[18:00, 12 августа 2003]
Вот уже несколько недель я находился в Тикрите, с головой погрузившись в работу. Каждый день учился чему-то новому, и неважно, усваивал ли я урок из успеха или поражения. Хотя в моей ситуации довольно сложно было определить успех. Я и сам не знал, чего ищу, поэтому никак не смог бы узнать истину, если бы вдруг достиг цели. Так что я продолжал действовать вслепую, собирая максимум информации и пытаясь понять ее смысл.
Лишь у одного пленного из десяти мне удавалось вытянуть ценную информацию, остальные едва были способны сообщить хоть что-то полезное. Вероятно, они просто не знали, с чего начать. Или, возможно, я сам не понимал, как от них чего-либо добиться. Пробы и ошибки, попадания и промахи – вот то, с чем мне приходилось сталкиваться. Но кое в чем я всё-таки добился успеха – сумел выработать собственную методику ведения допроса.
Я сравнивал информацию, добытую у допрошенных мною пленных, с теми сведениями, что предоставляли спецназовцам их информаторы. Однако больше доверял тому, что говорили заключенные. Причины, по которым у них развязывался язык, нетрудно понять. Эту мотивацию для них создавал я сам. В моих руках была их жизнь, свобода, будущее. Подобное действительно побуждает говорить правду.
Но существовал и огромный недостаток разведданных, полученных во время допросов. У такого рода информации очень короткий «срок годности». Пока заключенный находился под стражей, часы тикали. Уже через двадцать четыре часа после ареста любой известный им «плохой парень» мог сменить свое местонахождение и привычки. Именно поэтому всё, что мне удавалось узнать, необходимо было тут же сообщать Мэтту с Джеком.
Совершенствуя свой метод ведения допроса, я заметил, насколько сильно он отличался от стандартной процедуры, используемой многими другими следователями. Это стало предельно ясно после допроса четырех заключенных, доставленных во время рейда на Хаддуши. Один из них особенно заинтересовал меня. Бывший генерал республиканской армии, он был очень близок с кланом Хаддуши. Ему определенно стоило уделить особое внимание. Но у меня возникла проблема. После рейда на Хаддуши переводчик Адам был абсолютно истощен. Ему требовался отдых, а без переводчика толку от меня всё-таки очень мало.
Джефф предложил выход из ситуации. Посоветовал обратиться за помощью к Аллену, который после того инцидента со стрельбой все еще ожидал передислокации в Багдад. Я попытался как-то скрыть свое истинное отношение к подобной помощи. Проблема заключалась даже не в том, что он мне элементарно не нравился, просто использовать следователя в качестве переводчика – идея не слишком удачная. Во время допроса главный всегда кто-то один. Когда я работал с Джеффом, он исполнял роль надзирателя, его вопросы всегда оставались в ключе моей линии допроса. С другим следователем, а особенно кем-то вроде Аллена, шансы удержать подобное разделение полномочий практически сводились к нулю. И заключенный легко мог воспользоваться этой ситуацией.
Чтобы предотвратить подобное, я отозвал Аллена в сторону, прежде чем мы преступили к работе. Попытался объяснить ему свою тактику ведения допроса, выработанную за последние несколько недель.
– Я буду спрашивать множество деталей, – пояснил я. – Поначалу все они могут казаться незначительными, ты, возможно, не сразу поймешь, куда я веду. Но просто следуй за мной.
– Ясное дело, – со смешком ответил он.
Сессия началась довольно скучно. Аллен просто переводил вопросы и ответы, не добавляя и не коверкая ничего. Заключенный тоже показывал себя молодцом – искусно сыпал ложью, отрицая какую-либо связь с Маленьким Саддамом. Я был невероятно терпелив, не позволяя ему понять, что мне известно о его связях. Каждый свой допрос я начинал так, будто совершенно ничего не знал о пленном, будто понятия не имел, о чем он захочет или не захочет рассказывать. Я принялся расспрашивать его о жене, о каких-то совершенно случайных вещах относительно его окружения. Во время обучения подобное называлось определением временных рамок. Главной целью всего этого было выстроить хронологическую последовательность каждого момента его прошлого: семья, карьера, финансовое положение, даже предпочтения. Можно было либо начинать с самого начала и двигаться вперед, либо отталкиваться от даты его ареста и погружаться в прошлое.
