Форум Only Rob

Биография Вернера Херцога


Вернер Херцог Стипетич(5 сентября 1942) — немецкий режиссёр, сценарист, актёр, который снял более сорока фильмов (по большей части документальных), поставил множество опер, опубликовал десятки книг. Некоторые кинокритики условно относят его к направлению нового немецкого кино (наряду с Фассбиндером, Вендерсом и Шлёндорфом).

Детство и юность

Вернер Херцог (полное имя — Вернер Херцог Стипетич) родился в Мюнхене во время Второй мировой войны. Детство провел в глухой горной деревне Захранг в Баварии, вдали от городской жизни (по собственным словам, впервые воспользовался телефоном в 17 лет). В 12 лет вместе с матерью (родом из Югославии) снова переехал в Мюнхен, где заинтересовался кино и поэзией. В молодости получил несколько наград как подающий надежду поэт.

Когда Херцогу было 13 лет, его семья жила в одной квартире с психически неуравновешенным актёром Клаусом Кински, который исполнит роли в его главных фильмах. Во время учёбы в гимназии, он работал в ночную смену сварщиком на сталелитейном заводе, чтобы достать средства на первые фильмы. В 17 лет его сценарий был запущен в производство одной из немецких студий, но проект был закрыт, когда стало известно, что его автор — несовершеннолетний.

В 1961 году закончил гимназию и начал изучать историю, литературу и театр в Мюнхене. В 1962 году снял свой первый фильм «Геракл», будучи студентом Мюнхенского университета, когда ему было всего 19 лет. В 1963 году основал собственную министудию. В декабре 1964 за сценарий «Признаки огня» (реализован в 1967 году под названием «Признаки жизни») получил приз

имени Карла Майера. В 1966 году уехал в США, где всего одну неделю проучился в университете Дюкейн в Питтсбурге.

Классический период

Зрелый период в творчестве Херцога начинается с фильма «И карлики начинали с малого» (1970) о бунте анархистов-лилипутов в исправительной колонии. В Германии фильм был запрещён, однако критики за рубежом увидели в нём жутковатую аллегорию политической жизни. В следующем году много шума в фестивальных кругах наделал документальный фильм Херцога «Фата-моргана» — подборка завораживающих документальных образов, смонтированных в соответствии с их внутренним ритмом. С тех пор Херцог чередовал в своём творчестве игровые и документальные фильмы, выпуская по одной-двум новым лентам ежегодно. При этом игровые фильмы зачастую производят впечатление документальности, а за документальные режиссёра обвиняют в том, что он подстроил запечатлённые в них события.
В 1972 году Херцог и Кински отправились в джунгли Амазонки, чтобы на крошечный бюджет снять сагу о движимом навязчивой идеей конкистадоре Лопе де Агирре. Преодолев неописуемые трудности, съёмочная группа в два месяца завершила работу над картиной «Агирре, гнев Божий», которая поставила Херцога в число ведущих режиссёров современности. «Агирре» признан шедевром Херцога — одни видят в нём осмысление психологических истоков фашизма, другие отмечают предельную реалистичность, отсутствие спецэффектов и то, что фильм «как будто снят в XVI столетии».
Херцог заставлял своих актёров пройти внутренний путь изображаемых ими персонажей и в других своих фильмах — человек, сыгравший Каспара Хаузера в фильме «Каждый за себя, а Бог против всех» (1974), был найден им в психиатрической лечебнице, где он провёл практически всю жизнь, а на съёмки «Стеклянного сердца» (1976) Херцог пригласил профессиональных гипнотизёров, чтобы ввести актёров-любителей в состояние гипноза.

Несмотря на неуравновешенность характера Кински, Херцог продолжал работать с ним. Вместе они сделали ещё четыре исторических фильма: «Носферату — призрак ночи» (1978), «Войцек» (1979), «Фицкаральдо» (1982) и «Кобра верде» (1988). «Фицкарральдо» стал самым масштабным проектом режиссёра — потребовались титанические усилия и несколько лет работы, чтобы довести его до конца. В окончательном варианте главную роль исполнил опять-таки Кински, а не Джейсон Робардс (c Миком Джаггером в качестве ассистента), как планировалось ранее.

За «Фицкарральдо» Херцог был отмечен наградой Каннского фестиваля как лучший режиссёр, хотя его много критиковали, особенно в родной Германии, за иррациональное стремление к натуралистичности и пренебрежение человеческими жизнями (при съёмках в джунглях Амазонии не обошлось без жертв). Двойственное отношение к работе Херцога, одержимого идеей доснять фильм вне зависимости от той цены, которую придётся за это заплатить, запечатлел и документальный фильм «Бремя мечты» (1982), удостоенный престижной премии BAFTA.

После «Фицкарральдо»

Три художественных фильма, последовавшие за «Фицкарральдо», режиссёр не причисляет к своим удачам; без энтузиазма восприняли их и киноведы. Окончательно рассорившись с Кински, Херцог в течение целого десятилетия (1991—2001) снимал только документальные ленты — о различных необычных событиях и об отдалённых, малоизвестных уголках Земли (включая российскую глубинку). В одной из этих лент, «Мой любимый враг» (1998), он откровенно рассказал о перипетиях отношений с покойным Кински.

В 2001 году, поселившись в Лос-Анджелесе, Херцог вернулся к игровому кино. В его новых фильмах снимаются голливудские звёзды первой величины — Николас Кейдж («Плохой лейтенант»), Кристиан Бэйл («Спасительный рассвет»), Тим Рот («Непобедимый»). К вершинам кинодокументалистики Херцога можно отнести документальные проекты американского периода — «Человек-гризли» (2005) и «Встречи на краю света» (2007, номинация на «Оскар»).

На Венецианском фестивале 2009 года Херцог представил в конкурсе сразу две ленты — «Плохой лейтенант» и «Мой сын, мой сын, что ты наделал» (продюсером последней выступил Дэвид Линч). В 2010 году он возглавлял жюри 60-го Берлинского международного кинофестиваля, где несколькими наградами был отмечен российский фильм «Как я провёл этим летом», действие которого происходит в типичных «херцоговских» локациях — на краю обитаемого света.

Вернер Херцог был женат три раза, и у него есть дочь от актрисы Эвы Маттес, сыгравшей главную роль в «Войцеке».

Темы и стиль

По оценке онлайн-энциклопедии Allmovie, Херцог известен не только «как создатель одних из самых невероятных рассказов в истории кинематографа», но и за то, что «раз за разом заставляет себя и свою съёмочную группу идти на абсурдные, беспрецедентные шаги, чтобы достичь искомого кинематографического эффекта».
Его эксцентричное поведение на съёмочной площадке сделало его самого героем нескольких документальных и полудокументальных фильмов («Случай в Лох-Нессе», «Шагая к Вернеру», «Вернер Херцог ест свой ботинок»).

