Творчество

Я есть грех. Искупление. Часть IV.
28.03.2024   12:30    
музыка

Взгляд об взгляд ударил.
Разойдутся или
Высекут судьбу?
Л. Болеславский


***


- Отвали…. Я сказал – отвали….

Для пущей достоверности произнесённого утыкаюсь лицом в подушку, параллельно поглаживая ладонью прохладные простыни в поиске второго перьевого создания, призванного избавить меня от внешних раздражителей.

- Отвалииииии….

- Сам отвали! – Вдруг раздаётся в ответ.

Задней мыслью понимаю, что звуки извне были вибрацией телефона, а голос, посылающий меня в ответ – результат моих же хаотичных движений клешнями, и вуаля! На меня теперь орёт Кроненберг.

- Всё равно, отвали. - Отвечаю сам себе на мысленную тираду, Крон и так всё поймёт.

- Иди в задницу! - Я прямо-таки вижу, как он корчит рожу и отмахивается от моего нытья, как от назойливой мухи. - Опять целуешь взасос подушку?

- Тебе какое дело? – Противно, что я стал таким читабельным, но рожа остаётся на том же месте, невзирая на замечания моего эксцентричного друга.

- Никакого. - Ага! Звонил бы ты тогда! – Поднимай свой зад. Поехали, прокатимся!

- Отвали! – Легче оперировать короткими, но ёмкими словесными категориями.

- Давай, Бобби! Хватит тухнуть! А то Тому позвоню!

От неожиданности я аж подпрыгнул и уставился на вещающий телефон – этот старый гениальный му…. мужчина в одной реплике употребил сразу два запрещённых приёма, которые даже поодиночке способны вывести меня из кататонии, не говоря уже об их взаимодействии – я терпеть не могу, когда Дэвид называет меня «Бобби» и когда грозится пожаловаться Старриджу. Первое я ещё могу вынести, а вот второе….

Предпринимаю последнюю попытку….

- Слушай, я имею право поваляться, позаниматься оральным сексом со своей подушкой и просто ни хрена не делать! Отстань от меня!

- С каких пор у тебя запросы столетнего пердуна? Даже у меня не возникает таких потребностей! – Как ни в чем не бывало, усмехнулся он.

- У тебя вообще всё, не как у людей, - бурчу я, в глубине души понимая, что мне уже не отвертеться, не то Крон выдернет меня из постели, в чём мать родила. - А у меня кризис….

- Роберт. - Хвала небесам! Хотя бы не Бобби! – Тридцать лет – это не конец жизни….

- Отвали! – Возвращаюсь к краткости, резко перебивая Крона, дабы, не дай Бог, не скатиться к истинной причине моего кризиса. Со многими людьми, окружающими меня, это может прокатить, но только не с теми, кто порой видит насквозь, как в случае с Кроненбергом, который, конечно, знает, чувствует, понимает, поэтому:

- Тридцать минут, - гудки.

Итак.

У меня есть полчаса, чтобы упаковать себя в обертку мистера Роберта Паттинсона и презентовать….ну, хотя бы Дэвиду, покуда я не знаю, куда ему приспичило смотаться.

Итак.

Полчаса, чтобы пробежаться по волнам памяти и в очередной раз быть смытым последней, самой высокой.

Итак.

Я Роберт Паттинсон, мне тридцать лет, и я полный придурок. То есть, абсолютный. Непроходимый. Без шанса выкарабкаться. Кретин, каких поискать.

Здесь сразу же хочется заткнуться, потому что продолжать стыдно даже «про себя».

И что самое смешное, стыдно мне за один единственный поступок – за утро полугодовалой давности, когда я с видом Паттинсона начала моей карьеры, то есть взлохмаченный, небритый, одетый кое-как, припёрся к ней в гостиницу и, узнав, что она съехала ночью, не бросился её искать.

Я долго совершал попытки найти себе оправдание и даже до сих пор возвращаюсь к этому. Хотя однажды, глядя на меня поверх кружки с пивом, мой, так неожиданно помудревший друг Старридж, сказал: «Не ищи оправданий, люди нелогичны априори, испокон веков уничтожая тех, кого любят, а втайне восхваляя своих врагов».

Сейчас, сегодня, немного успокоившись, а точнее просто свыкнувшись со своей нелогичностью, я предпочитаю думать о том, что я также банален, как и большинство людей.

Все мы предпочитаем убегать от своей мечты, а то и уничтожать её, чтобы красиво прикрываться щитом угробленный надежды, размахивая своей обделенностью, как флагом. И неважно, что цвет этого самого флага – белый, цвет поражения, крушения, собственного бессилия. Чем размашистей машешь, тем больше вокруг толпится тех, кто кивает с сочувствующим видом, вторя твоим же эпитетам.

Я бегал за своей мечтой три года, а получив её в безраздельное пользование, предпочёл от неё отгородиться.

И в самом деле, оправданий искать не стОит, не то, грешным делом, захочется вздёрнуться от своих мыслей.

Теперь мне даже кажется, что жить, прикрываясь своей скорбью, болью, одиночеством, было для меня в кайф, поэтому я так просто и легко вернулся в уже привычный круговорот Паттинсона в природе: съёмки, томный взгляд из-под полуопущенных ресниц, ореол таинственности, отмалчивание в кругу близких и друзей.

Я даже снова бросил курить, но по привычке таскал пачку Честера в кармане и уже почти совсем не вглядывался в лица прохожих, выискивая одно единственное.

Может, я на самом деле болен и всё-таки пора обратиться к специалисту?

Я часто кричал сам себе по утрам что-то вроде «Вставай, придурок! Она здесь! В этом мире! Ищи! Борись!». Но всё и заканчивалось этими беззвучными криками, а я вновь утыкался носом в подушку, лелея себя, свою боль, нашу правду.