Нас учили выстраивать временные рамки последовательно, но мне такой подход не слишком нравился. Я предпочитал перескакивать от одного периода жизни к другому, раз за разом меняя тему разговора. Начал с вопроса, кем он работал в 1986-ом, затем стал спрашивать о свадьбе, которую тот недавно посетил. Мне хотелось знать марку машины, которую он водил двадцать лет назад, и чем он кормил своего пса на прошлой неделе. Главным было не дать ему догадаться, к чему же я веду на самом деле. Лишь так я мог не позволить ему опередить меня в стратегии. Я все время смотрел в карту, один за другим задавая вопросы о личной жизни. Заключенный, переводчик, да каждый непосвященный в мою стратегию, счел бы все эти вопросы, по меньшей мере, странными.
Вот только для меня они не были странными. Я научился использовать каждую крупицу информации, затем уже определяя ее место в головоломке. Я улавливал несоответствия, малейшие просветы в сплетенной изо лжи паутины. Я никогда не просил заключенного подробнее рассказывать о потенциальной лжи. Не хотелось позволять ему понять, что он был пойман на несоответствии. Моим оружием была неожиданность вопросов. Пока заключенный не способен был предугадать следующий вопрос, он не осознавал, чего же мне знать не положено. И когда приходило время, я затягивал силок.
В некоторых областях я проявлял себя абсолютным невеждой. С ориентацией на местности у меня и вовсе плохо было, поэтому я запросто мог заблудиться. Я не умел управляться с инструментами, а спущенное колесо не сумел бы сменить, даже если от этого зависела бы моя жизнь. Но как следователь я был способен запомнить абсолютно каждую деталь, о которой говорил заключенный, мог в голове расставить всё по местам и создать определенную картину происходящего. Когда же эта картина становилась целостной, неважно, сколько времени потребовалось для ее создания, мне удавалось четко увидеть любую ложь, которой меня пытался «накормить» допрашиваемый.
Не каждый следователь мог похвастаться подобным. К примеру, Аллен уже спустя три часа принялся закатывать глаза после каждого моего «случайного» вопроса.
– Да ты запутываешь парня, – сказал он мне во время перерыва. – У тебя еще два часа назад могла бы уже быть временная картина, но ты все продолжаешь ходить вокруг да около. Он ведь даже не помнит, что говорил тебе сначала.
Я посмотрел ему прямо в глаза.
– Не переживай по этому поводу, – сказал я. – Ты отлично справляешься с работой переводчика. Вот и переводи.
– Да нихрена, – ответил он. – Пустая трата времени. Иди ищи себе кого-нибудь другого.
И я последовал его совету, отложив допрос до того времени, пока Адам отдохнет. Раз уж этому парню мой стиль не нравится, значит что-то, да я делаю правильно.
***
Несколько дней спустя после отъезда Аллена из Тикрита спецназовцы доставили мне крупную добычу. Звали его Рашид Абдулла и он считался одним из двух важнейших приближенных телохранителей. Он был «марафиком», что значило – командовал элитным подразделением хамайя, обеспечивающих защиту самого Саддама. Вместе с Рашидом во время рейда захватили двух его братьев, несколько сыновей и племянников.
– Слушай, Эрик, – сказал мне Джек, как только заключенных доставили на допрос. – Эти чуваки причастны к смертям многих людей. Они плохие ребята. Не позволяй им тут басни рассказывать.
И вот что еще отличало меня от других следователей. Мне до лампочки было, насколько плохими являлись или предположительно являлись эти ребята. Да, они могли убивать и американцев, но ведь они солдаты – это часть их работы. Точно как и нашей работой было убивать их. Мы от этого тоже становились плохими парнями?
В мои обязанности входило сохранять как можно более объективный взгляд на войну и на ребят, которые там воюют, неважно, с какой стороны. Нельзя было поддаваться каким-либо эмоциям. Я знал, что если солдат погибнет, его семья и друзья будут оплакивать его искреннее и дольше, чем когда-либо смогу я. Поэтому и решил концентрироваться конкретно на допросе. Роскошь принимать близко к сердцу все то, что они могли или не могли совершить, была для меня непозволительной.
Единственное, что меня могло вывести из себя – это ложь. Она мешала мне делать свою работу. А на подобное совершенно не хватало терпения.
