DiorRob. В ожидании бури.Мысли по поводу интервью InStyle (UK)
DiorRob. В ожидании бури.Мысли по поводу интервью InStyle (UK)
31.08.2013 19:21
«Он непредсказуем.
Трудно сказать, что произойдет, если нарушить его слово. Но что-нибудь совершенно ужасное…
Он как мрак. Ничего в его планах разглядеть невозможно.
Он как гром. Никогда не угадать, куда ударит и кого поразит.
Он как огонь. Невозможно приблизиться.
Тепло рядом, но невозможно горячо,
если пытаться стать еще ближе.
Он бездействующий.
Как бездействует плывущий под стремительными парусами
по сравнению с гребущим веслами.
Его любят и его боятся».
Владимир Тарасов «Книга для героя»
.
«Идеальный руководитель. Это – как тяжело больной в доме. Любое его желание выполняется. Лишь бы не ошибиться, лишь бы правильно угадать желание». Именно эти слова пришли мне на память, когда я прочитала первый абзац этого интервью: «Когда знаменитость с определенным статусом появляется в здании, возникает некий всплеск энергии... Элегантные, опрятные парижанки из дома моды Dior… сновали по коридорам, не выпуская из рук планшеты и явно нервничая. «Роберт готов, да?» - шепчет одна из них, когда непроницаемый охранник кивает мне, приглашая в номер…»
А еще это мне напоминает Гудвина, великого и ужасного. Кого увидите вы за дверью, когда окажетесь внутри? Что сегодня протянет он вам на ладони? Тряпичное сердце для Дровосека, кипящую смелость в кастрюльке для Льва или мозги для Страшилы? Ты прячешься или одариваешь? И за одной ли дверью? Попасть к нему на встречу трудно. Встретиться с НИМ – еще труднее. Иногда от интервью у меня ощущение, как от гигантского извилистого коридора, где двери, двери, двери… Где ты, Роберт? Здесь ли? Ты умудряешься прятаться даже в те качества, которые люди обычно не выставляют напоказ. Так, например, очень похоже, что от этой тети ты очень уютно слинял в застенчивость: сидел там, в ус не дул и стрелял глазищами. «Открытый, много хохочет». Это тоже его коронная фишка – открытая закрытость. Добро пожаловать в наш клуб, мадам. Вы даже не представляете, как глубока она, кроличья нора.
«Он был умопомрачителен в темно-синем костюме и покорно отвечал на вопросы, да вот только выглядел слишком застенчивым для человека, который привык находиться под прицелом множества камер и глаз». А может, он хотел создать такое впечатление? Сидел и не высовывался, словно Мартин Иден в первый день в гостиной, все замечал, просчитывал, выверял до микрона.
А может быть, ты и не прячешься? Просто меняешься каждый миг, оставаясь собой, добавляя что-то новое, и представая разным, другим? Не знаю. Ты как блуждающий огонек: вроде бы разглядел что-то, понял – а ты уже опять удрал. Попробуйте сфотографировать летящую птицу. Ну вот. Единственный способ это делать - фотографировать небо, а птицу уж как повезет.
ЗЕРКАЛО ДЛЯ ГЕРОЯ
В этом интервью много говорится о внешности. Так и не поняла, то ли дама-журналистка так рикошетила по поверхности, забираясь вглубь, или Паттинсон по ходу срежиссировал интервью, чтобы практически сам себе задавать вопросы? Если второе – «да», к какой мысли ты хотел, чтобы я пришла? Тема внешности – волос, шмотья, лица, - короче, красоты, возникает почти сразу. «Это красота не классической величественной иконы экрана». Ну да, ну да, словно дорогую картину, икону зачехлили, пусть так пока повисит.
«…подросток, которому не доставляет особого комфорта его дар привлекательности».
"Каждый раз, когда я появляюсь где-то, я думаю: «Я не знаю, сколько еще раз я смогу сделать это. Наряжаться, чтобы пойти куда–то и быть объектом пристального внимания – я так нервничаю. Вплоть до того момента, когда мне нужно уже уходить, я буду переодеваться миллион раз. Безумие. Буквально перед тем, как выйти, я смотрю в зеркало и думаю: «ты выглядишь как дерьмо». Начинаю беспокоиться о морщинах." Да лаадно. Это Роб-то? Куда делся тот пофигистический шмотко-пофигист (незабвенные рубашки, танцующие стриптиз, расстегивая сами себя, или красный плюш-плюш-плюшевый пиджачок на премьере «Гарри», словно пошитый из занавеса в Доме культуры, любимые кроссовки, затоптанные в умат), тому Робу так шла его незабвенная фраза: «Наверное, это звучит ужасно, но мнение большинства людей меня мало волнует». Ну вот же он, вот, никуда не делся: «Нас никогда не приглашали на вечеринки, а если это и случалось, мы всегда стояли в каком-нибудь углу сами по себе». «Помню, когда смотрел первые «Сумерки», я был абсолютно безразличен к тому, как выгляжу».