Больнее было от того, что и в этом мы были с ней схожи – каждый просто предпочёл спрятаться в свою раковину, уйти от проблем, от реальности, сделать грёбаный вид, что ничего не произошло…. пытаться жить дальше, как ни в чём не бывало.

Так ли это?

Получилось ли у неё?

И кто она сейчас? Убитая моими словами Мари? Воскресшая моими же стараниями Ана? Или та, третья, неизвестная ни мне, ни ей Марианна?

Не искать оправданий….

Не могу. Потому что оправдания мне нет. И это не пафос.

Да, люди нелогичны, я не исключение, но биться головой о стену мне никто не запретит, тем более….время, жизнь, Судьба, если хотите, уже доказали, что и сами они крайне нелогичны, непоследовательны и вообще абсурдны. Пытаться провести логическую нить – все равно, что черпать ложкой море из пробитой лодки, все равно потонешь в собственных умозаключениях.
Так, что же я – маленький человек – могу с ним тягаться?

Итак….

И так каждое утро. День Сурка.

Засовываю ноги в джинсы – сегодня можно побыть чуть менее мистером Паттинсоном, запихиваю ступни в полуспортивные туфли….о, как я люблю эту приставку «полу», у меня всё теперь «полу». Перестав делить всё на белое и чёрное, я признал, что есть полутона и даже тысячи оттенков того же серого, но жить с этим я так и не научился….

К чёрту!

Влезаю в тонкий свитер.

Путём особо жёсткой чистки зубов попробовал выскрести надоевшие и уже успевшие отравить утро мысли.

Конечно же, не получилось.

В машину к Крону я садился с кислой рожей и отвратным настроением, хотя даже и не сопротивлялся, когда он меня из неё выпнул и послал….в мою машину.

Дэвид был подозрительно весел, автомобиль необычно покорен, погода на удивление радовала, один я был зауряден и полностью соответствовал своему образу, ставшему вторым мной – занудным, не в меру таинственным, чересчур тридцатилетним и инертно – циничным мистером Робертом Паттинсоном.

***


Какого хрена?!....

Какого хрена я здесь делаю?

Я перемещал свой взгляд вдоль стены уже пятнадцать минут - четырнадцать из которых я задавал себе предыдущий вопрос – и пытался понять, что я делаю в этом театре абсурда!
А по-другому это и не назвать!

Неестественная весёлость Крона не прошла бесследно, что зародило во мне закономерный вопрос о том, что мой великий друг принимал с утра, после чего его угораздило воспылать любовью к изобразительному искусству, да ещё и меня в это втянуть?

И если бы это было искусство….

Я в очередной раз вперился взглядом в картину передо мной, точнее в «нечто», что именовалось картиной.

Разноцветная мазня, похожая на залитый водкой мольберт обожранного художника!

Я не ценитель и даже не любитель, но мне хотелось биться головой о стену от ужаса!

Я взвыл в полголоса, чуть расслабил пальцы, чтобы бокал, наполненный выдохшимся игристым вином, не треснул, и в очередной раз поискал взглядом Дэвида.

Этот старый шалопай лобызался с каким-то дедком, одновременно бурно жестикулируя и достаточно громко вещая.

Минуты две я пялился на эту странную «картину»…

Какого хрена?!...

В который раз я двинулся вдоль стен, размазывая взглядом и без того нечёткие и невразумительные творения, так сказать, художников.

Попутно удалял из поля виденья и присутствующих людей, которые, к слову, меня также не замечали – одни в силу возраста (они явно до сих пор считали Шона Коннери единственно-существующим актёром туманного Альбиона), вторые в виду своей непомерной значимости, но такие вообще никого никогда не замечали.

Какого хрена я всё-таки тут делаю?

Крон бросил меня, как только мы переступили порог этой горе-галереи и более ко мне не приближался, пару раз махая из противоположных концов зала.

Кроме Крона я здесь больше никого не знал.

Мазня меня раздражала.

Тонкостенный бокал в правой руке опасно похрустывал и покачивался в такт мечущейся внутри жидкости, которую я почему-то брезговал пить.

От злости хотелось курить.

Неужели я стал настолько апатичен и амёбообразен, что не могу набраться смелости даже перед самим собой и послать к чёрту это сборище Безумных Шляпников?

СтОит то только грохнуть бокал на поднос одного из двух официантов, по мере возможности попрощаться с Кроном и, сделав заметку в ежедневнике, чтобы набить великому гению рожу, покинуть этот Содом и засунуть себя в тачку.

Всего то…

Но я с упрямством осла продолжал двигаться вдоль стен, усиленно вглядываться в мазню, бездарно подражающую модернизму, импрессионизму, абстракционизму и прочему, пытаясь узреть хоть каплю смысла, хоть один единственный мазок, наполненный жизнью….

Продолжал сжимать в ладони бокал, причём сжимать так, чтобы жидкость, почти касавшаяся краев, не выплеснулась….

Я параноик.

Остановился у очередного «шедевра», который напоминал разделочную доску с масляными разводами и отпечатками дна вискарного стакана, стиснул зубы и решил сбиться с курса, то есть пошёл не дальше вдоль стены, а развернулся на сто восемьдесят градусов и направился к противоположной стене, к той, где висел «политый водкой мольберт»….

Слева смазано пронёсся седовласый Крон, который явно был рад кого-то видеть, и оповещал об этом всех и каждого.

Мелькнула мысль, что не так уж хорошо я знаю Дэвида, иначе не удивлялся бы его качеству везде иметь знакомых, друзей, товарищей по интересам – откуда-то ему ведь надо черпать свои безумные идеи….

Справа неясными очертаниями пронеслась группка своеобразных бесполых молодых людей – либо сами художники, либо их ярые почитатели…

Под ноги попался один из двух официантов, и я снова спросил себя, почему я не оставил ему бокал шампанского?