Передо мной стояла задача допросить одного из захваченных братьев Рашида. Этот человек с самого начала выглядел невероятно уверенным и одновременно расслабленным. Казалось, в его ответах присутствовала какая-то насмешка, но я позволял ему вести себя подобным образом. У меня оставалась еще масса возможностей применить самые устрашающие методы, включая и те, которые среди нас называли «особыми методами»*, когда мне следовало изо всей мочи орать заключенному, доходчиво объясняя, во что он вляпался. Но спешить было некуда. Хотелось увидеть, куда меня заведет он сам.
Слишком долго ждать не пришлось. Через три часа я все же добился от него упоминания о том, что его брат на самом деле являлся «марафиком». Допрашиваемый использовал его влиятельность, чтобы обеспечить своим детям хорошее образование, один из них даже был студентом-медиком. Несколько раз Рашид совершал поездки в Багдад, но большую часть времени, с тех пор как началась война, жил очень тихо и не высовывался.
Но вот только полученные сведения плохо состыковывались с реальностью. Рашид был телохранителем из приближенного круга, а его брат настаивал, что тот все это время незаметно проживал в Тикрите. Он даже возглавил местное движение против граффити. Как же так? Неужели он не был одним из «плохих парней»?
Пусть у меня не получилось вытянуть из этого допроса никаких полезных разведданных, зато удалось извлечь один весьма ценный урок. Правила игры изменились. Что же касается иерархии власти, Ирак довоенный и Ирак нынешний сильно отличались. Рашид непосредственно отвечал за безопасность Саддама. Логично было предположить, что он и сейчас исполнял бы те же функции. Однако он отсиживался дома, как добропорядочный гражданин, никоим образом не причастный к деятельности повстанцев. Так, по крайней мере, утверждал его брат, а ему я поверил. Все детали его истории выдержали проверку. Но что более важно, он не пытался ублажать меня, сообщая то, что бы мне хотелось услышать. Иногда в комнате для допросов сильнее всего обескураживает именно правда, вот и меня его правда застала врасплох.
Сейчас имело значение не то, кто когда-либо находился у власти. Режим был перевернут с ног на голову, поэтому и в раскладе появились совершенно новые игроки. Чтобы добраться до них, недостаточно было следовать за представителями старой команды. Её просто больше не существовало. Вместо этого следовало прислушаться к тому, что сейчас говорят пленные с информаторами. Собрать картину реального распределения власти, понять, что же происходит на улицах в настоящее время, представлялось возможным только с их помощью.
«Плохие парни» однозначно существовали. Каждую ночь мы могли слышать звуки выстрелов их минометов и снайперских винтовок. Возможно, мы просто не знали, кем они были на самом деле.
***
Вот и пришел сентябрь, а я все так же занимался допросами. Мой рабочий день обычно начинался в 13:00 и заканчивался в 20:00 или даже позже. Недостатка в заключенных я не испытывал, обычно они были подозреваемыми в военных преступлениях либо непосредственными участниками нападений на американских спецназовцев. Но не имело значения, с какой целью их ко мне доставляли, моя тактика допроса не менялась, как не менялась и их форма ответа.
Очень часто не представлялось возможным доказать, что тот или иной человек вовлечен в повстанческое движение. По этой причине большинство из них не считало, что арест автоматически означает неизбежную дорогу в тюрьму. Моя же работа заключалась в том, чтобы попытаться поймать их на лжи. Это давало преимущество. Как только я находил возможность доказать их ложь, появлялся шанс задержать этих людей на неопределенный срок. Но реальность была такова, что не в моем праве было судить или давать оценку чьим-либо действиям и поступкам. Мы находились не в Штатах, и в мою работу не входила обязанность вершить правосудие. По правде говоря, меня не волновало, виновны они в этих преступлениях или нет. Каждый заключенный, которого я допрашивал, изначально был виновен в одном – никак мне не помогал. А ведь только я мог решить, стоит ли отпускать их на свободу. Последнее могло случиться лишь в том случае, если я счел бы их полезными.
Все мы нуждались в разведданных. Неважно было, получу я их от непосредственного участника повстанческого движения, или же ни в чем не повинного заключенного, который лишь по чистой случайности владел какой-либо важной информацией. За моей спиной не стоял надзиратель, контролировавший каждое мое движение. Не имелось и какой-то централизованной базы данных, куда мне следовало бы отправлять полученную информацию. В этом домике для гостей существовали только заключенный и я.