В его фильмах присутствуют три основные темы:

аборигены, туземцы, жители областей Земли, которых ещё не коснулась цивилизация (Фицкарральдо, Cobra verde, Агирре, гнев Божий, На десять минут старше: Труба)
харизматические личности, одержимые безумными идеями (Великий экстаз резчика по дереву Штайнера, Гашербрум — сияющая гора, Фицкарральдо, Cobra verde, Агирре, гнев Божий)
люди, отвергаемые обществом, юродивые, ненормальные (Каждый за себя, и Бог против всех, Строшек, И карлики начинали с малого)

Херцог исповедует неоромантическое убеждение, что «уродливо как раз все то, что кажется нормальным и повседневным: потре­бительские товары, магазины, стул, дверная ручка, а также религиозное поведение, застольные манеры, система образо­вания… вот что монструозно, совсем не лилипуты» — действующие лица таких его фильмов, как «И карлики начинали с малого» и «Стеклянное сердце».

ПРАВИЛА ЖИЗНИ

Вернер Херцог

Режиссер, 69 лет, Лос-Анджелес




Как вы могли заметить, профессия режиссера превратила меня в клоуна. Но это случается со всеми: посмотрите на Орсона Уэллса или людей вроде Трюффо.

Если вы действительно любите кино, то вот самое правильное, что вы можете сделать: не читайте книг по предмету. Я, например, предпочитаю глянцевые журналы с большими фотографиями и сплетнями. National Enquirer (американский таблоид. — Esquire) подойдет как нельзя лучше. Его вульгарность, на самом деле, совершенно безопасна и даже полезна.

Слухи о себе можно победить только при помощи еще более чудовищных слухов.

Некоторые факты обладают удивительной силой, превращающей правду в невероятный вымысел.

Я настолько погружен в неизведанное, что нахожу все иные формы существования вычурными и противоестественными.

Я убежден, что знаменатель вселенной не гармония, а хаос, враждебность и смерть.

У меня в голове живут те же мысли, что и у любого человека на Земле. Единственная разница между мной и любым человеком на Земле заключается в том, что я научился выражать эти мысли.

Меня не интересуют факты. Факты — это для счетоводов.

Я не снимаю документальное кино, и я не снимаю художественное. Я пытаюсь делать что-то иное.

Каждый год по весне люди катаются на снегоходах по озеру Миннесота и, проваливаясь под тающий лед, тонут. От нового губернатора все ждали, что он издаст закон, который остановит это, но он — бывший рестлер и бывший телохранитель — был короток и мудр: «Невозможно законодательно учесть глупость».

Никогда не стану гражданином страны, где существует смертная казнь. Почему я живу в Америке? Женился — вот почему.

Везде и всегда надо уважать местных.

Потрясающе, но шерпы, как и прочие горные народы, не думали о том, чтобы покорить Гималаи до тех пор, пока в XIX веке к ним не заявились скучающие английские аристократы.

Туризм — это грех. Добродетель — это путешествие.

Я никогда и нигде не терялся, хотя чувство направления современным человеком практически утрачено.

Недавно меня подстрелили, ранили. Но меня это практически не расстроило, потому что в меня уже стреляли. Как-то раз с отрядом повстанцев я пересекал границу между Гондурасом и Никарагуа. Мы попали под огонь прямо на середине реки, и хорошего в этом было мало, потому что мы были как на ладони, а тех стрелков скрывали джунгли.

Я просто пытаюсь быть верным солдатом кинематографа.

Не люблю получать награды. Награды — это для собак и лошадей.

Однажды я снимал фильм, в котором все актеры были карликами. В какой-то момент на одного из них перекинулся огонь, а потом, в суете, его переехала машина. Но он просто встал и отряхнулся. Я был так потрясен, что пообещал всем, что если они доживут до конца съемок без единой царапины, то я прыгну на кактус. В итоге пришлось прыгать на кактус.

В Сахаре не ведут светских разговоров.

Мы беспокоимся, как идут дела у китов, панд, древесных жаб, но традиционные культуры вымирают так же быстро. В мире все еще есть 6000 языков, но на многих говорят лишь старики. В Австралии я видел аборигена, которому было 80, и он был единственным носителем своего родного языка. Все считали его немым, но ему просто было не с кем поговорить.

Наши дети будут ненавидеть нас за то, что мы не забрасывали гранатами каждый телеканал, дающий в эфир рекламу.

Солнцезащитные очки, хорошая обувь и бинокль — вот и все, что тебе нужно.

Мы должны быть благодарны вселенной за то, что у нее нет чувства юмора.

В чем смысл жизни? Помилуйте, смысл жизни нельзя указать в журнале!источник

Диалог о жестокости и нежности, любви и смерти, кинематографе и поэзии

Вернер Херцог. Я знал иранскую поэзию и иранских поэтов прежде, чем познакомился с иранским кино. Культура Ирана насчитывает пять или шесть тысячелетий, в то время как в Германии ей только несколько сот лет. Немецкая культура — это всего лишь двухсантиметровая кромка льда над безбрежным океаном, и вот почему этот лед так легко ломается, и из-под него всплывает варварство. Я ощутил это в своем детстве, когда у власти были фашисты.

Мохсен Махмальбаф. У меня другое представление о немецкой культуре. На мой взгляд, она характеризуется, с одной стороны, сильной философской традицией, с другой — шовинизмом, вырастающим как раз из культурного фона этой страны. Наблюдая за тем, как немцы следуют правилам уличного движения, видишь, какую огромную роль играет в их культуре социальная дисциплина. Но эта же социальная дисциплина заставляла людей следовать за своим фюрером. Благодаря дисциплине исключительно быстро была восстановлена после войны индустрия Германии. […]

Во время второй мировой войны Гитлер и Реза Шах основывали свое сотрудничество на этнических связях между иранцами и немцами. Так что нельзя сказать, будто Германии не хватает культуры или даже древней культуры. Германия обладает древней культурой, самой заметной чертой которой являются порядок и дисциплина. В области идей эта дисциплина проявляет себя в философии, в практической жизни общества — в продвинутой экономике. В политике же дисциплина манифестирует себя в формах фашизма, расизма и шовинизма, и как результат — приход к власти Гитлера, героя и символа негативных аспектов этой культуры. Но мы ценим немецкое искусство как позитивное проявление той же культуры.