За несколько шагов до «водочного мольберта» я, наконец-то, перевёл взгляд на сие творение….

Какого хре….на?!?!

***


Бывают такие люди, которые намертво втираются в память. Точнее, даже не люди, а отдельные части их тела: лицо, руки, ноги.

Как ни странно, дело не в том, сколько лет ты знаком с этим человеком, ты вполне можешь видеть его или её раз или два в жизни, но запомнишь на всю жизнь.

Я знаю Старриджа тысячу лет, но хоть убей, не вспомню, как именно выглядят его руки или какой формы его брови, я не помню, какой формы губы у моей матери или какого точно цвета волосы у старшей сестры, зато я даже через сто лет узнаю правую руку Кроненберга и по памяти опишу, как выглядит линия плеч Умы Турман.

Память совершенно идиотский и подчас беспощадный механизм. То подводит в самый ответственный момент, то рвет душу на части беспощадными воспоминаниями, которые вовек не искоренить из подсознания.

Вот эти две родинки между лопатками, где-то в районе седьмого или шестого грудных позвонков я узнаю даже с закрытыми глазами, в кромешной тьме, в другой жизни….

Две родинки, пункт А и пункт В. Если между ними провести линию, то она будет совершенно прямой и длиной дюйма в полтора.

Мне даже не надо поднимать или опускать взгляд, чтобы, убедившись, сказать, что это родинки на спине Аны.

Скольжу-таки взглядом чуть вверх…. Тёмные волосы забраны в небрежный хвост.

Поправка – на спине Марианны.

Какого хрена….

Не знаю, что именно делать дальше. Знаю только одно – это один из тех моментов, который хочется поставить на вечную паузу и переживать снова и снова, снова и снова…

Потому что до неё всего три шага. Так близко. Так бесконечно далеко.

Потому что я отчётливо вижу, как тихонько шевелятся её родинки, когда она вздыхает чуть глубже, чем надо.

Потому что я почти уверен, что она с таким же ужасом взирает на эту проклятую мазню и также, как и я, мечтает облить её бензином и поджечь.

Потому что она точно также отставила руку, опираясь локтём себе на бедро, и покачивает полный бокал выдохшегося шампанского.

Потому что, скорее всего, она также как и я, совершенно не понимает, что делает здесь и почему вынуждена созерцать эти плевки современной живописи.

А ещё, что самое главное, я хочу жить в этом моменте вечно, потому что всё – моя жизнь, предыдущие три года и шесть месяцев, сегодняшний день – не кажутся мне такими бесполезными и безликими, потому что она здесь, пусть даже и не осознавая, насколько близко ко мне, просто здесь. И сейчас.

Два шага я делаю на автомате, каким-то чудом уворачиваясь от пролетевшего мимо меня официанта, и замираю прямо за её спиной.

Полшага до судьбы.

Я смотрю на короткие волоски у неё на шее и на застёжку кремового платья, на линию между родинками и грозящую перелиться через край уже абсолютно беспузырьковую жидкость.

Она почти одного роста со мной. Второй раз за время нашего знакомства. И я почему-то пытаюсь вспомнить, каково это – смотреть ей в глаза не сверху вниз, а прямо; каково это – не тянуться к её губам, а просто целовать.

Через некоторое время понимаю, что что-то не так – пункт А и пункт В больше не двигаются в попытке то приблизиться, то отдалиться – они замерли. И шампанское больше не желает сбежать из её бокала.

Просто, потому что Ана… Марианна не дышит. Не двигается.

Я делаю шаг, так чтобы поравняться с ней, но не влезать в личное пространство, так, чтобы боковым зрением видеть её профиль, но не заглядывать нагло в глаза.

Она всё ещё не дышит, а я уже рвусь надвое от ожидания. Надвое потому, что она может прогнать или принять, узнать и не узнать, посмотреть или отвести взгляд, быть моей или не быть.

- Отвратительная мазня, да, - не спрашивает, утверждает.

А я от неожиданности, наконец-то, освобождаю, хоть и наполовину, свой бокал от надоевшего и мне, и ему шампанского.

Тонкая струйка льётся аккурат на нос моего ботинка, капли отскакивают от плотной кожи и оседают на лаковой поверхности её туфель.

А ещё она дышит. Теперь дышит.

И улыбается.

И мучает свой бокал покачиванием.

Она, кстати, не смотрит на меня. А я даже не задаюсь вопросом, как она меня узнала.

Да какая хрен разница? Вот теперь уже точно.

Хватит. Набегались. Оба.

Дальше либо всё, либо ничего. Мы оба это понимаем. Наверное.

- Здравствуй, Роберт. - Я дёргаюсь, совершенно отвыкнув от её особенности неожиданно врываться в зону моего внимания.

У неё исчез акцент. И она немного хрипит.

Я держу себя под уздцы и не позволяю себе смотреть на неё.

Выдержка не моё второе Я, поэтому плюю на всё, поворачиваю голову и говорю:

- Здравствуй, Ана.

Ещё не успев произнести её имя, понимаю, что снова вляпываюсь в давно забытое дерьмо с фразами невпопад.

Ана. Бл*ть.

Но вместо ожидаемого….чего бы то ни было, получаю осторожную, почти невинную улыбку краешками губ.

Совершенно несолидно открываю от неожиданности рот и перестаю быть мистером Паттинсоном.

А она смотрит на нашу забрызганную обувь и продолжает улыбаться – верхняя губа немного подрагивает, красиво вырезанные ноздри хищно раздуваются.

- Ты здесь по делам? Или для галочки? – Она всё также смотрит куда-то мимо, не только меня, но и, как часто это бывало, сквозь весь этот мир, видя что-то известное только ей.

