Творчество

Глава 8. Игра в жизнь. Навылет
 

И он звонил мне: в тот вечер, и все вечера до самого сентября. За это время между нами всё было неспокойно. Вроде бы, он ничего мне не обещал, а я ни о чём его не просила, но вокруг нас образовался какой-то упругий вакуум, мешающий миру окончательно встать между нами. Со стороны каждый из нас казался влюблённым и увлечённым донельзя, однако… Однако я до сих пор смотрела на «нас» чужими глазами, будто бы со стороны. А Роберт всё чаще поворачивался ко мне спокойным полупрофилем Тома, изредка меняя его на тёмную сущность Роберта. Он был спокоен и даже отстранён: мы были знакомы несколько месяцев, но я не продвинулась вглубь него ни на дюйм, в то время как он знал меня вдоль и поперёк, буквально научившись читать мысли. Это не считая того, что почти каждую ночь он проникал в меня куда глубже…
Шэннон считал, что нам стоило бы жить вместе, но, чёрт подери, именно с Шэнноном мне хотелось обсуждать эти подробности меньше всего. Каждый раз, заводя привычную шарманку о «как вы с Робом планируете выходные», он смотрел на меня тяжёлым взглядом, наводящим на нехорошие мысли.
Кроме того… Мне всё чаще казалось, что у меня развивается какое-то совершенно нетипичное расстройство психики, но к специалисту обращаться я не спешила. Что я ему скажу?

Да, у меня было не самое сладкое детство.
Да, мой отец умер, но я так и не смогла отпустить то чёрное чувство, которое он оставил во мне.
Да, я сплю с парнем, к которому испытываю очень странные чувства. Именно сплю – ничего больше…
Да, мне нравится моя жизнь. И я вряд ли стала бы что-то в ней менять прямо сейчас…


Роберт никогда не спрашивал, что именно я испытываю к нему. И это было логично до определённой степени: мы познакомились слишком быстро и близко, да ещё при таких обстоятельствах, которые никому из нас чести не делали. Я по сей день сомневалась в серьёзности его ко мне отношения, но мне почему-то нравилось, что он уходит каждое утро, чтобы вечером вернуться назад или позвонить…
Мне нравилось чувствовать его взгляд, когда он сидел за роялем или в зале, нравилось спускаться в его подвальную комнатёнку, чтобы глотнуть его собственной горько-солёной жизни. Он вызывал у меня доверие, – а это уже беспокоило меня больше, чем что-либо, потому что это чувство отзывалось в самой глубине моего сознания, в тех пластах, к которым даже у меня не было и нет полного доступа.
Роберт достаточно часто вёл себя нетипично. В том смысле, что он откалывал какие-то одному ему понятные фокусы, которые даже моя извращённая фантазия не отнесла бы к стереотипному мужскому поведению. К мелким шалостям этого взрослого мальчика я привыкла, но больше всего меня донимали его разговоры по душам, когда я невольно рассказывала ему обо всём, а он только слушал. Его закрытость я чувствовала особенно остро. Казалось, он превращается в самого себя только ночью и только в постели: не родился ещё тот мужчина, который умеет играть под одеялом.
Запах его пота и вкус его тела были куда более откровенными, чем самые долгий его рассказ о себе. Его губы были честнее, чем слова – и это отщипывало меня по кусочку, заставляя чувствовать себя ущербной. И это было чертовски знакомое мне чувство.
Иногда он был жёстким, но эта его жёсткость манила меня больше, чем что-либо, бывшее между нами. Может, мне сознательно хотелось низвести эти странные отношения в горизонтальную плоскость, может, язык его тела мне был понятнее, чем странности его характера. Наши общие друзья знали его как покладистого, местами, сильно пьющего парня, способного на поступки, в то время как мне мерещилось какое-то диковинное чудовище, от присутствия которого рядом со мной у меня потели ладони, и сладко замирало сердце. Не знаю, может быть, чудовищная призма, сквозь которую всё виделось в чёрном свете, была создана им же самим?
Иногда мне хотелось бежать от него. Но куда чаще – забраться под его белую рубашку. Мне не верилось, что я открываюсь так просто, но ключ от моего нервно вздрагивающего нутра у Роберта был всегда при себе.
В очередную из исповедально-болезненных наших бесед он прямо спросил меня о том, что я сама никогда не стала бы с ним обсуждать.
- Лил… - всякий раз, когда он звал меня так, мне хотелось перестать существовать от щекотного чувства. – Ты меня любишь?
Я была готова обсуждать с ним что угодно, хоть позы нашего весьма разнообразного секса, но только не собственные чувства к нему.
- Я не знаю, - попытавшись соврать, я вызвала у него странную улыбку. Погрозив мне пальцем, Роб подступился снова.
- Тогда скажи, как ты ко мне относишься.
- Как знаменатель. К числителю… - это было так по-детски, что он рассмеялся, взъерошив мне волосы.
- Дурацкое сравнение, но весьма живописное. Хотя… иногда мне хочется поменяться.
Скользнув в тёплую влажность скользкой, но знакомой темы, он успокоил меня. Но глубинная тревога, вызванная этим вопросом, никуда не девалась. Его улыбка отпечаталась в моей памяти надолго, но я же и запомнила выражение его глаз…
В ожидании ответа, Роберт смотрел на меня тяжёлым озабоченным взглядом Шэннона.

