Творчество

музыка





Едва заметное движение вправо…влево…качнуть, но не расплескать.

Вправо. Влево. Плавные движения кисти….

А если чуть добавить динамики…так, чтобы движение шло уже от плеча…

Вправо. Влево.

Интересно наблюдать за вискарём в собственном стакане. Занимательно, по крайней мере.

Вправо. Влево. Если движение от плеча, то он почти касается краёв бокала, но всё равно не покидает пределов. Не выходит за рамки, в отличие от меня.

Я верен ему, а он мне.

Только он куда стабильнее, чем я.

Вправо. Влево.

Коричневая жидкость, отдающая запахом моих мыслей, с привкусом моего одиночества и её поцелуев.

Три правильно–ровных, идеально- квадратных кубика льда призывно постукивали о края толстостенного бокала, когда я качал его из стороны в сторону.

Вправо. Влево.

Если чуть качнуть не только вправо, но и вперёд, то видно невооруженным глазом, что в первом кубике, который немного темнее остальных, пузырьки воздуха застыли в причудливом изгибе, то ли женской спины, то ли гитары.

Во втором, который средне тёмный – пузырьки составляли картину из времён расцвета абстракционизма, складываясь во что-то отдалённо напоминающее человеческое лицо.

В третьем – совсем светлом – призрачно–пузырьковые очертания гор.

Дорогой друг, мистер Джеймесон, в очередной раз не давал мне сойти с ума и каким-то странным образом удерживал меня здесь и сейчас, наверное, потому что я просто еще не сделал ни единого глотка?

Я сидел в тёмной гостиной своего номера за столом, который, повинуясь сиюминутному желанию, надсадно корячась, придвинул к панорамному окну. Гудящая башка подбородком на пальцах левой руки, а правая баюкает стакан…вправо….влево.

Заезженная пластинка. Запечатленный кадр из фильма под рабочим названием… жизнь? Несыгранный сценарий, запыленной стопкой сотни листов сложенный в глубинах моего подсознания.

На застекольный, почти уже ночной Лондон я смотрел поверх края стакана, точно также как в один памятный вечер смотрел на Ану, этим самым краем отрезая её от реальности.

Сегодня я отрезал себя. И, наверное, Лондон.

Каждые пару минут, да что там, секунд я скашивал глаза на телефон, лежащий чуть поодаль.

Почему я отпустил её так просто?

Я даже вроде как ответил на этот вопрос, но, словно попугай, то и дело задавался им снова и снова.
Конечно, найти её сейчас будет чуть проще, чем тогда, но всё же, почему?

Я коснулся экрана телефона и уточнил время – вдруг мироздание сжалится и качнёт маятник на пару часов вперёд?

Не то, чтобы я разучился ждать, но….

Сейчас это было в разы…. больнее, что ли.

В данный момент я уже почти мог признаться себе, что в порядке и даже, наверное, принял мысль, что Ана снова здесь…. Простите, мистер Паттинсон, но вы гоните! Марианна, вы имели в виду!

Я отставил стакан и потёр глаза, размял пальцы и устроился точно также, только поменял руку под подбородком.

Она здесь. Сейчас. И три года назад. И всё это время.

Только сейчас, сегодня, увидев её и глядя в данный момент на спешащую жить столицу Англии, я отчётливо понял, что моя жизнь в последние три года сделалась похожей на жвачку, прицепившуюся к подошве кроссовка.

Я прицепился к новой для себя роли, новому амплуа, занял новую нишу, вернее забился в неё, но сам-то так и остался прожёванной и выплюнутой субстанцией непонятного цвета и вкуса. На самом деле я ведь выпал из жизни уже в тот момент, когда понял, что Ана исчезла, и всё, что было потом…это так, просто телодвижения, плевки мыслительного процесса, конвульсии по инерции.

А теперь….было ещё хуже! Намного хуже! И тяжелее! Может, я старею, и справляться с эмоциями становится все сложнее и сложнее?

Я уткнулся лбом в стол и заржал. Смейтесь, мистер Паттинсон, завтра всё может быть ещё хуже!

Прижавшись щекой к прохладной поверхности стола, ещё раз посмотрел на экран телефона – я ждал её звонка уже три часа и семнадцать минут.

Идиот!

На самом деле я ведь совершенно не знал, что буду делать дальше – как себя вести, что говорить, когда говорить, когда уже можно будет начать любить её воочию и когда уже появится возможность понять – я буду любить ту самую девушку или совершенно другую?

Но я хотел, чтобы она позвонила!

Чтобы по пульсу Лондона, по его артериям, раскрашенным в смазанные линии задних и передних фар автомобилей, скользнул одинокий телефонный импульс, чтобы не просто так я был жвачкой столько месяцев, чтобы не просто так я столько раз мечтал сдохнуть или не родиться вообще! Должно же мне воздастся за эти три проклятых года!

Мысль о том, что она вообще может не позвонить, я похоронил сразу же, как только переступил порог своего номера, даже торжественную прощальную речь произнёс, но запретил себе ставить свечки и заказывать поминальную службу по безвременно почившей страшной мысли.

Она позвонит. Обязательно.

Наверное.