Я мысленно пинаю себя и совершаю почти бесполезную попытку прекратить пялиться на её губы и вернуться, наконец, на грешную землю.

Моргаю, что-то мычу, совершаю неопределённые жесты руками и выдавливаю ничего не значащие слова оправдания:

- Меня Крон притащил, за компанию, - произношу это и понимаю, что я всё-таки дебил, но вопреки моим умозаключениям о собственном психическом здоровье, Ана кивает и спрашивает:

- Мэтр ищет новые идеи? – Она по-прежнему не смотрит на меня, но я всё равно зачем-то киваю, переваривая поступившую информацию – она знает, кто такой Кроненберг, а следовательно…она следила за мной? Читала обо мне? Интересовалась?

Неожиданно понимаю, что совершенно по-идиотски улыбаюсь. Хотя, кого я пытаюсь удивить? Идиотизм – это моё второе Я или даже первое, ну, или хотя бы имеющее равноправие с первым.

Мозги потихоньку плавятся, и я всё ещё мечтаю остановить этот момент – во-первых, чтобы перестать нести чушь, во-вторых, чтобы не задаваться вопросом, почему она не смотрит мне в глаза, и в-третьих, чтобы перестать уже ждать того момента, когда она всё-таки посмотрит. Тороплю и притормаживаю время… Но когда оно шло мне навстречу?

- А ты? Что здесь делаешь ты? – Совершаю попытку спасти ситуацию. Ана неопределённо дёргает плечиком:

- Я тут со своим научным руководителем, - поднимаю бровь в немом вопросе. - Продолжаю своё образование, - до меня не доходит, и Ана это понимает. - Я продолжаю учиться ЗДЕСЬ, - я резко вскидываю голову, так, что хрустят шейные позвонки, но Ана всё равно на меня не смотрит. - Университетский Колледж Лондона.

Каждое слово, будто очередной гвоздь в крышку моего персонального гроба – мало того, что предыдущие три года она была на этой хреновой земле, так ещё и эти шесть месяцев мы жили в одном городе!

Святые небеса, когда эта хрень уже закончится? За что мне все это? За какие такие заслуги или прегрешения?

Ана огибает меня взглядом и резко вскидывает руку:

- Там мой руководитель, - я прослеживаю траекторию и мгновенно скисаю – выбор не велик.
Дед, лет, эдак, девяноста снаружи и без сомнения ста двадцати изнутри и….г*ндон с наглой харей, фигурой Аполлона и, признаться, умными, но бл*дскими синими глазами.

Я закипаю и мысленно отвешиваю себе оплеухи – а какого чёрта я хотел? Чтобы она хранила мне мифическую верность? Чтобы преисполненная благодарности, ожидала, когда я уже окончательно смогу посмотреть всей правде в глаза?

Кажется, я слишком долго пялился на синеглазого мачо, потому что неожиданный «хрюк» со стороны Аны привёл меня почти в бешенство…

- Не этот, - тихо проговорила она, легко взмахнув рукой, чтобы переключить моё внимание. - Мистеру Томасу уже восемьдесят восемь, и он весьма чудаковат.

Второй раз она заставила мой рот открыться в дурацком изумлении, второй раз почти безупречная маска «мистера Паттинсона» неряшливо свалилась с моего лица….

Ана всё продолжала читать мои мысли. А я всё продолжал быть слишком порывистым, неуклюжим и слишком читабельным.

Когда первый шок прошёл, я вдруг неожиданно понял, что мне совершенно не страшно от собственной ревности, и что самое удивительное – Ана ведь тоже восприняла её как что-то привычное и обыденное.

Я в очередной раз перевёл взгляд на девушку, в который раз за последние годы пытаясь понять…понять хоть что-нибудь. Кажется, ведь я сам пару минут назад думал о том, что пора уже заканчивать этот бессмысленный марафон, в котором убежать друг от друга мы не можем, потому что бегаем по кругу – я за ней, она за прошлым, прошлое за мной, а я снова за ней.
Хватит погони, говоришь….

- Хочешь уйти отсюда? – В кои-то веки я направил свою спонтанность и необдуманность в нужное русло!

Ана думала ровно три секунды, за которые я успел сделать один-единственный вздох.

- Хочу, - и она, наконец-то, заглянула в мои глаза.

Я боялся её глаз, всегда боялся. И в первую встречу, когда они были просто мазком сюрреализма на сером холсте моих будней. И в последующие дни, когда эти глаза были индикатором степени моего погружения в смертные грехи. И в момент, когда она рассказывала мне свою историю.

Я боялся этих глаз, потому что не годны простые человеческие тела воспринимать, обрабатывать и хранить ту информацию, которой обладала Ана и её глаза. И в заснеженном парке я боялся именно Аниных глаз, а не изменившегося лица, потому что именно они – глаза - оставались неизменными, что три года назад, что сейчас.

Наверно, пора переставать удивляться всему происходящему, но сейчас, именно сейчас, я не почувствовал былого страха.

Почему?

Не знаю. И, если честно, пока не хочу знать, потому что когда узнаю, это будет означать, что история закончилась.

В любом случае, сейчас, в данную минуту, со всё ещё не совсем привычного и родного лица, обрамлённого совсем уж чужеродными тёмными волосами, на меня смотрели глаза именно Аны – женщины, которую мне было суждено полюбить, женщины, от которой отказаться я, видимо, не в силах.

Ана продолжала пронзать меня своим взглядом, и я тут, наконец-то, понял, почему она так долго ждала – она скучала, и эта тоска плескалась белёсыми волнами в её почти прозрачных глазах.

Не уйти нам друг от друга, не уйти! Поменяй мы хоть сто раз имена, явки, пароли, жизни, времена, да хоть планеты!

Разве можно быть грешником без греха?

Или зачем существовать греху, если некого им отравить?