Но мне удавалось добывать ценную информацию и за пределами комнаты для допросов. С этой целью я наладил рабочие взаимоотношения с ребятами из тактической разведки. Около двадцати членов их команды были распределены по всему городу. Ещё неопытные, но уже полные энтузиазма, молодые следователи и контрразведчики пытались найти какие-нибудь следы там, где это только было возможно. К примеру, одна такая команда находилась в расположении, куда гражданские лица могли обращаться с просьбами и жалобами. Другая - в учреждении правительства. Пусть о стратегических целях они добывали довольно мало информации, зато эти ребята обеспечивали весьма четкую картину происходящего на территории Тикрита. Ричч постоянно встречался с ними, чтобы проверить, нет ли чего-нибудь ценного в их разведданных. Но ему следовало проявлять осторожность. Последнее, что ему было нужно, так это составить перед спецназовцами впечатление, будто они просто шпионы, сопровождаемые командой бойскаутов.
Остальные члены команды, а особенно Джефф, никакой пользы в этих парнях не видели, но я понимал, что они делают все возможное в столь нелегких условиях. Большинство резервистов Национальной Гвардии никогда прежде не обучались сбору разведданных, да и опыта особого не имели. Эти разведчики прилагали большие усилия, чтобы заполучить что-либо ценное от тех людей, которые приходили с целью продать или обменять информацию. У них не было в арсенале никаких специальных приспособлений для исполнения таких заданий. Но я не упускал возможности встретиться с ними, либо с их информаторами. Никогда не знаешь, откуда может идти важный след. Или же, куда он тебя может привести.
Одна такая группа специализировалась на сборе информации о телохранителях. Молодой резервист из Юты, сержант Олсен, возглавлял подразделение. Он очень хотел помочь нам и притащил несколько информаторов, которых счел перспективными. Один из них сообщил, что знаком с главарем местного повстанческого движения. Звали его Фаррис Ясин Омар Аль-Мусли.
Это был звоночек. В памяти всплыл допрос Тахи, того пухлого и потного заключенного. Он утверждал, что существует некая связь между слугой Саддама и водителем Мухаммеда Хаддуши. Но сейчас мне вспомнился нечто другое, что всплыло во время его допроса. Брата Тахи звали Фаррис Ясин. Он был еще одним Аль-Мусли, который засветился в этой веренице.
– С кем работает Фаррис Ясин? – спросил я у источника сержанта Олсена.
– У него есть своя команда на севере, – ответил он. – Где-то за двадцать километров от Аль-Аллама, моей деревни.
Мне была известна Аль-Аллам, по крайней мере, ее репутация. Эта деревня отделена от Тикрита рекой Тигр и окружена богатыми угодьями сторонников Саддама. Очевидным было то, что Аль-Аллам, как и другие поселения на восточном берегу реки, была одним из очагов повстанческого движения. Большинство пленных мне доставляли из Тикрита. Разведчики наподобие сержанта Олсена были моей единственной связью с тем, что происходило на восточном берегу реки.
Я не знал наверняка, куда все это меня приведет, но хотел следовать по открывшемуся мне пути. К сожалению, Джефф быстро вернул меня на землю.
– Ладно, – сказал он после допроса. – Что конкретно мы заполучили?
В его словах несомненно имелся определенный смысл. У нас были слишком расплывчатые сведения и лишь косвенные признаки того, что на слабо контролируемой нами территории действует группа повстанцев.
– Было бы хорошо пообщаться с людьми с другого берега реки, – предложил я.
– Так свяжись с Крисом, – резко ответил Джефф. – У него есть там источники. Ты можешь присутствовать на его встречах.
Суть была в том, что, согласно данным Криса, нашего офицера-разведчика, у нас уже имелись информаторы в Аль-Алам и в прочих селениях. Однако система сбора информации из этих источников у нас полностью отсутствовала. Я ничего не знал о работе Криса, также как и он не имел представления о моей деятельности. Мы импровизировали, добывая все возможное и ценное из информации от целой кучи источников и заключенных. Нам предстояло объединить полученные данные, очертить точки соприкосновения и приняться выстраивать более четкую картину общей активности повстанцев и, по возможности, поименно определить главных действующих лиц региона. Джефф подозвал нас с Крисом, сообщив, что мы должны, насколько это возможно, часто присутствовать друг у друга на допросах и беседах с информаторами. Медленно, но уверенно наши общие усилия перерастали в стратегию.