А что я читаю теперь? Это один и тот же человек вообще? «Ты снимешь рекламу и не хочешь, чтобы это выглядело так, как будто ты позируешь». «С самого начала я собирался подстричься. Я действительно хотел, чтобы у меня были короткие волосы для рекламы». «…Все из-за моих… физических данных. Я весьма долговязый». «… у меня странное отношение к собственной внешности. Попадание в объектив фотокамер во многом тебя меняет». За этим противоречием преет какая-то мысль, не могу схватить, злюсь, не понимаю.
И вот – ларчик щелкнул, крышка отскочила. «Я просто не понимаю этого прозвища. Оно настолько НЕПРОДУМАННОЕ (капслок мой)». (Кстати, как журналистам не надоело спрашивать про одно и то же? Если б мне каждый день задавали вопросы, почему я не люблю прозвище RPattz, даже я бы его возненавидела, но я не об этом). Эврика? Вроде, да. Внешность для него не какая-то нарциссическая потребность в восхищении, а оружие. Беспощадный и опасный дар. Его рабочий инструмент. Да, можно сидеть и любоваться патронами (блестященькие такие), базукой и истребителем Су-27. Красивые, чо? Только они ведь не для того. Роб собирает свой образ как автомат Калашникова. Его вниманию к мелочам позавидовал бы и Станиславский. Тогда ясно. Если это правда, то он не выходит на публику - он составляет свое послание нам, зрителям, и до последнего мандражит, словно за сценой, не зная, провал или успех. И дело даже не в желающих «закидать помидорами», недостатка в которых пока не наблюдается, дело в его замысле и воплощении – получилось-не получилось, да-нет, - вот что для него наиболее ценно и важно. А по поводу критиков… Он давно уже привык: как в боксерском бою при предвзятом судействе, для победы ему можно рассчитывать только на молниеносный и внезапный нокаут. Он привык выигрывать при любых (или почти любых) раскладах крапленых карт. А при другом раскладе - с наслаждением, со сладостию даже («достоевское» слово) не просто пнут, а распнут тут же, кто-то и гвоздики с шурупиками для такого дела постоянно с собой таскает - так, на всякий случай. Не имеет он права на ошибку, на мельчайший промах, просчет, и этот безошибочный танец с толпой, эта коррида, этот гладиаторский бой его и иссушает, и завораживает.
И, так сказать, концепция подхода к своей внешности, которую в переводе с паттинсоновского на понятный можно перевести: «Ничего лишнего, все важное», очень хорошо укладывается в дальнейший разговор. Разговор об отношениях к людям, рассчитанных на перспективу, а не на «срубил фишек и свалил». Он вообще человек перспективы – во всем. «Вообще-то мне довольно трудно просить людей оказать мне услугу. Если начнешь указывать всем вокруг, они просто примут это, но только потому что обязаны. А затем подумают: "Ладно-ладно, ты возомнил себя боссом, а теперь я начну говорить всякие гадости у тебя за спиной».
Я всегда поражалась его особенности уходить от неугодных ему вопросов. Вот и от кокетства автора он деликатно сбежал, словно колобок: «Я не знаю вас близко». Не обидел, но не подпустил. Просто он, похоже, постоянно просчитывает шаги, выверяет последствия. Привык. Учителя хорошие были.
ПОБЕГ ИЗ ТВАЙЛАЙТШЕНКА
Тетенька-автор все ж таки мастер, мастер: «Перед тем в последнюю минуту я отклонил множество других предложений». Конечно, отклонил. «Сумерки» не обошлись даром» (интересно скомпонованы фразы, не правда ли?).
«В смысле, я имею право говорить, что могу вести себя, как мне заблагорассудится, ведь сюда я попал случайно. Именно поэтому мне легче говорить о том, что папарацци выводят меня из себя. Я могу сказать, что не хотел всего этого и не знал, что так все сложится». Разница, в общем-то, важная разве что для тебя, Роб. Незнание не освобождает. Но для него этот чахлый плотик «я не знал» единственная возможность плыть по этому морю безумия, вцепившись в него намертво.
И опять сшибка двух фраз на конфликте. «В случае с «Космополисом» получилось иначе, я подумал: «Ок, так я могу и нечто другое потянуть». Это проблема, возникающая, когда ты попадаешь в кино для подростков – чем больше ты становишься, тем труднее людям позволить себе видеть тебя в чем-либо другом, и это становится огромной преградой на твоем пути». Еще раз поразилась молчаливому спокойному доброму теплу, исходящему от Дэвида Кроненберга как от мудрой печки. Не думаю, что он его часто хвалил или что-то такое. Он просто всем своим видом показывал, что верит. Не сомневается ни на йоту, ни на секунду. Ну, разве что скупо и выверенно бросил в толпу фразу про Страдивари. Но тогда между ними все уже было сказано, и не думаю, что словами. Роб ответил фильмом, в какой-то момент поверив тоже: доверчиво оперся о его веру, словно о ствол гигантского старого дерева, уходящего ввысь. И тут произошло чудо. Думаю, что случилось это ближе к концу, на финале. Фильм великолепен везде, но то, что Роб вытворяет в кадре после сцены с выстрелом на парковке, даже актерской игрой назвать нельзя. Эрик из него встал и пошел. Странной лунатичной походкой ритма танца своей смерти.