Вернер Херцог. Да, политики злоупотребили отношениями между нашими народами. Я убежден, что между нами существуют очень давние связи и влияния. Но мой приезд в Иран стал для меня большим открытием. Даже в простых иранцах я ощущаю гордость и благородство, которые символически воплотились в Тахти, вашем знаменитом чемпионе по борьбе. Эта благородная стать и величие духа есть часть вашей культуры. Если бы мне надо было назвать конкретное воплощение мужественности, я назвал бы Тахти, который на мировом чемпионате не воспользовался своим преимуществом в поединке с советским соперником, у которого была повреждена рука. Это особенность вашей культуры, основанной на человеческом благородстве.

Мохсен Махмальбаф



Мохсен Махмальбаф. Борьба — любимый вид спорта среди иранской молодежи. Но они овладевают этим искусством только для того, чтобы закалить свое великодушие, которое позволяет им отказаться от удовольствия победы, даже если они уверены, что способны выиграть поединок.

Вернер Херцог. Мне также очень импонируют легкость и одновременно страсть, с которой иранцы включаются в разговор. На базаре в Исфахане, к примеру, каждый имеет готовый ответ на любой вопрос. Это не Германия, где люди стараются оборвать разговор коротким ответом. Я покупал что-то в Исфахане и вдруг обнаружил, что у меня больше нет иранских денег. Продавец согласился принять немецкие марки. Я знал, что курс марки в тот день был выше, чем вчера, но не знал, насколько. Когда я уже уходил, продавец дал мне кожаную сумку, чтобы компенсировать разницу. Это еще одно проявление великодушия, которое есть часть вашей культуры.

Мохсен Махмальбаф. Это хорошее наблюдение. После смерти моего друга все его друзья предложили родственникам помощь и действительно помогли. Я слышал, что на Западе иногда находят трупы одиноких людей, когда запах гниения доходит до соседей. И тогда работники муниципалитетов организуют похороны без всякой помощи близких людей и друзей покойного. Думаю, это тоже отражает разницу культур. Похоже, вы страдаете от одиночества, а мы от беспорядка.

Вернер Херцог. Я восхищен характером парня, который выдает себя за вас, Мохсена Махмальбафа, в фильме Киаростами «Крупный план». С моей точки зрения, это поэт, а не шарлатан. Он ищет путь, как стать артистом. Но если бы в Германии появился самозванец, выдающий себя за меня, Вернера Херцога, можно не сомневаться, что это был бы просто глупый шарлатан. Человек в «Крупном плане» гордится тем, что его принимают за вас.

Мохсен Махмальбаф. Киаростами говорил, что и его впечатлила исключительная духовная сила этого человека. Например, он уговорил семью пустить его в дом якобы для того, чтобы подготовить здание к съемкам. Хозяева заподозрили недоброе, и авантюриста арестовали. Когда Киаростами привел его из тюрьмы в этот же дом, чтобы провести там реконструктивные съемки, человек сказал членам семьи, что вот он наконец пришел со своей съемочной группой — словом, сдержал обещание.

Обобщенно я охарактеризовал бы разницу между восточными и западными людьми следующим образом. На Западе система сложная, а человеческие существа простые. Они обладают всеми необходимыми специальными навыками, чтобы выполнять простые и очень конкретные функции, каждая из которых является частью сложной машины: это гениально показал Чаплин. А на Востоке система проста, зато человеческие индивидульности сложны. Западные люди руководствуются научно-догматическими взглядами на мир, в то время как люди Востока обладают более поэтическим, мистическим и философским мировоззрением. В этом вы можете убедиться сами, заговорив с портье или уличным торговцем, хотя они ничего не знают о достижениях науки. Наши кинематографисты тоже более или менее таковы.

Одни и те же люди пишут сценарии, режиссируют, делают декорации и костюмы, монтируют и иногда играют как актеры и сочиняют музыку. Короче, они мастера на все руки. Таковы они и у себя дома. Иранец в течение жизни меняет пятьдесят профессий. Он сам делает любой ремонт в квартире. Если он решает учиться, то читает все книги подряд. На Западе человек может потратить жизнь на изучение того или иного вида искусства, и потом другие продолжат его дело. Вот почему мне кажется, что на Западе человек проживает совершенную жизнь, а на Востоке — жизнь всеобъемлющую. Вплоть до смерти мы успеваем вкусить много разных жизней, вы же доводите одну жизнь до совершенства. Эти два типа жития имеют свои достоинства и недостатки. Но давайте вернемся к иранскому кино. Какие фильмы вы видели?

Вернер Херцог. Я видел «А жизнь продолжается…» и «Крупный план» Киаростами и чувствую сильную личность за этими фильмами. Из ваших работ я видел «Однажды в кино», «Велосипедист» и «Разносчик». Больше всего мне понравился «Велосипедист». Как я вам писал, «Однажды в кино» — это поэма во славу кино вообще, а не только иранского кино. В «Разносчике» особенно сильно впечатляет то, как вы изображаете смерть, ваша особая чувствительность к ее различным формам. Я не видел ничего подобного в кино и полагаю, что люди в любой стране правильно воспримут «Разносчика». Ибо каждый на своем опыте сталкивается со смертью. Даже в первом эпизоде картины, когда ребенка подбрасывают богатой семье в надежде сделать его счастливым, мы понимаем, что именно в этот момент начинает умирать душа ребенка.

Мохсен Махмальбаф. А что для вас в иранском кино кажется наиболее интересным — содержание или экспрессивная форма?

Вернер Херцог. И то и другое. Между ними существует баланс, это здесь гармоничная золотая середина. Когда смотришь ваши фильмы, сознаешь, что вы самоучка. Вы создали свое кино и свой киноязык. Чтобы воспринять «Разносчика», не нужно знать персидский или даже читать субтитры, ибо ваш поэтический язык универсален.

Мохсен Махмальбаф. Иногда местная пресса утверждает, что успех иранского кино на международных фестивалях (149 призов) связан с тем, что оно описывает темноту и нищету. А вы что думаете по этому поводу?

Вернер Херцог. Когда я смотрю «Крупный план», я не думаю о нищете человека, который представляется вами. Я думаю об исключительном достоинстве этого человека, и для меня его гордое поведение — символ достоинства нации и культуры. Это совершенно очевидно. Вас не должны беспокоить подобные обвинения. У Куросавы те же проблемы в Японии, он тоже сталкивается с аналогичными упреками. […] Современное поколение иранских кинематографистов фактически Хайямы и Фирдоуси наших дней. Вы поэты своего времени, а то, что ваши фильмы выходят за пределы Ирана, это и есть культурный и поэтический диалог между ценителями прекрасного разных народов.