Лондон всё еще спешил жить, словно издеваясь. Кубики же льда были солидарны со мной – не вынеся затянутой паузы моего ожидания, они просто растаяли в коричневой жидкости, отдав свою прохладу алкоголю.

Ана была моими кубиками льда.

Без неё я просто дешёвое самопальное пойло по центу за пинту, а с ней – я изысканный напиток высшего сорта.

Я выдыхался. Как и вискарь в моём стакане. Последние крохи дорогих алкогольных паров и самообладания мы отдали в один момент – где-то около полуночи.

Очередные сутки начались. Стрелки часов понеслись галопом, неслышно сменяя вчерашнее сегодня на завтра, которое уже наступило.

Телефон плавился под моим взглядом ещё до двух ночи. Чудо, что я не залил его противным тёплым пойлом, которое всё ещё машинально покачивал онемевшей рукой.

Выпил-таки, поморщился, сдержал рвотный позыв… а притихший пульс Лондона настаивал на принятии горизонтального положения.

Отрубаясь, я крепко сжимал молчащий телефон в руке.



Я ведь, кажется, больше не пью?

Это была первая мысль, взорвавшая мой мозг после пробуждения.

Ещё даже не разлепив веки, я поднял руку, чтобы почесать опухшие глаза, и врезал себе телефоном, намертво приклеившимся к ладони.

Бл*ть!

Оживший экран кричал, точнее, буквально вопил о том, что новый день перевалил за вторую половину….принёсшую молчание.

Она так и не позвонила.

Бл*ть!

Мне ведь даже во сне виделись мои поиски Аны, только на горизонте были не привычные пейзажи Лондона, а давешние горы из кубиков льда. Да, даже, если снегопад завалил-таки столицу старушки Англии, я всё равно пойду искать эту девушку.

Пока я попадал непослушными ногами в трусы, джинсы и носки, а руками в рубашку, попутно вычищая привкус прошедшей ночи, я составлял идиотский план своих поисков.

Отталкивался я неизменно от того самого сквера, вспоминая какие рядом с ним располагались отели.
С чего-то ведь надо было начинать.

Лифта я даже не стал дожидаться, свято веруя в то, что ноги и лестница более разумный вариант. Хорошо, что я хотя бы шею себе не свернул и всего лишь пару раз больно-пребольно наехал бедром на острые углы лестничных перил.

Пересекая холл гостиницы, я костерил что есть мочи вискарь, свою любовь к сему напитку и даже свой отказ от выпивки, потому что вчерашний стакан (Господи, всего один!) сегодня был атомным взрывом в моей голове, что совершенно не способствовало адекватному мышлению.

Конечно, в итоге это привело к локальному катаклизму, когда запутавшись в собственных ногах и полах пальто, я чуть было не растянулся посреди холла, но удержался, опёрся руками в колени, игнорируя нездоровые взгляды портье, попытался перевести дыхание и унять скачущее сердце.

Только второго приступа мне не хватало, иначе проще собственноручно препроводить своё тело в комнату с мягкими стенами, чем быть укатанным в больницу с диагнозом «прогрессирующий идиотизм, ставший причиной резких скачков в ритме сердцебиения».

Чья-то дурацкая телефонная трель совершенно не давала сосредоточиться, пока я не понял, что визгливые ноты неизвестного мне исполнителя принадлежат моему телефону, отреагировавшему на….неопознанный номер.

И пох*р, что я сейчас почти задыхаюсь и вряд ли смогу членораздельно что-то сказать, но я выудил телефон и нажал кнопку «ответить».

- Здравствуй, Роберт, это Мари. Помнишь?

Ей-богу, я чуть не разразился своим придурковатым смехом в ответ.

Помню ли я?

Как же хочется ответить вопросом на вопрос – а ты помнишь?

Вместо этого я проблеял что-то непонятное, но прокашлявшись, добавил:

- Да, Мари, - не удержался – заскрежетал зубами, не давая себе назвать её Аной. - Конечно, помню. – И мысленно: «А ты?»

Бл*ть, заткнитесь мистер Паттинсон!

- Я….прости, конечно, но…. – Моему сердцу точно осталось жить совсем немного! Я даже присел на корточки в ожидании продолжения этого многообещающего «но». - В общем, ты не забыл, что обещал мне?

От неожиданности я сел на задницу, в прямом смысле этого слова. Портье с озабоченным видом даже шагнул из-за стойки регистрации, но я быстро покачал ему головой – мол, всё в порядке, тут просто девушка из прошлого, в прямом смысле этого слова, так что не стоит беспокоиться!

Видимо заткнулся я надолго, потому что в моей трубке раздалось совсем уж неожиданное и тихое:

- Роооооб?

Уносите меня! Желательно сразу ногами вперед.

- Да, да, Мари! Я всё помню! – Срочно надо было спасать ситуацию, которую я как обычно мастерски испортил, потому что портье снова смотрел на меня слишком подозрительно, да и Мари…анна, видимо снова сомневалась в моём душевном здравии.

Как она там говорила про мою фактуру? Да, я всё также неуклюж не только телом, но и мыслями, похоже, тоже.

- Так что скажешь? – Вернул меня на грешную землю её чуть хрипловатый голос. - Просто я уже подъезжаю к твоему отелю!