Но продвигались вперед мы ужасно медленно. Пусть нам и удалось усовершенствовать процесс сбора информации, качество полученных разведданных оставалось чрезвычайно низким. Только за сентябрь было произведено около дюжины операций по захвату Мухаммеда Хаддуши. Ни одна из них не увенчалась успехом. Затем - еще шесть неудачных вылазок и, как минимум, десять проваленных рейдов, во время которых мы пытались поймать Иззата Ибрагима ад-Дури, старшего военного советника Саддама, короля треф в карточной колоде – проходящего под номером шесть в Черном списке.
Так как ад-Дури все еще находился на свободе и прятался где-то предположительно в окрестностях Тикрита, то и наша команда всё еще располагалась здесь. Он был основной целью, привлекающей к себе много внимания, за его поимку даже обещали вознаграждение: если быть точным, за информацию, которая привела бы к его задержанию, правительство давало 10 миллионов долларов. Порой создавалось впечатление, что цель всех наших заданий, поимо поисков ад-Дури, заключалась лишь в том, чтобы оставаться в городе. Мы продолжали выезжать на операции и собирать информацию, но концентрировались лишь на этой единственной «карте».
Но как только мы собирались захватить его или любую иную цель, приоритетную или нет, усилия оказывались безрезультатными. В столь удручающей чреде неудач команда винила сборщиков разведданных. Я и себя винил за это, пусть их ожидания касательно меня никогда и не были слишком высокими. Но такие ребята, как Крис, были не менее самоотверженны, нежели стрелки. Они никогда не сдавались, даже когда их действия не приносили никакого результата.
***
Пусть я уже позволял себе брать еду из холодильника, но пиво для меня все еще оставалось под запретом. Стрелки порой привозили по несколько ящиков из Багдада, но я не мог себе позволить брать его. Они сами довольно бережно расходовали напиток – никто не позволял себе выпить больше бутылки за вечер. Никто не мог знать, когда нас в следующий раз вызовут на операцию.
Именно поэтому для меня целым событием стало, когда однажды после двенадцатичасового допроса Джефф предложил мне бутылку холодного пива. Джефф был человеком, узнать которого нелегко. Этим он выделялся даже среди мужчин, никогда не демонстрирующих свои чувства. Сам факт того, что он предложил мне пиво, казался наивысшим проявлением дружелюбия. После этого случая мы постоянно выпивали по холодному пиву после долгого рабочего дня.
Мою рутину скрасило и начало футбольного сезона. Сезон 2003-го года был временем больших надежд для всех истинных болельщиков Sooners. Мы занимали высшую позицию в рейтинге, и в течение последних трех лет проиграли всего четыре игры в национальном чемпионате. Насколько мне было известно, никто даже не сомневался, что команда победит в чемпионате, но это и не было столь важным.
Для вооруженных сил в Ираке матчи показывали в субботу вечером, обычно трансляции начинались около 19:00 и длились всю ночь. Команда Оклахомского университета показывала отличные результаты, а значит – я мог рассчитывать, что почти все их матчи покажут. Моим же главным заданием оставалось одно - закончить все допросы до начала трансляции.
Но не всегда всё происходило по плану. В первую неделю сентября Sooners пропускали игру, а техасским Longhorns, их главным соперникам, предстояло сыграть с Razorbacks из Арканзаса. Я с нетерпением ждал эту игру и уже к 15:00 закончил свой последний допрос. Во что бы то ни стало, я просто обязан был оказаться перед телевизором.
Но в мои планы вмешалась война. В домик для гостей пожаловал Ричч, сообщив о том, что иракская полиция арестовала Назира Ясина Омара Аль-Мусли. И я слишком хорошо знал, что представлял собой этот заключенный. Помимо того, что был он еще одним Аль-Мусли, Назир являлся приближенным телохранителем. Как сообщалось, он был одним из последних, с кем видели Саддама перед началом войны. Также он был связан с руководящими хамайя. Он приходился братом Фариса Ясина, который предположительно командовал повстанцами вокруг Аль-Алама, а также двоюродным братом нескольких других высокопоставленных Аль-Мусли.
Я понимал, что обязательно должен побеседовать с ним, но надеялся, что это может подождать. Игра вот-вот должна была начаться. К тому времени, когда Ричч завершил бы все необходимые процедуры оформления задержания, начинать допрос было бы слишком поздно. Я надеялся, что всё могло бы подождать до завтра.