Мохсен Махмальбаф. Вы упомянули Японию, где я побывал два года назад на кинофестивале. Показывали «Велосипедиста», потом была пресс-конференция. Все меня спрашивали, кто из японских кинематографистов мне нравится. Когда я назвал Куросаву, Одзу и Кобаяси, все были изумлены и стали спрашивать, кто это такие. Когда я поинтересовался у организаторов фестиваля, как это возможно, чтобы японские журналисты не знали своих лучших режиссеров, я был потрясен еще больше, обнаружив, что и сами организаторы знали не всех троих. Я вышел на сцену после показа «Велосипедиста», поблагодарил публику за теплый прием и пожаловался на невежественных японских журналистов. Я спросил, почему в богатой Японии такой первоклассный мастер, как Куросава, не может найти продюсера, так что европейские кинематографисты вынуждены собирать деньги на новый его проект. И тут выяснилось, что среди публики тоже никто не знает Куросаву. Наконец, вышел историк кино и начал рассказывать об Одзу и Кобаяси, словно об исчезнувших с лица земли динозаврах. Он добавил, что Одзу уже умер. Когда я спросил, что делает Кобаяси, выяснилось, что он снимает телесериалы, чтобы выжить. Публика испытала чувство сожаления и стыда. Я попросил прощения за то, что знаю имена этих трех великих кинематографистов, и добавил, что в нашей стране тоже есть художники, чьи работы больше известны за границей, чем дома.

Но мне хотелось бы обратиться и к вашим работам. Сколько всего фильмов, включая короткометражные, вы сделали?

Вернер Херцог. Не помню, поскольку не вел их учета.

Мохсен Махмальбаф. Это очень интересно. У нас это иначе, поскольку каждый фильм, который мы делаем, становится важной частью нашей жизни. Мы фильмы помним, мы их считаем. Единственное, чего мы не учитываем, — это наши отвергнутые сценарии и неосуществленные проекты. Но мы считаем то, что сделано, чтобы поддерживать свое самосознание и сохранять надежду, что можно сделать в кино что-то еще.

Вернер Херцог. Для меня тоже важно без передышки делать кино. Хотя я снял много фильмов и не считал их, все они всегда присутствуют внутри меня, в моей голове. В этом отношении я похож на аборигенов некоторых африканских племен, которые умеют считать только до десяти, но им достаточно бросить взгляд на стадо из шестисот голов, чтобы заметить, что кого-то недостает. Или как мать целой оравы детей, которая знает точно, кого не хватает в вагоне, куда она их поместила.

Есть и неродившиеся дети — фильмы, которых я еще не сделал. Игровые и документальные, длинные и короткие. Для этого еще не сложились обстоятельства, но я надеюсь рано или поздно обрести всех своих детей. Есть у меня и картина, которая ни разу не была показана. Это мой второй фильм, и я не хочу, чтобы он показывался в течение всей моей жизни, ибо он слишком жесток. В этом документальном фильме дети издеваются над петухом, и он погибает прямо перед камерой. По сути, я потерял контроль над собой во время съемок. Дети бывают невероятно жестоки. Несколько дней назад по телевидению был репортаж о двух мальчиках одиннадцати и двенадцати лет, которые забили до смерти двухлетнего ребенка. Скрытая камера на вокзале зафиксировала на видеопленку, как малолетние преступники приволокли свою жертву на станцию и расправились с ней на глазах у равнодушных свидетелей. Хотя эти кадры были немыми, казалось, что крики ребенка разносятся на многие километры.

К сожалению, современный человек привык к образам насилия, и его реакции на него ослаблены — по отношению не только к экрану, но и к самой жизни. В кадрах, снятых скрытой камерой, видно, как люди, покупавшие что-то на станции, не заметили ничего особенного в том, что двое мальчишек куда-то грубо волокут маленького ребенка.

Мохсен Махмальбаф. Эту модель отношений, увеличив в масштабе, можно распространить и на международные отношения. Большие страны обращаются с малыми так же, как эти мальчишки с ребенком.

Вернер Херцог. Да, персидская история полна нашествий римлян, монголов, турок…

Мохсен Махмальбаф. …иракцев, британцев, американцев, а также, в более изощренных и современных формах, всех европейцев. Даже сейчас, когда мы дружески общаемся, они «волокут» нас, жителей Востока, как маленьких детей.

У Сепехри есть такие строки: «Не мутите воду, внизу из ручья, кажется, пьет голубь». Известный иранский критик обвинил поэта в том, что он, как ребенок, забавляется голубем, в то время когда Америка сбрасывает бомбы на вьетнамцев. Сепехри ответил критику в очень дружеском тоне: «Дорогой друг, я убежден, что до тех пор, пока люди не научатся ценить все живое, они останутся равнодушны к бойне во Вьетнаме и в любом другом месте». Сепехри никогда не писал панегирики существующему порядку, но никогда и не выступал в качестве оппозиционера режима. Его стихи существуют вне политики, он говорит о любви и страсти, и сейчас, когда народ покончил с насилием, он обращается к Сепехри в поисках духовного обновления и сострадания. Уже на несколько поколений иранцев повлияли его стихи.

Мой друг посетил Сепехри в его доме. Во время беседы прополз таракан, и тот хотел раздавить его ногой. Но Сепехри остановил его и сказал: «Мой друг, ты имеешь право только сказать таракану, что не хочешь видеть его в комнате». Когда тот слегка придавил таракана и выбросил его в окно, Сепехри заплакал и сказал: «Ты мог сломать ему ногу, и что теперь с ним будет, ведь в мире тараканов нет хирургов. А может, это была мать целого семейства тараканов, которые ждут, когда она вернется».

Конечно, это очень поэтический взгляд. Если бы весь мир так заботился о пьющем голубе или таракане со сломанной ногой, мы не были бы свидетелями такого количества насилия. Я убежден, что мы начали практиковать насилие по отношению к животным, а потом перенесли его на человеческие существа. Немцы занялись истреблением бездомных собак, обосновывая это требованиями общественной гигиены. И это был первый шаг к тому, чтобы послать людей в газовые камеры. Историки забыли зафиксировать войну с собаками, а психологи проигнорировали то воздействие, которое эта бойня оказала на психику немцев. Это был век прогресса в медицине, все были озабочены тем, чтобы предохранить людей от бешеных собак, и никто не озаботился тем, какое воздействие может иметь человеческое безумие. Насилие по отношению к животным и детям, а также насилие в кино и на ТВ — это основа современного, внешне цивилизованного варварства. И, увы, никто не пытается положить конец варварству, поскольку оно вредит только народам. Зато цензуре подвергается правда — поскольку она вредит правительствам.