Каково это? Увериться в своем даре, держать его в руках, чувствовать его приятную тяжесть словно браунинг в ладони. Когда твои легкие горят, словно у водолаза на глубине, до того ты хочешь крикнуть, выплеснуться, сказать: «НУ ВОТ ЖЕ Я, СМОТРИТЕ, У МЕНЯ… ВОТ! ЕСТЬ! ВАМ! БЕРИТЕ!» а на тебя смотрят, но не видят. «А, это всего лишь ты, «сумеречный красавчик», ну дай же нам секса, скорчи милую мордашку». И ты барахтаешься, пытаешься выплыть, иногда кажется, что уже все…. Что я там несла про фотографию птицы и блуждающий огонек? Так вот же Хью Джекман недавно расстраивался, что к нему прилипло звание хорошего парня: «Нет ничего хуже для актера, чем получить какой-то ярлык! Пусть даже самый лестный».
Стереотипы. Роб вызывает вас на дуэль.
И тут начинается он.
ТАНЕЦ С ПУБЛИКОЙ
Браво, автор, Вы гениально сказали: «Он поражает вас как интроверт, вдруг обнаруживший, что имеет замечательный талант в работе, свойственной экстраверту, а теперь учится к этому приспосабливаться». Конфликт между полным равнодушием, что о тебе подумают люди, и работой, заключающейся в том, чтобы люди думали о тебе определенным образом. И эту волну тебе нельзя упустить. Ты должен скользить по ней, направляя ее движение. Иначе она тебя уничтожит. Восхитительно, правда? Ты в шоке. Ты в ужасе. Ты в восторге. Да?
Но для чего это все? Для чего? Искала тот момент в столовой из Джека Лондона, нашла вот это и похолодела: «Во мне столько всего, о чем я хочу сказать. Но все это так огромно. Я не нахожу слов, не могу выразить, что там внутри. Иногда мне кажется, весь мир, вся жизнь, все на свете поселилось во мне и требует: будь нашим голосом. Я чувствую, ох, не знаю, как объяснить… Я чувствую, как это огромно, а начинаю говорить, выходит детский лепет. До чего трудная задача – передать чувство, ощущение такими словами, на бумаге или вслух, чтобы тот, кто читает или слушает, почувствовал или ощутил то же, что и ты. Это великая задача».
И в то же время о предназначении - в этом ты весь, словно пушкинский Моцарт, играющий на полу в солдатики со своим мальчишкой: «Мне бы хотелось, чтобы они назвали меня действительно хорошим другом». Хорошим другом тебя назовет при любом раскладе мало кто, ведь друзей у тебя никогда не будет много, но меня бесконечно радует и трогает, что ты стремишься гармонизировать разные части своей жизни, свести их воедино, в единый мощный аккорд – жизнь Роберта Паттинсона. В этом аккорде гармонично сосуществуют творчество и душевная теплота.
Р. S. №1.
Это последние мои слова тебе перед завтрашним днем. Конечно, я знаю, что ты меня не читаешь, но я все равно их говорю, наверное, потому что не могу не произносить. Вчера был сумасшедший, на грани нервного срыва день, утолканный тобою под завязку, словно тяжеленный чемодан, у которого от тяжести ухнула ручка. Завтра будет такой же. Что бы там ни было сегодня и завтра, я ни звука не сумею сказать. Завтра будет не до разговоров, не до мыслей – только до интуиции, инстинктов и эмоций.
Так что скажу сейчас. Скажу цитатой. И почему у меня картина из этой книги в голове? Крапчато-коричневая пустыня, напряженные фигурки людей, замерших в ожидании приказа, гигантские космические корабли в долине. Тишина. Только вой ветра, и он приближается. В сердцах одновременно и страх, и бесстрашие. «Поистине идет прапраматерь всех бурь, Муад-Диб… может быть, она даже сильнее, чем ты хотел бы.
– Это – моя буря, - произнес Пауль... - Пусть от этой бури содрогнется весь мир – и тогда она не будет сильнее, чем мне надо».
Это – ТВОЯ буря. И я не боюсь. «Я не боюсь, я не должен бояться. Ибо страх убивает разум. Страх есть малая смерть, влекущая за собой полное уничтожение. Я встречу свой страх и приму его. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня. И когда он пройдет через меня, я обращу свой внутренний взор на его путь; и там, где был страх, не останется ничего. Останусь лишь я, я сам».