Я подпрыгнул так, что одного взгляда хватило, чтобы понять - после моего ухода портье точно пойдёт принимать на грудь!

Рысцой пересёк холл и спрятался в коридоре, куда выходила лестница.

Несмотря на мои лихорадочные и откровенно глупые метания, в трубку я проговорил лишь строгое и лаконичное:

- Спускаюсь.

Теперь у меня была пара минут, чтобы успокоиться….успокоиться и ещё раз успокоиться.

Главное, что она всё-таки позвонила! Хвала небесам! И суток не прошло!

Остальные проблемы будем решать по мере их поступления, не обращая внимания на то, что проблемы уже поступили, и многие из них создал я.

Итак.

Вздохнули. Поправили пальто. Красиво выплыли из-за поворота.

Краем глаза я заметил, что портье уже на самом деле нет, а на улице стоит Анина колымага.

Итак. Мистер Роберт Паттинсон, взлетаем.

Первое, что я увидел, открыв пассажирскую дверь – это её глаза.

Потом сигарету в основании указательного и…. да, всё как обычно.

Она осторожно улыбалась, словно пробуя моё настроение своими подрагивающими губами.

Я молчал.

Не знал, что так может перехватывать дыхание.

Так близко. Я не сдержался и чуть качнулся вперёд:

- Привет.

Намеренно ли или всё же случайно, но мой голос прозвучал слишком….будто я слишком долго ждал нашей встречи.

- Привет.

Её голос не звучал как мой, но она точно была рада меня видеть. Я это чувствовал.

- Едем? – кивнула головой Мари…анна.

- Едем.

Моим ремнём безопасности, которым я пристегнулся, стала сигарета синего Честера, которая валялась между сидениями.

А большего, казалось, и не надо.

И пох*р, что ждал нас не пикник на природе, а скорее всего дом с привидениями, но пока я слышал, как трещит табак в её сигаретах, мне на всё было плевать….



Всю дорогу Мари…анна молчала, явно волнуясь, а я держал себя в руках. Пока. Наверное, потому что в этих самых руках постоянно была сигарета, и от сигаретного дыма уже разъедало глаза – окна мы не открывали, а тихо жужжащий климат-контроль не очень справлялся с обилием никотиновых паров.

Когда мы въехали в Суррей, я дико начал вращать головой в разные стороны.

Что я пытался увидеть? Таблички с указанием мест и фамилий, событий, произошедших здесь много веков назад?

Неожиданно выросший на горизонте дом привёл меня в чувство.

Ещё до того, как Ана затормозила на повороте, ведущем к подъездной аллее, я уже был уверен, что это тот самый дом. Она не смотрела на меня или на старое каменное строение, и я прекрасно её понимал – я и сам был бы рад остаться здесь, на повороте, где-то в глубине души желая, не только не знать будущего, но и прошлого. Может быть, нам бы удалось построить что-то и без всех этих знаний.

Но Ана резко вывернула руль, сломав мои мысли на повороте, и машина покатила по хрустящему снегу. Не только Лондон попал в снежный плен, но и дороги наших вчера и завтра.

Ана остановилась у высоких кованых ворот, выпрыгнула из машины, мельком взглянула на домик, виднеющийся за калиткой, в котором, скорее всего, когда-то жил привратник.

Ворота неожиданно легко поддались Аниным манипуляциям, и уже через пару минут мы выходили из машины, припаркованной у парадного крыльца.

Я стоял, приклеившись к холодному боку автомобиля, не в силах заставить себя двинуться дальше.

В Ане всегда было смелости больше, чем во мне, поэтому, пока я боролся сам с собой, она уже поворачивала ключ в дверном замке.

И когда она уже стояла в холле, я всё ещё топтался перед дверным проёмом.

Ана оглянулась, и меня прошибло – то ли взглядом, то ли ощущением.

Она ведь также когда-то встречала ЕГО на пороге.

Этого дома?

Ана протянула мне руку, а я не хотел быть тем, кто избегал её прикосновений, я ни в чём не хотел быть похожим на НЕГО.

Поэтому осторожно коснулся её пальцев, и мы не спеша двинулись по пустынному холлу.

Та немногая мебель, что осталась здесь, была завешана белыми простынями, словно саванами.

Пока удивляло лишь одно – пыль. Вернее, почти полное ее отсутствие.

Видимо, заметив то же самое, Ана сосредоточенно разглядывала собственные нечёткие следы.

Она отпустила мою руку. Так легко. Будто что-то звало её вперёд, и там я уже не был нужен.

Меня вдруг кольнула неожиданная ревность – встреть она ЕГО, что бы было? Кого бы она выбрала сейчас?

И если (когда) она вспомнит, кого она предпочтёт? ЕГО, ушедшего в прошлое? Или меня, оставшегося уже во вчера, но ещё не пришедшего в завтра?

Шаги Аны почти стихли, затерявшись где-то в хитросплетениях коридоров старого дома, а я пошёл к лестнице.

Мне казалось, что я знаю, куда идти.

Когда я попал в библиотеку, то почти абсолютно был уверен в том, что это именно тот дом, где родилась, выросла и погибла Ана.

Библиотечные книги не были истлевшими, изъеденными червями, с ними не происходило ничего такого отталкивающего, просто….они рассыпались в руках, стОило только к ним прикоснуться.