Я хотел сделать фильм о моей маленькой дочери, которая решила уничтожить комаров с помощью электрического устройства. […] Мы привыкли к убийству и насилию. И как только кто-либо нарушает наш покой, мы выбираем простейший способ его вернуть — с помощью физического уничтожения тех же насекомых. Но если мы научились уважать жизнь, мы должны изобрести такое устройство, которое будет держать комаров на расстоянии от наших жилищ.

Вернер Херцог. Во время второй мировой войны, когда войска союзников вошли в Германию, насилие удвоилось: его практиковали как фашисты, так и союзники. Волны насилия докатились даже до заброшенной деревни, где я жил. Оно имело свои собственные инструменты. У меня, четырехлетнего мальчика, в роли игрушки была граната, а другие дети играли с пистолетами и автоматами, которые они находили в реке. Оружие было исправно и заряжено, и старшие дети учили нас стрелять в птиц. Однажды я попытался выстрелить из автомата, но отдача была такая, что меня повалило на землю. Моя мать, смелая женщина, умевшая стрелять, подошла ко мне и, вопреки моим ожиданиям, не стала меня наказывать. Вместо этого она взяла автомат и сказала: «Дай я покажу, как из него стрелять». Она положила полено на камень и выстрелила. Полено разлетелось на два куска. Тогда она сказала: «Вот что делает автомат. Поэтому ты никогда не должен наводить на человека даже деревянный или пластмассовый автомат». С этого дня я ни на кого не поднял и пальца.

Мохсен Махмальбаф. Когда люди одержимы насилием, они всегда найдут необходимые орудия. Они начинают с дубинок и кончают огнестрельным оружием. Кино — в ряду этих средств. Поэтическое кино может эффективно поддерживать чувства добрые. Но в руках коммерсантов кинематограф может служить тому, чтобы узаконить насилие. После революции большинство ведущих кинематографистов Ирана отказались эксплуатировать насилие в своих фильмах.

Когда я был на кинофестивале в Роттердаме, то обнаружил у себя в гостинице тридцать телевизионных каналов. Это показалось мне огромным преимуществом. Но потом я начал переключать каналы и минимум на десяти увидел сцены насилия — кто-то кого-то мучил и убивал. Десять других содержали эротические сцены, а на остальных шли дискуссии о том, как влияют на психику человека секс и насилие. Так что в итоге все тридцать каналов были оккупированы либо тем, либо другим.

Вернер Херцог. Это действительно стыдно. Ситуация на телевидении свидетельствует о том, как глубоко затронула болезнь сами основы европейского общества. Фактически можно сказать, что ТВ — враг человечества номер один. Когда человек смотрит хороший фильм, его лицо становится светлее, на нем появляется прекрасное выражение. Но когда он долгое время «листает» телепрограммы, то чувствует себя одиноким и мрачным, и все это отражается на его лице.

Мохсен Махмальбаф. Принимая тот факт, что кино есть искусство, торговля и индустрия, можно сказать, что европейское кино предлагает секс и насилие, индийское продает мечты, а иранское пытается продавать поэзию.

Вернер Херцог. Это чувствуется по вашим фильмам и фильмам Киаростами. Поэзия, которую вы создаете, не принадлежит только вашей стране, она преодолевает географические границы. Самая большая проблема у нас, в Европе, это то, что мы теряем свою культуру, даже свой язык. В Германии только семь процентов людей смотрят немецкое кино. Уничтожены многие виды животных, леса, природные ландшафты. И я не хочу жить в мире, в котором, например, не существует льва. А вы лев, Махмальбаф.

Мохсен Махмальбаф. Я разделяю вашу тревогу об исчезающих животных, таких, как львы.

Вернер Херцог. Но вы лев, Махмальбаф, и, надеюсь, вы не последний лев в этом лесу.

Мохсен Махмальбаф. Оставляя в стороне комплименты, я хочу узнать подробнее о вашем будущем фильме.

Вернер Херцог. Я хочу снять фильм о захвате Мексики испанцами — но снять с точки зрения индейцев. Я написал сценарий, и Маркес выразил интерес к сотрудничеству. Он великий писатель и хорошо знает кино, фактически вырос из кино. Он пригласил меня присоединиться к нему для работы в жюри фестиваля в Колумбии. После участия в работе одного жюри двадцать девять лет назад я решил никогда больше не повторять этот опыт, но ради Маркеса сделал исключение.

Мохсен Махмальбаф. Почему Коппола проявил интерес к финансовому участию в вашем проекте?
Вернер Херцог. Это было его собственное предложение. Я всегда сам продюсирую свои фильмы, но это большой проект, и мне пригодится помощь Копполы.

Мохсен Махмальбаф. Это очень дорогой проект?

Вернер Херцог. Слишком дорогой для моих ресурсов. Много лошадей и костюмов. Мехико был построен на воде, и я должен хотя бы отчасти реконструировать эту атмосферу.

Мохсен Махмальбаф. Хотели бы вы снять фильм в Иране?

Вернер Херцог. Я сделал бы это, если бы Тахти был жив и я говорил по-персидски.

Мохсен Махмальбаф. А документальный фильм? Исследование пяти- или шеститысячелетней культуры, которая вас так интересует?

Вернер Херцог. Это было бы действительно интересно. Документальный фильм об иранских кочевых племенах. Но у меня будут проблемы с языком, и мне будет нужна ваша помошь. Чем вы заняты сейчас?

Мохсен Махмальбаф. В течение года я пытаюсь запуститься с новым фильмом. Я представил на рассмотрение четыре сценария, но только пятый был принят.

Вернер Херцог. О чем он?

Мохсен Махмальбаф. Эта история разыгрывается в Индии и рассказывает о двух детях, которые обменивают цветы на хлеб и даже на билеты в кино. В своей жизни они прекрасно обходятся без денег, без денег как обменного символа. Это своего рода натуральный обмен. Их профессию можно назвать цветочным бартером, и они напоминают уличных поэтов, читающих стихи перед магазинами, чтобы получить еду и питье.

Вернер Херцог. Эта история произошла на самом деле или она — плод фантазии?

Мохсен Махмальбаф. Много лет назад, когда я монтировал одну картину, я часто заходил перекусить в маленькую чайную. Однажды увидел мальчика, который принес цветы для владельца чайной и взамен попросил еды. Спустя несколько дней повторилось то же самое. Вот откуда исходный импульс фильма.

Вернер Херцог. Тогда почему это должно сниматься в Индии?