Но не с моим счастьем. Процедуру оформления отложили. В ближайшее время его планировали доставить в тюрьму при Багдадском аэропорте. Поэтому поговорить с ним предписывалось незамедлительно. Матерясь на чем свет стоит, я поплелся готовиться к длинной рабочей ночи.
Выглядел Насир впечатляюще. Почти 180 сантиметров ростом, с весом за сто килограмм, он был сильно избит арестовавшими его иракскими полицейскими. Но не было похоже, что сложившаяся ситуация пугает его – в его поведении не было заметно ни страха, ни нервозности. Казалось, получить от него информацию будет рутинным делом.
Но всё оказалось не так просто. Первые несколько часов он настаивал на собственной истории: утверждал, что никак не связан со своей многочисленной родней и друзьями, что с тех пор как началась война, мирно жил вместе с женой и детьми. Я предпринимал все возможное, дабы пошатнуть его самоуверенность, но тот не поддавался. В конце концов, переводчик Адам охрип, пытаясь вторить моим крикам, и мы вынуждены были сделать перерыв. Я вернулся в домик перекусить. Вся группа располагалась перед телевизором. До окончания игры оставалось минут пять и техасцам хорошенько надрали зад. Вперед, Razorbacks!
Поражение смертельных врагов команды Sooners придало мне немного сил. Я рассчитывал, что Насир может предоставить нам неоценимую информацию о работе хамайя. Чего я не знал, так это как вытянуть из него эту информацию. Я вернулся в домик для гостей и снова принялся за работу, на этот раз начав с вопросов о его жизни и работе. Кое-что узнать мне удалось, но ничто из этого не могло повернуть разговор в нужное русло.
Однако спустя несколько часов заключенный начал понемногу раскалываться. Конечно же, он не собирался рассказывать нам что-либо о членах своей семьи, которые всё еще прятались либо участвовали в повстанческом движении. Но детали его повседневной жизни были весьма полезны для нас. Отвечая на простые вопросы, он немного расслабился, так как считал, что получил возможность создавать видимость честного и добросовестного сотрудничества.
Насир признался, что работал телохранителем Саддама. Он рассказал, что всего было тридцать два приближенных хамайя: две команды по шестнадцать человек поочередно заступали на смену. Во главе каждой из команд стоял один человек – марафик – и он назвал мне имена этих людей. Затем сообщил имена и звания двадцати девяти из тридцати двух приближенных телохранителей. Интересным показалось то, что военное звание отнюдь не определяло статус человека среди приближенных телохранителей. Звание свидетельствовало лишь о том, сколько времени он находился на службе. Статус же определялся родственными связями и приближенностью к Саддаму, поэтому майор с хорошими связями мог оказаться более влиятельным, нежели полковник.
Возможно, я пропустил важную игру, зато под конец своей сессии с Насиром уяснил для себя два важнейших момента. Во-первых, нам, наконец, удалось подобраться к кругу приближенных хамайя, которым Саддам доверял больше всего. Теперь не было нужды связывать между собой неисчислимое количество родственников, появляющихся в разное время на горизонте. Изначально я работал со списком, состоящим из более чем двухсот рознящихся по статусу телохранителей, который получил от Джареда. Сейчас у меня появилась возможность сконцентрироваться всего на тридцати двух. Пусть до сих пор не представлял, куда же приведут меня они, но, по крайней мере, теперь я имел определенное число.
Во-вторых, еще одним важным открытием оказалось то, что необязательно ломать заключенного, чтобы вытянуть из него полезную информацию. Угрозами и запугиванием я никак не мог заставить Насира рассказать мне что-то, интересующее меня. Но просто болтая о его жизни в качестве телохранителя, я узнал больше, чем во время дюжины других допросов. Насир оказался ярчайшим примером заключенного, степень виновности которого не имела никакого значения. Моим делом было добывать информацию, и неважно, был ли источник хорошим, плохим или безучастным – важным оставалось лишь то, имелось ли у него то, в чем нуждался я. А затем уж я способен был найти способ вытянуть необходимую мне информацию.
***
Вскоре после того, как в конце сентября Оклахома выиграла у Калифорнийского университета, сержант Олсен сообщил мне о еще нескольких новых источниках.