Моё восприятие металось от одного к другому, не в силах найти пути для того, чтобы уложить хоть в какую-то схему то, что я видел. Но чем больше я видел, тем быстрее убеждался в том, что дом этот призван только для того, чтобы помочь Ане вспомнить, причём вспомнить только то, что сохранилось в её памяти – никаких побочных знаний, расшифровок, фактов и, тем более, никаких новых фактов.

За полчаса я открыл множество дверей, заглянул во множество разных жизней, подсмотрел множество разных судеб, но об Ане ничего не нашёл. Даже методично заглядывая в ящики столов и приоткрывая тумбочки, я наделся, что найду…не знаю….ЕГО паспорт? Свидетельство ЕГО смерти? Её смерти? Тот кинжал? Историю её жизни, написанную неизвестным автором?

На самом деле я был готов найти всё, что угодно, лишь бы избавить себя от миссии быть рассказчиком её судьбы. Мне казалось, я не справлюсь. Мои силы и так подрастерялись за последние годы….

Я трус, да? Думайте, как хотите, мне уже все равно.

Погрузившись в свои безрадостные мысли, я даже перестал прислушиваться к Аниным шагам, то затихающим, то возобновляющимся где-то в другой части дома.

Спускаясь по одной из многочисленных лестниц, я слишком рьяно вдавливал свою ладонь в пыльные перила, словно хотел, чтобы с этой пылью в меня впиталось всё то, что когда-то происходило здесь, чтобы уже покончить с загадками, чтобы уже хотя бы ответить на имеющиеся вопросы, и чтобы больше не появлялись новые.

Мои надежды рухнули почти также стремительно, как и я, рухнувший с лестницы, пропустив одну из нижних ступеней.

Пока я кувыркался, восстанавливая равновесие, пока ноги выделывали несколько шагов-прыжков, мои глаза, не отрываясь, смотрели на портрет….Аны.

Века, эдак, восемнадцатого.

Остановили моё движение острые углы картинных рам, которые стояли тут же, в ряд, у стены, накрытые теми же саванами.

Бедро пронзила жуткая боль – ему и так досталось сегодня на лестнице, но, честно, мне было плевать!

Так плевать, что….Не знаю…. Вместо крови сердце вдруг погнало по сосудам раскалённую лаву, конечности мгновенно стали такими тяжёлыми, что меня потянуло вниз, голова резко наполнилась чем-то, что неукоснительно расширялось и готовилось взорвать череп изнутри.

Не знаю….

Хватит ли у меня сил держать себя в руках и дальше?

Внутри меня происходили странные процессы, которые, конечно же, мне не подчинялись, зато глаза жили своей жизнью, будучи прикованными к пыльному портрету на стене….

Бальный зал. Пыль. Портрет.

Её.

Нет, правда, её. Но опять же какой-то другой «её». Ни Аны, ни Марианны, кого-то третьей, но с её глазами, губами, крыльями носа, острым подбородком….

Я оторвался от портрета и посмотрел на картинные рамы, возле которых стоял.

Не может же вдруг на меня сойти благодать, да?

Откидывая некогда белую ткань, я совершенно точно знал, что увижу под ней….

Кое-где потрескавшиеся, выцветшие, вырванные по краям из рам, тусклые, яркие, смазанные, незаконченные, подписанные и безымянные…. Это были портреты Аны, из всех её жизней.

Я не специалист, и на самом деле мне глубоко насрать, когда именно появилось изобразительное искусство, но то, что это картины разных веков, я знал точно.

Ты хотел найти чей-то там паспорт или историю жизни? Бинго! Ты выиграл джек-пот и нашёл, куда более стОящие артефакты. Доказательства, не требующие объяснений. Они сами за себя всё объясняют.

Если честно, то я даже удивился собственному спокойствию, когда вдруг решился пересчитать портреты.
Наверно, вряд ли теперь что-то может меня шокировать…. кроме, пожалуй, как обычно подкрадывающейся Аны.

Я сглотнул ком, вставший поперёк горла от неожиданности, а Ана спокойно смотрела в своё нарисованное отражение.

К слову, портретов было не семь, их было больше.

- Жутко, да? – я подпрыгнул от её тихого вопроса, гулом прокатившегося по пустому помещению. И только во вторую очередь от страха, в первую я подумал о подтексте её вопроса.

Она вспомнила? Поняла? Догадалась?

Её объяснение поставило меня в тупик…

- Я имею в виду, что жутко, когда наследственность такая сильная. Все женщины моего рода на одно лицо.

Очевидное – невероятно, а посему не рассматривается за истину. Аной по крайней мере точно.

- Думаешь, это твои родственницы? – Главное не трястись, как осиновый лист на ветру, и не клацать зубами! А ты что, Паттинсон, надеялся, всё будет легко и просто?

- Думаю, что это очевидно!

Ты плохая актриса, Ана, уж поверь! Даже твои резко дёргающиеся ноздри спорят с тобой о правомерности твоего утверждения!

Не бывает такой схожести в поколениях, или просто мне, зная подтекст этих полотен, проще увидеть в них одного и того же человека?

Да, у Аны на них разные оттенки волос (и то не факт – у каждого художника своё виденье объекта для рисования), разные причёски, одежда, украшения, но взгляд….