Мысли снова складывались в бесформенную массу, но, хвала небесам, в кои-то веки, тело оказалось деятельнее зажевавшего кассету мозга.

Я быстро отобрал у Аны бокал с шампанским и вместе со своим водрузил на первую попавшуюся подставку для цветов, почти нечеловеческим усилием воли заглушив в себе порыв плеснуть пойло на выставленную в галерее высокохудожественную мазню.

Освободив руки от алкогольной ноши, я быстро схватил Ану за локоть – крепко, безвариантно – словно опасаясь, что кто-то из нас может передумать, но Ана покорно семенила за моими семимильными шагами, чуть более изящно, чем я, увиливая от столкновений.

Почти на подходе к «чёрному» входу я всё-таки врезался в одного из двух официантов, тут же возблагодарил небесные силы за то, что парень уже тащил закуски, да и вообще, на нас, кажется, не обратили внимания.

Только вот я уловил где-то рядом смех Кроненберга, пообещав себе, что исполню любое его желание за то, что мой сумасшедший и эксцентричный друг припёр меня сюда.

В конце концов, мы вывались позади здания – Ана потирала правую щиколотку и прожигала меня выжидающим взглядом, словно спрашивая, на что я способен, кроме спринтерского забега в неизвестность. Я не был оригинален:

- Я знаю одно место…. – Ана скептически подняла правую бровь и посмотрела на свои ноги. Я ответил поднятием левой брови, она закатила глаза.

Ей-богу, детский сад какой-то!

- Роберт, очнись, - Ана неопределённо помахала рукой. - Я без машины, – она продемонстрировала мне свои пятидюймовые каблуки. - Или ты собираешься идти пешком?

Не сдержавшись, я расплылся в улыбке Чеширрского кота:

- Зато я на машине!

Когда мы подошли к моему простенькому Роверу, Ана пристально вглядывалась в моё лицо с ноткой здорового скепсиса во взгляде.

- Я не обезьяна с гранатой за рулём, - спокойно ответил я на её немой вопрос, щёлкая сигнализацией.

- С каких пор? – Ана не улыбалась открыто, но уголки губ легонько подрагивали, выдавая её осведомлённость о моих специфических отношениях с автомобилями – это грело душу, тем не менее, отвечать пришлось серьёзно:

- С тех, когда собственные ноги перестали справляться с задачей - уносить меня как можно дальше от самого себя.

Она ничего больше не сказала. Удобно устроившись на сидении, Ана скинула туфли и потёрла уставшие ноги, совсем как когда-то в Берлине. И почему то от этого ее невинного движения у меня отлегло от сердца, которое забилось быстрее, но не в предынфарктном состоянии, а от адреналина, разгонявшего кровь по жилам.

Усевшись сам, я кивнул ей на ремень безопасности – она на секунду замерла, прикрыв глаза, а я мысленно принялся себя бичевать – ремень безопасности – это наша фишка с Аной, ТОЙ Аной, но не успел я закончить самоистязание, как она нервно улыбнулась и полезла пристёгиваться:

- Да, я знаю, - и она снова читала мои мысли.

А потом мы молчали, медленно двигаясь по венам Лондона. Молчали, а Ана, словно зная заранее, выудила припрятанную под сидением пачку Честера – я ведь, вроде как, не курю.

Потом мы курили. Не знаю, о чём думала она, так ожидаемо прижимая ладошку к губам, но я настаивал свои мысли на никотиновых парах, совершая бесплодные попытки выстроить дальнейший разговор.

Она приняла? Вспомнила? Что? Всё? Что она собиралась делать дальше? Со мной? Без меня?

Иногда мы перекрещивали взгляды, продираясь сквозь сизый дым, сконцентрировавшийся между нашими сидениями, иногда совершенно случайно касались пальцев друг друга, когда мои соскальзывали с рычага переключения скоростей, а её с края сиденья.

Мы всё ещё обдумывали попытки вырваться из замкнутого круга и всё-таки убежать. Хотя наравне с этим мы также думали о том, как перестать бегать и просто хотя бы взглянуть друг другу в глаза.

Друг другу и правде.

Да, вечер обещал быть долгим….

***


музыка

Этот ресторан представлял собой что-то вроде восьмого чуда света для таких, как я - для тех, чьи лица обыватели видят едва ли не чаще чем свои собственные.

Вполне предсказуемо, но сюда меня притащил когда-то Крон, как раз, примерно, в то время, когда я был готов прятаться не только от посторонних людей, но и от самого себя.

Этот ресторан ничем не примечателен, по крайней мере, с виду. Да, здесь отличный шеф-повар с непревзойдённой командой, шикарное обслуживание, милый интерьер, но самое главное не это, а то, что человек с фотоаппаратом, видеокамерой или просто с рожей, напоминающей ушлого папца, подойти сюда сможет не ближе, чем на милю, ну, а если подойдёт…

Нет, конечно, их не отстреливает снайпер, и они не рассыпаются в прах, приблизившись к дверям, но в охране работают ребята с выправкой морских котиков или агентов МИ-6, которые уполномочены всеми доступными способами препятствовать проникновению папарацци внутрь здания, что, вполне возможно, включает в себя и отстрел из высокоточной оптики.

Об этом заведении знает лишь узкий круг, и сюда не приходят с улицы, сюда приводят за руку.

Это одно из немногих мест, где я могу быть спокоен за себя, за своё уединение, за сохранность и конфиденциальность любых моих разговоров. Потому что в многочисленных vip-кабинках этого заведения сидят такие же люди как я, которым дьявольски осточертело прятать по углам себя, свою личную жизнь и своих близких людей, кем бы они ни были. Зайди сюда Королева-мать в обнимку с призраком Линкольна, никто бы и ухом не повёл, их бы просто проводили в свободную ложу.