Иногда он был очень мне близок, и его нежность не знала никаких разумных пределов. Но даже в такие моменты я натыкалась на его внутренние углы и стены. И это сводило меня с ума куда надёжнее, чем что бы то ни было в этом мире.
В сентябре он исчез. Просто перестал звонить, приходить и появляться в нашем клубе. Его телефон молчал, а комната в подвале была надёжно закрыта на ключ – из-за её двери не доносилось ни звука. Я не знала, что и думать: от мысли о том, что он меня бросил, мне было странно, от мысли о том, что с ним что-то случилось – стрёмно и холодно. Шэннон хранил молчание, хотя и видно было, что он знает явно больше, чем я.
На этой почве плюс зарядившие с начала месяца дожди, превратившие улицы цивилизованного Лондона в сомнительные хляби, я подцепила жесточайшую ангину. Это дало мне прекрасный повод отсиживаться дома, натянув кислую мину и ангоровый свитер с высоким воротом.
Впервые за долгое время оставшись наедине с собой, я задалась вопросом: «А был ли мальчик?». Оказалось, что в моём доме нет ни одной вещи, принадлежащей Робу, разве что, пара дисков с его песнями и ещё пара – с его любимой музыкой, собранной им в сборники собственноручно и лично для меня. Что ж… Лет через надцать смогу загнать на аукционе по хорошей цене. Чуть позже обнаружилась старинная записка от «влюблённого дегенерата», и тут меня пригвоздило к полу нехорошим предчувствием.
Как он мог вот так просто исчезнуть, если ещё пару дней назад едва не задушил меня полотенцем, когда я сказала, что мне нравится парень на экране телевизора?
Как он мог исчезнуть, если обещал никогда не оставлять меня в покое?
Или это я сама себе придумала?
Вопросы размножались в геометрической прогрессии, мигренозная боль в голове нарастала, а ответов не было, и быть не могло.
Через месяц он вернулся - так же внезапно, как и исчез, будто и не уходил вовсе. Вместо того чтобы позвонить в мою дверь, он написал мне короткое сообщение, с просьбой приехать и «поиграть в вампира». Я понятия не имела, что он имеет в виду. Приехать Роберт просил не в его пустующую квартиру, а в известный мне по сотням свиданий подвальчик. Отыскав ключ от чёрного входа, я почувствовала какой-то странный азарт от предвкушения этой встречи. Мне казалось, что мы не виделись грёбаную вечность, но это совершенно не походило на то, что я испытывала раньше.
Если бы он спросил, люблю ли я его… Спросил сегодня… Я бы ответила, не задумываясь.
Это не то, что было с Шоном, совершенно не то, что вообще случалось со мной до этой нашей встречи. Я отвыкла его бояться, а может – снова хотела обжечься о ледяную стену его закрытости. В любом случае, я действительно хотела его видеть.
Сто вопросов и несколько часов разговора о том, как мне хреново жилось без него, как ни банально…
В моей маленькой чёрной кожаной сумочке от шанель едва хватало места для телефона и презервативов, а голову и вовсе разрывало от сумбурных мыслей пополам с предчувствиями.
Я буду курить твои сигареты, Роберт. И выдыхать дым в твои смеющиеся наглые глаза.
Сегодня…

Такси, кажется, тащилось целую вечность, длинный латунный ключ не сразу нашёл замочную скважину, и мне пришлось приложить некоторое усилие, чтобы открыть дверь. Узкий длинный коридор всегда был мало освещён, а сегодня и того меньше: тусклая лампочка мерцала где-то в самом конце, в лучших традициях хоррора. Гулкие звуки клуба доносились сверху, а из-за заветной двери – только тишина. Чувствуя лёгкий приступ паники, я постучала.

***

На пороге не возник мистер Паттинсон собственной персоной с мегазагадочной улыбкой на лице. Дверь просто открылась, обнажая кромешную тьму впереди. Впрочем, минутой позже я увидела робкий свет ночника, который очень напомнил мне тот, что был у меня самой в незапамятные времена моего детства.
Нет, не так. В те времена, которые мне очень хотелось бы запамятовать.
От этого волосы на руках встали дыбом.
- Роберт?
Мой голос в этом глухом месте будто терялся, а бледно-сиреневый свет практически не помогал увидеть хоть что-то. Приятное возбуждение от предвкушения встречи сменилось тягостным чувством. Будто бы все призраки моего прошлого уютно расселись по углам, ожидая момента, чтобы наброситься на мою беззащитную спину.
- Привет, моя принцесса… - его голос. Это был его и не его голос одновременно, но интонации в нём мне были очень знакомы. Так говорил со мной отец, когда приходил и зажигал ночник... Я попыталась возразить, но с моих губ не сорвалось ни звука. Его ладони обхватили меня за талию, а дыхание коснулось шеи. – Папочка соскучился…
Моё сознание сыграло со мной странную шутку. Оно будто расслоилось, образовав подобие двух противостоящих лагерей. Часть меня понимала, что за моей спиной стоит Роберт, но вторая часть была в полном ужасе. Та часть меня, которая так сладко отзывалась на каждое его «Лил».