- Может, мы просто все прокляты? – Я резко посмотрел на Ану. - У них у всех такой взгляд….мученический! – А ты всё читаешь мои мысли….

Господи, прости, но её лицо светилось каким-то авантюризмом и любопытством, когда она осторожно заглядывала в каждую раму и называла года, когда был написан тот или иной портрет!

Это какой-то мой персональный ад, где вместо того, чтобы поджаривать мою задницу на раскалённой сковородке, меня заставят сталкиваться с её сумасшествием!

Она всё копошилась в портретах, а я, немного успокоившись, пытался архивировать новые факты, точнее их отсутствие.

Дом – это пустышка. Просто дом, перенесённый сквозь века, очередная декорация, фальшивка, которая имеет какой-то смысл, только если знать всю информацию, которой Мари как раз не владеет….зато владею я.

Опять моя вечная бегущая строка подсознания кричала о том, что это очередной спланированный мирозданием акт – если бы Ана не встретила меня, то ей бы предстояло самой додумываться до своей истории, портреты – это подсказки, как в настольной детской игре. Отгадывая шараду за шарадой, соберешь весь пазл воедино. И выиграешь.

Но я есть, я могу поведать её историю, хоть и не делаю этого, тогда зачем эти наглядные проявления её наказания?

Пытались испугать меня? Бред.

Очередной сбой в программе?

Вся эта история – один большой сбой! Такого вообще не должно быть, так какого хрена я вообще ищу оправдания чему бы то ни было?

Анины шаги снова глухо звучали где-то вдали, а я всё продолжал вглядываться в такое знакомое, но чужое лицо знакомой незнакомки с портрета.

Никаких ответов. Только ещё больше вопросов, и мне казалось, что ответов не предвидится вообще.

Медленно пересекая бальный зал, я запретил себе оглядываться… Не дай Бог, это нарисованное прошлое затянет меня в свои сети.

Из зала я вышел в центральный холл, прислушиваясь, в попытке понять, с какой стороны раздаются Анины шаги….

Неожиданно по телу прокатилась неприятная волна, словно недобрый незнакомец прожигал спину взглядом.
Волоски на шее встали дыбом, а подмышкам мгновенно стало мокро, во рту пересохло, и в голове зажужжал рой мух.

Я обернулся так резко, что хрустнула шея и позвоночник в районе талии….

Привидений я, конечно, не увидел, зато увидел кое-что похуже….

Из холла вел ещё один выход.

Негнущимися ногами я делал шаги и обливался потом.

Я не мог объяснить себе, зачем так спешу проникнуть за ещё одну дверь этой загадочной истории и судьбы, но что-то, несомненно, подгоняло меня, тыча в спину одной лишь мыслью – я должен убедиться….

Да, именно убедиться, потому что за этой дверью должна быть столовая, в которой….

Господи!..

Дверь не скрипнула, хотя сперва мне так показалось, но это я скрипел зубами, потому что….посреди столовой так и стоял длинный стол, с противоположных концов которого обречённо стояли стулья, призванные покоиться тут вечно, повествуя о страшной истории. Один из них даже был слегка отодвинут, словно именно с него когда-то легко поднялась Ана, чтобы….пойти на смерть.

Я смотрел на припорошенный временем и пылью стул и всё глубже погружался в ту реальность, о который мне хотелось бы забыть вот уже долгих три года.

Но я помнил всё в мельчайших подробностях – и Анин хриплый голос, и судорожные затяжки серым дымом и каждое слово, которое теперь было выжжено на изнанке моей души, потому что на лицевой стороне этого не напишешь. Это ведь прямой билет сразу в ад и неважно, что ты не участвовал в этом, достаточно и того, что ты знаешь. Поэтому и остаётся носить это так, с изнанки, никому не видно, но меня жжёт сильнее и потому этого не забыть никогда….

Я медленно переставлял ноги, чуть повернув голову влево, будто смотрел ЕМУ в глаза. Странно ли, закономерно ли, но ОН сейчас представлялся мне мной, спустя лет так десять.

Перед тем как переступить невысокий порожек у входа на террасу, я почувствовал покалывание в пальцах – здесь ОН, наконец-то, прикоснулся к ней….

Занеся ногу над порогом, я почувствовал, что мне не хватает воздуха….реально не хватает!

Я цеплялся онемевшими пальцами за воротник пальто, пытался расстегнуть ещё пару пуговиц на рубашке….написанная на изнанке души история сжигала меня заживо, потому что здесь она обрела силу. Буквально волшебную силу преображения, материализовавшуюся в стенах этого старинного дома, куда меня привели все дороги, в итоге ведшие в одну изначальную точку. Точку не возврата.

Вот здесь, где сейчас стою я.

Вот здесь была любовь.

Вот здесь была смерть.

Две искалеченных души.

Два любящих человека.

Слезящимися глазами я шарил по белоснежному покрывалу зимнего сада, о котором когда-то рассказывала Ана, а мне чудился алый восход или закат, багровые бутоны роз, красные капли крови и вина….

На ощупь добрался до перил, опёрся руками и старался через рот вогнать в лёгкие как можно больше кислорода….чёрт….от него пожар полыхает ещё сильней!