Вообще-то я погрузился в краткий экскурс к тому, что направлялись мы именно туда, дабы не разрушать и без того хрупкое равновесие наших отношений вспышками фотокамер и приставучими папцами, которые не преминут выспросить, в какой позе мы спим.

На нас никто не посмотрел, когда мы с Аной вышли из машины, никто не попытался заглянуть в лицо, пока мы шли по залу ресторана, администратор не лезла в глаза, когда мы усаживались за столик в нашей vip-комнате.

Через минуту уже возник официант, которому я смог выдавить только слово «виски», но здесь работают такие люди, которые по выражению вашего лица могут определить, сколько креветок положить в ваш суп. Поэтому ещё через две минуты волшебник ресторанного обслуживания принёс бутылку Джеймесона, ведёрко со льдом и, конечно, два толстостенных стакана, ещё через минуту появилась тарелка с лёгкой закуской. И это означало, что, как минимум, салат будет в нашем рационе, а значит, у нас есть десять, а то и все пятнадцать минут (если официант решит, что наши лица достойны какого-нибудь кулинарного шедевра) для того, чтобы начать разговор. Боже, помоги….

Мне казалось, что с исчезновением официанта за пределами этой комнаты, исчезнет и напряженность, повисшая с первой же секунды нашего здесь появления, но нет. Реальность потрескивала, искрила голубым и была готова взорваться от любого неловкого движения, и это означало, что мне стОит посадить и себя, и свои мысли на цепь – из нас двоих патологической нелепостью, во многом, обладал именно я.

Я и не заметил, что всё это время Ана не шевелилась, понял только сейчас, когда она чуть резче выдохнула и чуть расслабила плечи…

Ожидает нападения? Моего?

Кто знает…

Я и сам не понимал, на что могу быть способен – сейчас мне казалось, что я в абсолютном и непроницаемом эмоциональном вакууме, в котором могу думать только о том, что надо бы уже глотнуть живительной сорокоградусной влаги, причём прямо из горла, а через минуту я не смогу больше сдерживать этот барьер и накинусь на неё, как полгода назад…

Теперь замер я, окончательно возводя в статус неприкосновенной и почти по-паттинсоновски божественной, привычку жевать свои чёртовы губы.

Зато оттаяла Ана, а я завис ещё сильнее…

Эти хреновы, чёртовы, долбанные…. прекрасные, незабываемые, коротко-стриженные, нежно-розовые, естественно-натуральные ноготки, а она ведь всего лишь держала тремя пальцами щипцы для льда! Потом с небольшим усилием откручивала крышку невнятного коричнево-бордового цвета; крепко, так что белели пальчики, держала полный бутыль, чуть наклоняя, заставляя жидкость лениво переваливаться через светло-зелёный край; потом осторожно покачивала низкий стакан с тяжёлым дном, размазывая коричневую жидкость по стенкам….

У меня, наверное, уже капала слюна….

Вполне возможно, но я, как проклятый, продолжал следить за её движениями, перестав дышать, двигаться, думать…

Господи милосердный, как же я скучал по этой женщине!

Именно по ЭТОЙ, которая заставляет меня терять самого себя просто покачивая хренов стакан с односолодовым пойлом, которая, почти не моргая, смотрит в стол и тихонько раздувает ноздри, облизывает губы и делает глоток….

Остатки моих мыслей, скорее всего, растворились там же, куда провалился и её глоток, сначала скользнув по гортани, отчего едва различимо дёрнулся маленький кадык, потом опалил пищевод и, не сомневаюсь, резко всосался в желудок, мгновенно расширяя её зрачки и впрыскивая малую толику решимости в её кровь.

Благодаря этим угольно-чёрным колодцам, делавшим её лицо совсем уж неприемлемым для человеческого взора, я и вышел из ступора.

Пара рваных движений, почти опрокинутая бутылка, две небольших лужицы вискаря – одна в тарелке с закуской, вторая возле моего локтя, один большой глоток, от которого глаза полезли из орбит, а где-то в районе лёгких встал огромный пузырь воздуха, глаза, наливающиеся непрошенными слезами от неприятного ощущения….зато я, наконец-то, здесь… а не где-то…там….с её руками и ноготками.

Ана сделала ещё один глоток – чуть решительнее и чуть больше – отвела глаза, поёрзала… Два негромких шлепка, и она блаженно улыбнулась.

Я же идиот!… Поэтому я заглянул под стол – она просто-напросто скинула свои томагавки и теперь совершенно мило и так по-детски шевелила пальчиками.

Вынырнул. Почувствовал, что морда пошла пятнами.

Господи, как же всё это нелепо!

Я до сих пор помню её вкус, но теперь краснею, как придурок при виде её голых ступней!

На этот раз чуть меньше нелепых телодвижений, ещё один глоток – чуть спокойнее и чуть меньше.

У нас были прямо-противоположные реакции: она нервничала, я успокаивался, она заводилась, я затухал.

Мы всё также оставались частями одного целого, оставаясь при этом противоположностями.

Ана снова поёрзала, поудобнее устраивая ноги под столом, нечаянно коснулась моей голени – у меня посыпались искры из глаз, она вздрогнула, убрала ногу, снова поёрзала, дёрнула верхней губой – видимо, удобно сесть не удалось, и только тогда снова посмотрела мне в глаза.

Было бы реально смешно, если бы не было так грустно, когда мы одновременно потянулись к пачке сигарет.

Я всё-таки усмехнулся – с придурью, Ана улыбнулась с горечью и снова отвела взгляд.

Её пальчики едва заметно дрожали, когда она доставала сигарету, которая, конечно, не желала извлекаться. Тогда она поднесла пачку к губам и, вцепившись передними зубами в мягкий фильтр, вытащила многострадальную табачную конфету. Зажала между губами, щёлкнула зажигалкой, глотая первую затяжку, тут же затянулась второй, выпуская через секунду двойную порцию серых облаков…

Я как под гипнозом перегнулся через стол, рискуя улечься торсом в тарелку с закуской, и осторожно вытащил сигарету из её пальцев.