Мохсен Махмальбаф. Вокруг исходной идеи собралось много других событий, и в конце концов я почувствовал, что хотел бы снимать фильм в особой атмосфере Индии или Бангладеш. Я написал, даже опубликовал сценарий и поехал в Индию искать натуру. За полтора часа дороги из аэропорта в Бомбей я увидел миллион народу, живущего в окрестностях города. Это были огромные толпы мужчин, женщин, детей и даже собак. Люди прикрывали свою наготу тряпками и ели из ладоней за неимением посуды. И, однако, большинство этих людей, особенно дети, пели и плясали. Я не мог понять причины веселья в таких нищенских условиях и спросил их, почему они так счастливы. Они сказали, что верят в свое возвращение в этот мир после смерти, причем если будут счастливы и довольны этой жизнью, в следующую они вернутся богатыми махараджами. Я сказал, что они уже теперь махараджи, ибо настоящие махараджи, возможно, не так уж счастливы со всеми своими богатствами. Счастье — это ощущение, которое не впрямую зависит от материального благосостояния. Иначе не было бы столько депрессий и самоубийств в материально процветающих обществах. Фильм, который я делаю, не противопоставляет нищету богатству. Он о свободе от навязчивых идей (идеи богатства как такового). О тайне духовного удовлетворения жизнью, в которой есть что-то мистическое. Это можно назвать мистицизмом бедных.

После возвращения из Индии я переписал сценарий. Сейчас это рассказ о бедных людях, счастье которых зависит не от социальной справедивости, а от философии жизни.


В Индии меня впечатлил еще один эпизод, который я включил в мой сценарий. Это было в исправительном доме для трудных подростков. Я спросил охранника, где можно получить разрешение, чтобы зайти туда, и выяснил, что никакого разрешения не нужно, что люди могут свободно заходить в это заведение и свободно покидать его. Я зашел в дом и был поражен, узнав, что никто из его обитателей не стремится уйти отсюда. Они не рассматривают это место как тюрьму. Они получают трехразовое питание и живут лучше, чем жили бы на улице. Там были мальчики и девочки до восемнадцати лет. Группа примерно в триста человек устроила рядом с домом соревнования по бегу. В каждом стометровом забеге участвовали шестеро молодых людей, и тот, кто прибегал первым, поднимал руки. И сразу же новая шестерка начинала свой забег. Но здесь не было болельщиков, которые аплодировали бы победителям. Это было соревнование молодых людей, которые хотели проверить свою силу, и каждый был единственным свидетелем своей победы или поражения.

Тут же я увидел шестилетнюю девочку, которую привела восемнадцатилетняя девушка — вероятно, старшая сестра. Она начала забег, а ее сестричка сложила ручонки, молясь за ее победу. И победа пришла. Девочка поблагодарила небеса и начала молиться за другую претендентку, и та тоже выиграла. Только Бог и я были свидетелями этой сцены. Видимо, это и есть образ истинной веры, прошедшей испытание. Если человек верит, но не получает ответа от Бога, он начинает сомневаться в его существовании или в своей вере. В моем фильме пойдет речь об особом типе индийского мистицизма, который вдохновил Сохраба Сепехри и побудил его отринуть пессимизм, превалировавший среди иранских поэтов того времени.

Вернер Херцог. Похоже, вы приобрели большой опыт. Я думаю, кино во многом подобно спорту. В истории искусства вы не найдете художников и поэтов, которые были бы спортсменами. Но кинематографист должен быть спортсменом. И судя по вашим фильмам, я не сомневаюсь, что по натуре вы спортсмен.

Мохсен Махмальбаф. Да, я бегал в течение четырех лет, будучи в тюрьме. Я хромал полтора года после пыток. И излечил хромоту с помощью бега.

Вернер Херцог. Это не случайность, что вы стали тем, кем стали. Я в детстве занимался лыжным спортом. Это было опасно, поскольку мы прыгали через очень глубокие овраги. В обычных обстоятельствах человек, падая, отклоняет голову назад. Но мы наклоняли голову вперед — как при нырянии, чтобы нейтрализовать давление воздуха. Словно самоубийца, прыгнувший с высоты и затем вдруг пожалевший о своем решении, когда понял, что никто ему не поможет. То же самое происходит с теми, кто делает кино. Раз ты ввязался в это дело, никто не придет на помощь. Ты должен преодолеть все страхи, все препятствия и довести свой проект до конца. В общем, если в юности ты не решился атаковать полицейского, то не станешь хорошим кинематографистом.

Мохсен Махмальбаф. Гораздо легче разоружить полицейского голыми руками, чем культурой победить невежество.источник

Кинематограф Вернера Херцога — это культ отрицания посредственности. <...> [Его герои] осуществляют одинокий и обреченный бунт против культуры как торжества посредственности. Эти немногие, сохранившиеся под катком технологической циви­лизации, обладают либо талантами и амбициями сверх­человека, либо дегенеративными рудиментами недочеловека. И те, и другие — уроды, но не вылепленные из глины големы и не сконструированные линчеобразные мутанты. Они вышли из человеческого лона. Значит, урод живет в самом человеке, прячется в его плоти, в его натуре. Мучительные экстремумы сверхразвития и недоразвития обозначают край­ности, в координатах которых обитает человек экзистен­циальный, всегда и всюду одинокий. Между этими крайно­стями живет «человек с людьми» — человек социальный, среднестатистический, массовидный, создающий продукцию, то есть главную организующую материю культуры. Все что угодно лучше, чем такая культура. Все, что по­зволяет вырваться из ее плоских лимитов, оказаться на полях, на периферии цивилизации. Даже ценой самых мучи­тельных индивидуальных усилий и насилия над своей нату­рой. Только на самом краю физической экзистенции человек проявляет свое величие. Только в отчаянном и бесполезном напряжении последних сил человек, чей жребий изначально трагичен, вырастает, возвышается над границами повсед­невного здравого смысла и приближается к монументальным гигантам мифа.

Андрей Плахов

Мастер-класс Вернера Херцога: полная стенограмма и интервью

Режиссер Вернер Херцог посетил Москву в рамках Московского международного кинофестиваля. «Теории и практики» побывали на закрытом мастер-классе Херцога, записали все, что запрещалось снимать на видео, а также задали несколько собственных вопросов главному сумасшедшему кинематографа.


Я основал собственную киношколу, потому что существующие школы делают смехотворные глупости. У The Rogue Film School нет ни помещения, ни четкого расписания занятий.

Мы собираемся на 3-4 дня, нерегулярно — может быть, несколько раз в год, когда у меня есть время. В последний раз дело происходило рядом с лондонским аэропортом Гэтвик, в дешевой приаэропортовой гостинице. Но это могло бы происходить на баскетбольной площадке здесь рядом — я сам выбираю места. Я преподаю сам и сам отбираю заявки (письменные, с приложением отснятого материала, потому что мне нужны уже работающие режиссеры). Но даже если ты еще ничего не снял, шанс попасть в Rogue Film School все равно есть. Был один студент-поэт, например. А в последнем наборе был туарег из Сахары. Я всегда предпочитаю иметь дело с людьми, которые познают земной шар, ходя по нему пешком. Это не джоггинг, не хайкинг — это натурально путешествия пешком, вроде паломничества.