Уткнулся взглядом в каменный пол…ведь где-то здесь, может прямо под ногами, может чуть правее…. Мужчина и женщина, холод клинка и жар поцелуя.

Оказывается, до сего момента я не знал, что такое боль.

Не та моя боль, которую я так холил и лелеял после Аниного исчезновения. Это была не боль, а так – игра воображения, потому что она мне подвластна, я мог, пусть и не хотел, её контролировать, она – часть меня, она – это я сам.

А вот ЭТА боль…. О, да! Это настоящая боль, потому что не моя, но я могу её чувствовать, это неподконтрольно, но осязаемо, это не в моей власти, зато в радиусе моего чувствования.

Только сейчас я поверил в выжженные на душе письмена окончательно. Только сейчас.

Слаб и глуп человек. Каждому чуду, каждому греху необходимо подтверждение, а ещё лучше видение собственными глазами….

Я почти пришёл в себя, когда тихие шаги замерли у входа в столовую.

И совсем я вернул себе лицо, когда Ана встала рядом со мной.

Я боялся смотреть ей в глаза, я даже на профиль её не смотрел, но не потому что боялся, что она что-то увидит на моём лице, нет….я боялся увидеть её лицо.

Не зря.

В глубине её чёрных зрачков мне чудилась та девушка, почти девочка, которая любила больше жизни и дальше смерти. Которая искупала какой-то придуманный восьмой грех, которого и не существует-то. И в итоге сама стала этим грехом, к которому, скорее всего, нет противоядия, нет прощения, нет искупления….

Я смотрел в её глаза, сливающиеся со снежным пейзажем перед нами, и понимал, что не хочу ничего искупать, не надо мне прощения….

Я хочу быть отравленным, хочу быть греховным….

И пусть меня даже в ад с этим грехом не пустят, зато мы будем вместе…топтаться перед адскими вратами или же скитаться между мирами… Плевать….

Святость не в идеальности, проклятие не в порочности.

У каждого своя грань, своя мера, свой порог.

Я – грешник, она – мой грех.

И тонкие пальцы, вложенные в мою ладонь, как символ вечности, потому что что-то всегда неизменно….кто-то всегда будет грешником, а кто-то грехом…. Испокон веков…



музыка

Мы сбежали из этого дома не оборачиваясь и не сговариваясь, не спрашивая друг друга, почему так подозрительно блестят наши глаза и почему наши ладони так одинаково влажны и норовят выскользнуть из захвата пальцев другого.

Мы не разговаривали об этом и когда мчались на полной скорости прочь из Суррея, раскуривая неожиданно последнюю сигарету на двоих.

Не разговаривали и через сутки. И через трое. И через неделю.

Теперь она звонила исправно каждый день, а я нет, хотя также исправно каждый день уговаривал себя, что стОит начать, пока есть возможность. Ни она, ни я, кажется, не замечали этих странностей нашего общения, её покорности и моего глупого сопротивления.

Каждый раз, когда экран телефона загорался неизвестным номером (я так и не удосужился внести его в список памяти – да, да! Та самая фишка о том, что если не произнёс вслух, значит, этого нет…), я собственноручно, в очередной раз хоронил себя под мраморной плитой под названием «ложь». Каждое её слово, каждый её взгляд вбивались очередным гвоздём в крышку моего гроба. И с каждым днем я находил всё больше и больше причин своему молчанию.

Я – трус, но я слишком сильно устал от правды, сегодня ложь была для меня маленьким островком относительного спокойствия, хотя я, конечно, знал, что в скором времени моё пока тайное убежище будет погребено под тяжестью правды….

Каждый день я просыпался с этой мыслью.

Каждую ночь засыпал с нею же.

Я мало спал. Как и Ана.

Мы спали только тогда, когда находили силы оторваться друг от друга.

Чёрт, ни единого поцелуя, ни одного прикосновения, ничего….

Только много, много слов, эмоций, шагов, тишины, кофе и сигарет.

Мы не встречали Рождество. Мы не праздновали Новый год.

Мой телефон звонил только её номером, потому что остальные были заблокированы.

Её телефон не звонил, потому что ей некого было блокировать. Кроме меня, в случае чего.

Каждое утро, день, вечер или даже ночь я просыпался счастливым, просто зная, что её номер телефона есть в моём списке контактов, адрес её гостиницы никуда не исчезнет, если только не исчезнет сама гостиница, что было вполне возможно….

Я учился жить с её присутствием в этом мире.

А также я учился жить со своей ложью. С ней было сложнее, чем с Аной, так как она являлась более инородным телом в моём мире, нежели женщина, которая умерла неизвестно сколько веков назад.

А ещё, и это, кстати, самое главное, каждый раз, открывая глаза, я проживал отведённое мне время в этих сутках, как последнее.

Рано или поздно, ложь придёт и заявит свои права – на меня, на Ану и на собственное существование.

Я - слабак. Построив некое подобие отношений на лжи, заведомо зная, что она вылезет наружу, я боялся их разрушить, совершенно не понимая, что они уже разрушены одним только фактом своего существования….