Плотный запах виски. Не выпитого, нет. Скорее, набрызганного на кожу, смешанный с пряным запахом кубинской сигары и дорогого мыла.
Мне мерещился Джозеф Кинг, который умер ещё в апреле, но моё глубинное неприятие его тайной сущности было живее всех живых. Формула моего детского страха была разыграна как по нотам…
Я попыталась взять себя в руки, поворачиваясь лицом к Паттинсону, одновременно борясь с ним, нащупывая включатель.
- Никогда не говори со мной так, ладно?
- Почему? – он сощурился от вспыхнувшего света. – Я соскучился…
Он был бледен, и даже взволнован. Поймав его руку, я сжала его внезапно холодные пальцы.
- Я тоже. И я не хочу знать, где тебя носило…
- А я и не собирался тебе об этом рассказывать…
Он был рядом, это был стопроцентный он, а желчный привкус страха никуда не девался. Наоборот. Мне хотелось проснуться от этого кошмара, в котором к страху примешивается острое, замешанное на адреналине, желание заняться с ним… любовью? Нет, сексом. Тем, который нужен, чтобы вышибить глупости из головы, согреться, забыться или просто продолжить уничтожение самой себя.
Его взгляд скользнул вниз, изучая моё непритязательное трендовое платье тёмно-бордового цвета.

Брызги крови на таком будут не видны…

Под этим взглядом я растекалась, чувствуя, как частое биение моего сердца отдаётся всё ниже и ниже, боясь вздохнуть и пошевелиться, чтобы не спугнуть это странное, в тысячный раз накатившее на меня чувство.

Кажется, я схожу с ума…

На моём лбу выступила испарина, а мне казалось, что я мокра насквозь – от корней волос под аккуратной шапочкой тщательно уложенного глянцевого каре, до тонкого нейлона трусиков под платьем.

Спаси меня, Роберт…

Его губы кривила уже знакомая мне издевательская усмешка, а в глазах застыло сплошное тёмное беспокойство, созвучное моему состоянию. Чудовище. Только он может одновременно мучить и переживать за меня.

Позволь мне, Роберт…

Он не дал мне опомниться, впиваясь наглым и требовательным ртом в мои полуоткрытые губы, будто оправдываясь и прекращая ненужные метания с обеих сторон.
Всё будет при свете, да.
И мы, наконец, поменяемся, Роберт. Сегодня в знаменателе будешь ты. И в остатке – тоже.
- Ну, здравствуй, папочка… - прошептала я, одним движением стягивая ставшее ненужным платье через голову.
Позволяя ему раздевать меня, и не борясь больше с мучительным раздвоением внутри.

Меня сводил с ума этот знакомый, но леденяще-чужой запах.

Широкая кровать Роберта показалась мне узкой койкой девственницы, хотя уместнее было бы считать её кушеткой психоаналитика: впервые в жизни я чувствовала, что такое гремучая смесь из маниакально-депрессивного психоза и острого желания уложить человека на лопатки и взобраться сверху. Моё голое тело покрывалось мурашками не только от прохлады и прикосновений человека, на котором в этот момент сошлись клином остатки моего мира.
Мне хотелось вынырнуть, и мои лёгкие, казалось, разрывало от невозможности выдохнуть.
Это меньше всего похоже на наш обычный, но при этом совершенно крышесносительный секс. Это – стометровка, которую я лично бегу с простреленной навылет спиной – мне хорошо и больно, но мне же и надо добраться до финиша.

Сперва мы закончим. Сперва ты кончишь, а потом я кончу тебя…

Кажется, по моему лицу текли слёзы, и Роберт спрашивал что-то, ловя их губами, но я не на минуту не остановилась, продолжая свою возвратно-поступательную терапию, периодически закусывая его плечо, чувствуя солёный вкус его крови, так напоминающий о конечной цели всего этого.
Или ты, или я. Никак иначе.
Мне хотелось, чтобы он остановил меня. Чтобы сбросил, подмял под себя, сломал этот жёсткий ритм и выкрутил руки – от греха подальше. Чтобы позволил мне говорить с ним, с Ним, а не с моими воспоминаниями. Чтобы спросил снова, дав мне возможность выплеснуть то, что я принесла с собой, а не просто испачкать очередной презерватив…

Красное платье… Кровью...

Но Роберт играл в мою игру так же увлечённо, как и я сама.
Я почти успокоилась. Я была готова сдаться, когда он выдохнул:
- Папочка гордится тобой, принцесса…
Посмотрев вниз, я видела смеющееся лицо Джо Кинга, моего отца. Мне снова было пятнадцать, и это был мой последний шанс…
Мои пальцы сжались на его горле смертельной хваткой.