Когда Лотте Айснер, великий историк кинематографа, умирала в Париже, я пришел к ней из Мюнхена пешком, это чуть менее 1000 км, я не хотел, чтобы она умерла. И ее выписали из больницы через несколько недель.

Когда ей исполнилось 88, она вновь попросила меня дойти до Парижа. У нас всегда были достаточно формальные отношения. Она сказала:

«Вы наложили на меня заклятие, теперь я не могу умереть. У меня отнялись ноги, я ослепла и лишилась главной радости в жизни — читать или смотреть кино. Но ваше заклятие по-прежнему действует»

Лотте Айснер — французско-немецкий кинокритик, историк кино, писатель и поэт. Автор книги «Демонический экран».

И я сказал: «Лотте Айснер, я снимаю с вас свои чары». Спустя 8 дней она умерла. И это было чертовски вовремя. Так что я всегда призываю тех, кто хочет снимать, путешествовать пешком. Мир раскрывается перед теми, кто ходит по нему пешком. Это максима. И еще мир открывается тем, кто читает. В России напоминать об этом излишне, но вот в Америке никто больше не читает. И я повторяю им: читайте, читайте, читайте, если вы не будете читать, вы никогда не станете кинематографистом. В моей киношколе введен список книг для обязательного чтения, и начинается он с «Георгик» Вергилия — это эпос о сельской жизни. Это величайшая поэма величайшего поэта. Когда я снимал в Антарктике, эта книга помогла мне. Мы были вдвоем с оператором. Военный самолет спустил нас на лед. Питер Цайтлингер посмотрел на меня и спросил: Вернер, как мы можем объяснить суть этого континента аудитории? На ответ ушло 3 секунды:

«Мы ничего не будем объяснять. Мы поступили так же, как Вергилий в «Георгиках». Он воспевает улей, яблоневый сад, он пишет об ужасах мора, настигшего хлев».

Внезапно мне стало ясно, как сделать фильм, как показать красоту этого континента и тех, кто там работает. В моем списке есть исландская сага «Эдда», которой более 1000 лет, рассказ Хемингуэя, а также официальный отчет о расследовании убийства президента Кеннеди. Это, как ни странно, очень насыщенная литература, мне очень нравится этот рапорт именно как литературное произведение. Первое, что мы учимся делать в моей школе, — вскрывать замки и проникать в разные помещения. Когда я хожу пешком, я всегда ночую в пустующих домах. Я не приношу никого вреда, а уходя — запираю за собой дверь. Еще один обязательный предмет для начинающих — краткий курс подделывания документов. Без подделок мы никогда не могли бы снять «Фицкарральдо». Разумеется, снимать — это крайне тяжелая физическая работа, плюс надо иметь дело с сумасшедшим Клаусом Кински, обуздать массовку из 1100 индейцев в джунглях, и, конечно, нужно иметь преступный потенциал. Когда мы плыли на пароходе (буксировали его к нужной точке на реке), выяснилось, что по ходу следования каждые 3-4-5 км разбиты военные лагеря. На одном из КПП я не остановился, и офицер, который там командовал, приказал одному из солдат выстрелить в меня. Так что, напуганный босоногий семнадцатилетний солдат выстрелил в меня, и тогда я остановился. В меня вообще часто стреляли.


«Вы должны понимать, что для мужчины — большая радость, когда в вас стреляют и не попадают»

Скоро между Перу и Эквадором началась приграничная война, которая длилась несколько недель. Мы были у границы, и я встретился с полковником, который там командовал, и сказал ему: «Ми коронел, у меня есть разрешение на съемки, просто оно осталось в Лиме. Мне нужно вернуться за ним». Спустя 4 дня я вернулся туда вместе с пароходом и остановился. У меня был превосходный документ на пяти страницах, нотариально заверенный, на президентских бланках. Он был написан аутентичным, цветастым испанским, которым любят изъясняться правители тех мест. Президент Республики Белаунде поставил свою подпись, вторая принадлежала секретарю его администрации, третья — нотариусу президентского дворца. Там были печати и штампы. И один штамп с текстом на немецком, а на нем — моя фотография. И подпись от фотографа: «Кто хочет купить права на этот снимок, свяжитесь с фотографом таким-то». Я вручил документ и сказал: «Мой полковник, прочтите незамедлительно». Он увидел подпись президента, отдал честь и велел проезжать. За Белаунде я, разумеется, подписался собственноручно.

«Мои первые картины были сняты на камеру, которую я украл. На эту камеру я снял 11 фильмов, включая «Агирре»

Мои первые картины были сняты на камеру, которую я украл. Она принадлежала институту-предшественнику Мюнхенской киношколы, и хранилась там, чтобы ее предоставляли молодым, подающим надежды режиссерам, но мне ее не давали. Как-то я оказался в техническом помещении, где хранилось оборудование, и вдруг понял, что я один. В течение 10 секунд никого, кроме меня, там не было. Я схватил самую лучшую камеру и быстренько ушел. На эту камеру я снял 11 фильмов, включая «Агирре». Если вы снимаете кино, не ждите разрешений, не ждите технику. Сегодня цифровые камеры совсем недороги. Монтировать можно на собственном ноутбуке. Звукозапись — важная вещь, но и тут аппаратура не слишком дорого стоит. Хотя со звуком нужно очень аккуратно обращаться. Часто на установку звука я трачу больше времени, чем на выставление камер. Я могу понять, профессионален ли был автор фильма, даже не смотря его. Мне достаточно его услышать.