Сегодня, тринадцатого января, спустя двадцать один день после моего исчезновения из привычного мира и появления меня же в мире призрачном, но более реальном, я проснулся со стойким привкусом надвигающейся катастрофы, и вычистить его не получилось даже убойной дозой мятной зубной пасты, от которой теперь болели дёсны.

Сегодня, и именно сегодня, я нисколько не сомневался в своей интуиции.

Рано или поздно надо начинать доверять самому себе. И собственной лжи. Да, в первую очередь именно ей.

Странно, что именно сегодня должно состояться наше с Мари…анной вроде как официальное свидание.

Я даже задумался об этом, зависнув с бритвой у своего подбородка.

Свидание….ага.

Мы два часа рвали глотки, смачивая их только минералкой из одной бутылки (я, кстати, весьма натурально делал вид, что меня нисколько не волнует тот факт, что я практически целую Ану взасос по средством бутылки, на которой постоянно оставались влажные следы её губ) и спорили о какой-то херне, что в итоге привело к походу в ресторан….

Как бы я не старался, ни причину, ни развязку, ни суть спора я вспомнить так и не смог.

Так что, сейчас с абсолютно пустой головой, с гладко выбритой рожей, с даже более или менее уложенными волосами я собирался ехать к Ане….ещё также тщательно я собирался не вспоминать наше прошлое свидание. Первое и единственное.

И пусть не было никаких бриллиантовых серёжек в моём кармане, и я не был втиснут в костюм от Армани, но память упорно подсовывала мне тот памятный момент в опере, когда мы застыли возле зеркальной стены, и то ощущение правильности происходящего…как же чуждо оно мне было сейчас.

Но что сделано, то сделано.

Кажется, у меня даже не оставалось сил удивляться тому, как такой трус как я, вдруг так рьяно рвётся к раскрытию правды…. Я, наверное, просто устал бояться….

Пятнадцать шагов через холл гостиницы, вялый, но дружелюбный взгляд портье – я здесь уже за своего, тихое шуршание лифтового механизма, ещё десять шагов до номера….

Здравствуй, мой маленький, личный апокалипсис!

Прощай моя трусость!

Да здравствует правда и жизнь после правды! А она, кстати, есть?

Я стоял перед приоткрытой дверью Аниного номера и понимал….да, всё я понимал, только пока не знал Что? Как? Почему?

В номере едва заметно пахло духами, мылом и сухим горячим воздухом после сушки волос.

Запахи разбавляли лишь звуки города, раздающиеся из-за неплотно прикрытой балконной двери и едва слышное жужжание ноутбука.

Я честно старался не паниковать, хотя сам факт нахождения в закрытом пространстве номера, который хоть и ничем не напоминал нашу гостиную в пансионате под Берлином, но нагло отсылал мои воспоминания именно туда.

На цыпочках я крался, словно вор, собственно почему словно – я сам у себя украл возможность сказать правду и плевать уже на то, что произнесённая вслух она имела бы эффект разорвавшейся бомбы!

Паттинсон, помилуй, это твоя-то персона так значима?

Бред, конечно, но скажи я тогда, кто я есть в общем, я бы не сдержался и рассказал, кто я есть в частности….

Да и неважно уже это.

Важно то, что номер пуст.

Совершенно точно.

И также совершенно точно то, что я идиот.

Часто, слишком часто мы игнорируем такие супер очевидные факты.

А жужжащий включённый компьютер – это просто неоновая вывеска с фанфарами, кричащая: «Идиот, открой меня!»

- Привет, Роберт! - Я аж подпрыгнул от звука собственного голоса, здороваясь с собственным же изображением на экране.

Паттинсон, Патц, РПатц, РобСтен, Тайлер, Эрик Пэкер, Дюруа, Эдвард Каллен, десятки других ролей и, наконец, мистер Паттинсон.

Закладки поисковика рассказывали о моей биографии, фильмографии, хронологии моей жизни, даже о том, что я сам уже благополучно успел забыть….

А мне ведь даже несказанно повезло прожить целых три недели в придуманном мире! И ведь ни одна скотина не схватила меня за локоть, требуя автографа на глазах у Аны! Ни одна сволочь не тыкнула мне в нос фотоаппаратом, когда я как к себе домой таскался в этот отель три долбанных недели подряд! Ни один му….человек не настрочил в грёбаный твиттер, видя меня каждый вечер в разных барах, кофейнях, но неизменно с одной и той же девушкой!

Честно? Я предпочитал думать, что просто так сложились обстоятельства, и что провидению нет больше никакого дела до нас с Аной.

Я не успел испугаться. Не успел придумать что-нибудь умное. Ничего не успел, когда балконная дверь скрипнула, и вместе с прохладным воздухом в комнату шагнула Ана.

Я очень надеялся, что покрасневший кончик носа и подрагивающие плечи – это результат морозного воздуха, и я к этому не имею ни малейшего отношения.

Но противная выбеленная рожа Каллена на экране говорила об обратном.

Ана не шевелилась. Только сильнее вздрагивала, когда холодный воздух порывами врывался в приоткрытую дверь.

Только я сделал несколько шагов, Мари…анна вдруг напряглась, а когда я замер возле неё, чтобы протянуть руку и закрыть балконную дверь, она шарахнулась в сторону и зажмурилась.

И я снова хотел надеяться, что это было лишь временным помутнением восприятия и рассудка, вызванным пережитым стрессом.