На этот раз ими оказались трое ребят, живших на восток от Тигра, неподалеку Аль-Алама. Олсен называл их тремя амиго. Он хотел, чтобы я переговорил с ними, так как они утверждали, будто владеют информацией об Аль-Мусли, а особенно – о Радмане Ибрагиме.
Радман был двоюродным братом Низама, за которым мы охотились в ночь моего прибытия в Тикрит. С тех пор я узнал, что Радман руководил приближенными хамайя и считался одним из наиболее влиятельных телохранителей. Три источника Олсена заявляли, что этот высокопоставленный Аль-Мусли до сих пор время от времени навещал свою ферму на западе Тикрита. Теперь они обещали сообщить нам, когда тот покажется поблизости в следующий раз.
– Почему вы желаете помогать нам в его захвате? – спросил я, как только их доставили в домик для гостей.
– Мы хотим сотрудничать с правительством в Тикрите, – ответил самозваный представитель троицы. – Возможно, вы замолвите за нас словечко.
К сожалению, вскоре выяснилось, что никто из них не был связан с Радманом. Они имели лишь смутное представление о его местонахождении и роли в повстанческом движении. Но, по крайней мере, их энтузиазм что-то значил.
– Но чтобы исполнить эту работу, нам нужны средства передвижения, оружие и телефоны, – добавил второй амиго.
– Зачем?
– Если у нас будет машина, мы сможем присоединиться к повстанцам, – пояснил первый. – Мы сможем защитить себя с помощью оружия. А как только найдем Радмана, мы позвоним вам и скажем.
Я рассмеялся.
– Давайте проясним кое-что, – сказал я. – Вы помогаете мне найти плохого парня – я, возможно, помогаю вам. Но не раньше. До этого момента вы добываете максимум информации о Радмане и сообщаете мне, если узнаете что-либо стоящее.
Такой вариант им не слишком понравился, но выбора у них не было. Мы договорились встретиться через десять дней, чтобы выяснить, владеют ли они какой-либо информацией. В последнем я сомневался.
Но у меня появилось чувство, что все сдвинулось с мертвой точки, пусть я понятия не имел, в каком направлении мы двигаемся, или же как оценивать создавшуюся ситуацию. Сотрудничество с источниками ребят из тактической разведки не давало особых результатов. Впрочем, как и мои допросы. Я пытался обнаружить схемы, связи или же просто случайные совпадения, которые могли бы привести нас к чему-либо. Троица амиго казалась не слишком перспективной, но я не мог себе позволить игнорировать любую возможность. Пусть и самую призрачную.
Непрерывно занимаясь допросами, я постепенно вырисовывал для себя картину повстанческой активности в Тикрите. Одной из составляющих подпольного движения были молодые иракцы, которые самостоятельно формировали банды, чтобы убивать американцев. Они мало чем отличались от группировок Crip или Blood в каком-нибудь американском городе. Те, кто непосредственно устраивал обстрелы и атаки самодельными взрывными устройствами, становились лидерами, остальные же присоединялись просто под давлением со стороны сверстников.
Наиболее известным гангстером был парнишка по имени Мантир. Он контролировал три небольших, но чрезвычайно опасных подразделения. В конце сентября на его дом был совершен рейд. Мантира там не оказалось, зато четверых его братьев схватили и доставили к нам на допрос. Информация, которую мы из них вытянули, была не слишком полезной. Но во время охоты на Мантира я нашел новый важный источник разведданных, из которого я мог черпать информацию о том, что происходит на улицах Тикрита.
Называли мы этот новый источник Фредом. Он сотрудничал с Крисом в качестве информатора и подсказал предположительное местонахождение Мантира. Уличный преступник, он был втянут в одну из таких молодежных повстанческих группировок. Когда Крис завершил с ним свой разговор, я и сам вызвался побеседовать с ним. Он оказался просто кладезем информации, раскрывая подробности о некоторых специфических районах Тикрита, о том, кто и где промышлял, а кто являлся частью более крупной организации.
Но мне все еще предстояло выяснить, как собрать всё воедино, как связать между собой подозреваемых, источники и отдельных игроков. Предположительно, это было всего лишь сетью несвязанных между собой повстанческих группировок. Но, возможно, и нет. Вероятно, всем этим кто-то руководил.
*Дословно Fear Up Harsh - жесткое запугивание.
Источник: http://www.only-r.com/forum/45-243-1#104246