И снова этот фетиш.

Ана ничего не сказала, просто подкурила вторую сигарету, пока я почти облизывал фильтр со вкусом её губ.

Спустя три затяжки и почти смазанные губы, она произнесла:

- Нам ведь никуда не деться?

Ана нервничала и, чуть высунув кончик языка, пыталась тонкими пальцами убрать прилипшую частичку табака – один раз, второй, третий.

Пальцы дрожали всё сильнее, а частичка только перемещалась по розовой коже – вечно бы наблюдал.

Ещё раз почти улёгся в тарелку – кажется, отсюда я выйду в костюме похлеще, чем у Гаги – потянулся рукой, Ана не отшатнулась, но замерла.

В какие игры мы играем? И вообще, зачем?

Давно бы уже сплюнула этот кусочек, на худой конец запила бы его вискарём….

У гитаристов часто грубеет кожа на подушечках пальцев.

Я либо плохой гитарист, либо ещё не матёрый.

Кончик её языка я прочувствовал в мельчайших подробностях, так что кололо эту самую подушечку, так что копчик простреливало волной желания, перекатывающегося по всему туловищу, так что ещё с минуту растирал крупинку табака между пальцев.

Она курила уже третью, а я только сейчас попытался понять, что страшнее и, самое главное, важнее, то, что она приняла НАС или то, что это прозвучало как-то….обречённо? Безысходно?
Я мог бы ответить по-разному, в первую очередь: «Наверное, никуда».

Только вот пошло бы оно всё, что связано с неопределённостью, многовариантностью и полётом для фантазии.

- Никуда, - резко, чётко и про себя почему-то добавил: «Прости, но никуда».

Она смотрела на мои плотно сжатые губы и задумчиво водила пальцем по своим.

Посмотрела в глаза, кивнула.

Да уж, ни-ку-да…

Снова поёрзала, опять задев мою голень, вздрогнула, начала движение, но неожиданно снова замерла, заглянула в глаза, чуть наклонившись вперёд…и оставила ногу так, чуть касаясь ею меня.

Настолько чуть, что мне безобразно хотелось стащить с себя джинсы и в полной мере ощущать её прохладные пальчики на своей коже.

Большой глоток виски имеет свойство притуплять неожиданные желания.

И также может порождать спонтанные вопросы.

- Ты вспомнила? – Пауза, и далее неуверенно. - Что-нибудь?

Курю, запахиваясь в дым, как в старый дедушкин халат, так чтобы только башка торчала, а остальное спрятано, скрыто, будто и нет меня, и совсем не я задал этот вопрос. Но как же я жаждал ответа на него!

- Вспомнила, - на удивление Ана не реагирует бурно, видимо, переболело, и теперь просто констатация факта. - Многое.

Она не отводит от меня взгляда, но и не вкладывает в него больше, чем есть. Просто правда. Просто факт.

- И меня? – Сиплю, закашливаюсь, но продолжаю курить.

- Тебя особенно, - и именно в этот момент в голову ударяют и весь выпитый алкоголь, и все выкуренные за пятнадцать минут сигареты! Столько больной нежности в этом ответе, столько недополученного, недоразданного.

Я чувствую, что теперь у меня трясутся руки, и сигарета скачет между дрожащих губ.

Как в плохой пьесе, в этот самый момент появляется официант, но через мгновение его уже нет – видимо, наши физиономии уж очень красноречивы!

Я пялюсь в салат, роняя пепел в тарелку в виде нового специфического ингредиента.

- Прости, - это срывается неожиданно, но метко, хотя я и не знаю, за что именно прошу прощения – за третий день моего грехопадения или за то, что чуть было не сорвался полгода назад, а может, даже и за то, что вполне могу отпустить тормоза и сейчас!

- Шшш… - Она медленно качает головой, а у меня так трясутся руки, что недокуренная сигарета летит на пол.

Мое тело – мой враг, потому что я трижды стукаюсь о край стола и дважды обжигаю пальцы, но окурок находит-таки своё конечное пристанище в пепельнице.

Так, ладно, Паттинсон, вдохнули, выдохнули и успокоились!

Истерикой делу не поможешь, но лучшее решение находит Ана – она просто берёт вилку и начинает есть, а я неожиданно вспоминаю, что кроме эмоций, виски и сигарет я сегодня больше ничем не питался.

Мы слишком тщательно пережёвываем пищу, слишком усердно вымазываем соус с тарелок и слишком очевидно ждём официанта со следующим блюдом.

Он появляется вовремя – мы ещё не сошли с ума от гнетущей тишины и в тоже время прервать её пока не в состоянии.

И снова размеренный стук вилок о керамику.

Вполне ожидаемо сталкиваемся пальцами над пачкой Честера, одинаково хмыкаем и долго, очень долго смотрим друг другу в глаза.

Не знаю, как Ана – читать её у меня получается плохо, но я прекрасно понимаю, что нам надо что-то решать, несмотря на то, что вопросы типа «Где будем жить?», «На выходных смотаемся к моим предкам?», «Обсудим твою жизнь в шестнадцатом веке?» не просто выглядят абсурдно, но и… нет, они на самом деле абсурдны!

Я ведь говорил, что вечер будет долгим?...

- Ты сразу всё помнил или вспоминал частями, как я? – Она произносит это легко, на выдохе очередной серой струи, а для меня ее признание, словно гром среди ясного неба.