Но в следующую секунду широко распахнутые в немом ужасе глаза Мари…анны рассказали мне много больше, чем я хотел знать.

Гостиная, мы вдвоём, напряжение, в нескольких шагах позади неё стена….

Срань Господня, ну почему именно в этот момент она должна была вспомнить то, что я был готов вырезать вручную из своей головы, не говоря уже о её.

Я сделал шаг назад, засунул руки поглубже в карманы и сам не веря в твёрдость своего голоса и, тем более духа, сказал:

- Мне надо кое-что тебе объяснить по поводу того, что ты только что вспомнила!

Она быстро-быстро затрясла головой и приложила ладошки к губам….и это совершенно точно не была моя Ана!

Это была девочка, ужас в глазах которой топил не только меня, но и, наверное, весь Лондон – так много его было.

Это девочка, которую я совершенно не знал и которой был готов рассказать правду… вот только возникал вопрос – чью правду? Мою? Её? Аны?

На самом деле мне уже было насрать! Честно.

Она должна её знать, хотя бы потому что носит лицо женщины, которую я люблю.

И я заговорил. Медленно. Тихо. Гипнотизируя сам себя. Делая короткие шаги по направлению к Мари.

Через пару шагов и несколько абзацев истории я уже не слышал себя, не видел её – я летел со скоростью света далеко в прошлое и глубоко в задницу, потому что я абсолютно терял связь с реальностью, ощущение самого себя и вообще присутствия в этом мире.

Меня затягивали мои собственные воспоминания, складывающиеся в картинки, мелькающие с чудовищной скоростью, в чувства, которые простреливали от макушки до пяток огненной пулей….

Я захлёбывался этими воспоминаниями, брызгая слюной или же, наоборот, с трудом отдирал сухой язык, прилипший к нёбу, когда особо гадостные видения выбивали дух из моего перенасыщенного сверхъестественным тела.

Разноцветные круги рябили в глазах, складываясь в звуки, запахи, движения, вкусы из прошлого.

С каждым шагом, с каждым новым витком своей истории я, слой за слоем, распахивал себя для неё….для этой незнакомой девочки по имени Мари…. для девочки у которой было лицо женщины по имени Ана.

Сначала толстый слой эпидермиса…да, я отрастил толстую кожу, чтобы под неё не так просто было пробиться даже мне самому…. Кожа – это первые два дня из нашей греховной семидневки….

А потом рвутся все кровеносные сосуды – разом – это мой самый страшный грех, третий….

И мучительно долго, сладостно-невыносимо трескаются мышцы – это четыре, пять, шесть….

Дробятся рёбра, шрапнелью осколков взрывая реальность – её исчезновение….

Целых три года клещами оттягивают створки души, чтобы увидеть, что же там написано….

И теперь…. выжженные письмена истории на обороте моей души сияют адским пламенем, поглощая меня, их – Мари и Ану, и, наверное, весь мир….

Я резко выдыхаю и чувствую, как с губ срывается невесомая солёная морось.

Я реву. Как ребёнок, потому что так плачут только дети – чисто, невинно, горько. Слезами, размером с горошину, которые так легко перекатываются через порог века, которые так красиво оставляют прозрачные дорожки на щеках.

Я реву, но мне не становится лучше или хуже.

Я просто одержим, и слезами это не смоешь.

Выдыхаю ещё раз и понимаю, что слёзная морось не улетает далеко, а оседает тут же, рядом, на пылающей коже.

Разлепляю веки, слипшиеся ресницы и мутным взглядом фокусируюсь на тёмном виске.

Швыркаю носом и понимаю, что уткнулся им в её щёку.

Дышу ей куда-то в шею.

И мне рвёт башню….

Я захлёбываюсь собственными эмоциями и вышепченными словами, размазывая их своими губами по её лицу.
Вдавливаю её в стенку, и мне хочется, чтобы она меня боялась, потому что я на самом деле одержим, я болен и ничего не могу с этим поделать.

Вдавливаю сильнее, а заторможенный мозг, только сейчас подаёт мне сигнал, что слишком долго ждавшее тело реагирует по своему на предмет своего поиска, поэтому теперь я прижимаю её к стене ещё и своей зарождающейся эрекцией.

И снова что-то сопливо шепчу, глотая её запах, давясь вкусом её кожи, задыхаясь от её присутствия.

Одной секунды мне хватило для того, чтобы придти в себя.

Один только её взгляд.

Она не боялась. Не злилась. Не была в смятении. Она не плакала. Не смеялась.

Она была пустая.

- Уходи, - ей не пришлось применять силу и, упираясь ладошками мне в грудь, пытаться меня оттолкнуть. Я отшатнулся сам. – ПРОВАЛИВАЙ!

Я пятился от неё, как от дикого зверя, снося задницей стулья, цепляясь штанинами за углы.

Долбанувшись напоследок плечом о косяк, я окончательно вернулся в сознание и, глядя в глаза девушке, так и оставшейся стоять у стены в такой знакомой неясно-очерченной, непонятно-изломанной позе, я понял одну вещь….

Только что я убил девушку по имени Мари.

---

Источник: http://www.only-r.com/forum/38-320-12#166021

---