова склонился над своими бухгалтерскими книгами. 

Я тихо ахнула. Карлайл? Пазл наконец-то сложился, внезапно образовав совсем не ту картинку, какую можно было бы ожидать. Мысли заметались, как напуганные летучие мыши, моя бедная голова отказывалась делать выводы из полученной информации. 

Машинально захлопнув дневник, хотя в нем еще остались непрочитанные страницы, я закрыла глаза и откинулась на спинку сиденья. И почти в тот же момент услышала легкий стук в боковое стекло и знакомый бархатистый голос: 
– Белла, открой, пожалуйста, нам нужно поговорить.