- Сразу, - пальцы снова устраивают дикие пляски с сигаретой. - Всё и сразу, - всеми силами гоню воспоминания о белой вспышке и о своём разбитом затылке. Не справляюсь. Закрываю глаза на мгновение и пытаюсь прислушиваться к пульсу, что зашкаливает в висках, с перебоями и бесперебойно, как и те вопросы, которые я не в силах задать ей.

- Ты искал…меня? – Я всё пытался найти, где зарыта собака, а нашёл целое кладбище домашних животных! Эту крошечную паузу после слова «искал» я мог бы и не заметить, если бы подсознательно не ждал в каждом предложении, сказанном Марианной.

Да, именно Марианной, потому что Ана быстро спряталась в середине этого вопроса.

Но нет. Я не поддамся на провокацию. Не сегодня. Не сейчас. Никогда.

- Искал. Тебя. – Один только Господь Бог знает, как сильно я пытался сейчас уверовать в эти слова!

Пытался ли?

Или же всё-таки безоглядно верил?

- Ты любил…её? – И снова едва заметная пауза! Нет, мадемуазель, вы всё также хреново врёте сама себе!

Ты тоже уже не можешь разделить себя и её, как и я!

Но всё-таки выстраиваешь барьеры между женщиной, которая принадлежала мне и девушкой, которую ты пытаешься сохранить для себя!

Да откуда там взяться кому-то ещё?

Нет никого, кроме Аны в тебе, девочка, никого! Всё, что ты знаешь, любишь, хочешь, чувствуешь – это всё её, потому что она – это ты!

Кажется, последние слова я проговорил вслух и звук собственного голоса напомнил мне, что я слишком долго молчу на вопрос, ответ на который должен даваться незамедлительно!

- Люблю. – Понимай, как хочешь! Хотя тут всего один вариант…

Но она всё равно задумалась, потихоньку сплетая кокон из сизого дыма, делая глубокие затяжки, но, не глотая, чуть приоткрыв рот, она выпускала этот дым белыми змеями, которые не рассеивались и не уходили к потолку, а ложились в пространство между нами, рисуя странные узоры.

Да, видел я уже всё это, Ана, видел! Можно обойтись и без светопредставлений, вряд ли меня можно ещё чем-то удивить!

Мы больше не разговаривали, а я всё равно прокручивал в голове ту тысячу вопросов, которую когда-то хотел задать. Как оказалось, больше не хочу.

Зачем? Мне не нужно прошлое, как бы я за него не цеплялся, оно и так чуть было не утащило меня в тайник Дейви Джонса, мне бы разобраться с настоящим….

Неожиданно вернувшаяся под конец вечера Ана последний вопрос задала мне уже в машине, припаркованной у подъезда старо-габаритного дома недалеко от центра Лондона – и нет, это была не моя квартира, а её.

Держа в одной руке свои убийственные туфли, а другой толкая дверь автомобиля, она вдруг закинула ноги обратно и резко обернулась:

- Это всё? – Господи, прости! – На этом всё закончится?

Мне понадобилось несколько минут, чтобы понять, что речь идёт не о наших отношениях, а о её жизнях, несколько долбаных минут, чтобы заставить своё сердце освободить ротовую полость и позволить мне сглотнуть.

Что я мог ей ответить?

Я крепко сжал руль, потом свою голову, почти забытым жестом поставил практически ирокез, зажмурился, закрыл лицо ладонями:

- Не знаю. - Что я мог ответить? – Не знаю, но думаю, что все зависит от нас!

Я чувствовал, что Ана ещё долго смотрела на мои сложенные ладони…

Когда хлопнула подъездная дверь, я убрал руки с руля и тупо уставился на пустое сидение….а потом долго и больно бился башкой об этот самый руль, хлестал его ладонями, оставляя багровые полосы, долбился о спинку сидения, так что оно жалобно стонало и грозилось откинуться назад без применения нужного механизма.

Досталось сигаретам, и зажигалке, и электроподжигу, который полетел в окно, и колёсам, которые я так самозабвенно пинал, и капоту, на который опускались тяжёлые удары кулака….

Всё так.

И не так.

Она больше не уйдёт – это точно.

Я больше не уйду – это факт.

Но, *баный ты по голове, как понять, что это наша реальность, а не бессмысленная попытка зацепиться за прошлое?

Моё, где была Ана и наша любовь.

Её, где было всё и не было ничего.


Источник: http://www.only-r.com/forum/38-320-16#177172
Из жизни Роберта gato_montes gato_montes 1169 14
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
Форма входа    

Категории          
Из жизни Роберта
Стихи.
Собственные произведения.
Герои Саги - люди
Альтернатива
СЛЭШ и НЦ
Фанфики по другим произведениям
По мотивам...
Мини-фанфики
Переводы
Мы в сети        
Изображение  Изображение  Изображение
Изображение  Изображение  Изображение

Поиск по сайту
Интересно!!!
Последние работы  

Twitter            
Цитаты Роберта
"...Когда я работаю – я полностью погружаюсь в своего персонажа. Я больше ничем другим не интересуюсь. Актерство – моя жизнь!"
Жизнь форума
❖ Флудилка 2
Opposite
❖ Суки Уотерхаус/Suki Wa...
Женщины в жизни Роберта
❖ Вселенная Роба - 13
Только мысли все о нем и о нем.
❖ Пиар, Голливуд и РТП
Opposite
❖ Вернер Херцог
Режиссеры
❖ Клер Дени
Режиссеры
❖ Tenet/Довод
Фильмография.
Последнее в фф
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
❖ Мое сердце пристрастил...
Собственные произведения.
Рекомендуем!

2
Наш опрос       
Оцените наш сайт
1. Отлично
2. Хорошо
3. Ужасно
4. Неплохо
5. Плохо
Всего ответов: 228
Поговорим?        
Статистика        
Яндекс.Метрика
Онлайн всего: 13
Гостей: 12
Пользователей: 1
dolli


Изображение
Вверх