The Wild Blue Yonder я снял 3 года назад, бюджет был нулевой. Мне попался материал, снятый астронавтами НАСА в 1989 году. Он снимали на 16-миллиметровую целлулоидную пленку, а не на видео. У меня был ровно один актер — он играл инопланетянина. Один друг отдал мне кадры, которые отснял подо льдом в Антарктиде. Это было похоже на инопланетный мир. А музыка была написана до того, как фильм был снят. Это абсолютная выдумка. Буйная фантазия, которая, кстати, не стоит ни копейки. Астронавты осуществляют большую часть тренировок под водой. На записи 1989 года было шестеро астронавтов. В 2005 я приступил к съемкам и собрал почти всех астронавтов. По моему сюжету они летели так быстро, что время для них замедлилось. Сейчас они на 16 лет старше, но в реальности они отсутствовали 820 лет. Мне нужно было объяснить астронавтам, чего я от них хочу. Они были очень высококвалифицированные люди, даже больше, чем просто астронавты. Один был крупнейшим плазмофизиком США, одна из дам была молекулярным биологом. Мы встретились в огромном зале. Они сидели на стульях полукругом. Я представился, и у меня упало сердце в пятки, я не знал, с чего начинать. Я посмотрел им в глаза и объяснил, что вырос в горах Баварии. У нас не было ни радио, ни телефона, я не мог смотреть кино. До 11 лет я даже не знал, что кинематограф существует. А свой первый телефонный звонок я совершил, когда мне было 17. Я им все это объяснил. Я объяснил, что в детстве я пас коров, так что я умею доить корову. И я умею вычислять людей, которые умеют доить корову. У одного из астронавтов было доброе, мужественное лицо. И я сказал: «Вы, сэр». Он рассмеялся — оказалось, что действительно знал. Если бы я ошибся, положение стало бы еще более неловким. Что я имею в виду: если вы снимаете кино, вы должны понимать человеческие сердца. Запись с астронавтами я получил бесплатно, потому что Америка замечательно относится к документам, созданным при посредстве правительственных организаций. Они считаются общественной собственностью, собственностью народа в самом лучшем советском понимании. Я спросил: «И баварского народа тоже?». Они ответили: «Разумеется». Поэтому я сумел воспользоваться съемкой бесплатно. Как бы вы ни относились к США, это одна из тех причин, по которым мне нравится Америка. Многие другие вещи вызывают у меня возражения, равно как и с моей собственной страной. Вероятно, это чувство знакомо всем. Но раз уж материал был бесплатный, фильм, вместе с постпродакшном, стоил 30-40 тысяч долларов. Музыка замечательная, написана Эрнстом Райзигером, голландским виолончелистом и композитором, а голоса принадлежат пастухам с Сардинии, которые исполняют древние напевы, возможно, доисторические. На подпевке — африканец из Сенегала, который подпевает на своем языке, сардинцев он не понимал.

Херцог—Мюнхаузен



Пешие путешествия всегда сложны, но это приносит величайшую радость, фактически экстаз. Мир открывается передо мной, и внезапно все становится легко. В смысле киносъемок очень сложно было снимать «Фату Моргану» в пустыне Сахара, потому что в конце концов меня арестовали в Центральноафриканской республике, и вот это не смешно, поверьте. У меня началась малярия, я подцепил паразитов, я был физически неспособен продолжать работу, а это всегда тяжело для кинематографиста. Ну и «Фицкарральдо» — непросто перетащить 360-тонный пароход через горы, плюс возникло множество катастроф вроде пограничной войны, в центре которой я оказался. Я разбил лагерь — по большому счету, это был минигородок для 1200 человек, на него напали военные, все сожгли, пришлось все строить заново уже в другом месте.



Во время съемок главный актер Джейсон Робардс серьезно заболел, его пришлось отправить в США лечиться на военном вертолете, и врачи его оттуда уже не выпустили. Мик Джаггер играл одну из важных ролей, ему тоже пришлось покинуть лагерь, чтобы отправиться в турне. На наших индейцев напали индейцы из более отдаленных районов, вдобавок стояла самая страшная засуха за всю историю наблюдений, и это племя, которое всегда воздерживается от контактов с цивилизацией, вынуждено было спуститься к реке, к нашему лагерю. Наши индейцы втроем ловили для нас рыбу на песчаной отмели. В темноте их стали расстреливать длиннющими двухметровыми стрелами. Одному прострелили горло, наконечник так и остался у него в трахее. Женщине три стрелы попало в живот. Когда третий индеец привез их в лодке в лагерь, мы понимали, что везти их никуда нельзя, так что операцию пришлось делать на кухонном столе. Во время операции я держал фонарь и освещал брюшную полость, а в другой руке я держал баллон с репеллентом, потому что вокруг вились полчища комаров. Операция длилась 8 часов, они оба выжили. Но спустя 2 дня наш корабль наткнулся на самые страшные пороги во всей Южной Америке, он с такой силой налетел на скалы, что от камеры отлетел объектив. Я попытался удержать оператора, но нас обоих отбросило вслед за объективом. У него в руках была двадцатикилограммовая камера. Он упал, камера раздавила ему руку. Пришлось и ему делать операцию. Но анестезию мы всю извели 2 дня назад. А ближайший город находился в 1400 км оттуда. Так что мы просто сделали операцию. И я держал его голову, чтобы он не дергался. Когда ты начинаешь делать фильм, обратной дороги нет. Это как пилот — когда он разгоняется, есть точка невозврата, в какой-то момент самолет уже нельзя остановить, остается только взлетать. И все же самое трудное было не все эти технические моменты, а одиночество. Со мной в джунглях было больше 1000 людей. Спустя 2 недели никто не верил, что я смогу перетащить пароход через гору. Ко мне присылали целые делегации с петициями, упрашивали меня оставить эту затею и всем тихо-мирно разойтись. Единственный человек, который сохранял спокойствие, был я. Но это очень тяжело, когда нужно тащить чудовищных размеров корабль на тросах шириной с ногу, и тросы лопаются, корабль не двигается ни на дюйм. И в какой-то момент я остался один. Со мной не было никого. Вот одиночество — и есть главная проблема. В данном случае это была экстремальная степень одиночества. Но если вы начнете снимать фильмы, это ожидает вас ежедневно. Возможно, не в такой степени. Но вы должны быть в состоянии принять одиночество. Но если у вас нет четкого видения, которое ведет вас, вы никуда не придете. Четкое видение привлекает других людей на вашу сторону. Истории —————— Я никогда не искал истории, они сами меня находят, они являются как незваные гости, как воры в ночи.

Я вижу фильм перед глазами, слышу музыку и обмен репликами — как вы видите его на экране, так что я очень быстро пишу сценарии. «Агирре» был написан за 2,5 дня. Когда я его писал, я ехал с футбольной командой в автобусе. Мы везли 2 бочки баварского пива для команды, с которой мы должны были играть в Италии. Но одну мы опустошили уже в Австрии. Я строчил сценарий на маленькой машинке на коленях, а молодые люди горланили неприличные песни. Наш высоченный голкипер все время нависал надо мной, стараясь рассмотреть, что я там пишу, и в конце концов его вырвало на мой сценарий. Я не помню эту сцену, которую пришлось выкинуть. Я написал ее за 10 минут до этого, и я не помню, что там было, до сих пор. Потерял одну или две превосходных сцены.

У киноисторий есть своя внутренняя жизнь, которая отличается от литературы. Обсуждать это нужно очень долго, и полного ответа у меня нет. Но суть в том, что они осеняют меня, как молния — и я понимаю, что это нужно.

Я понял, что должен снимать кино, когда мне было 14 лет, тогда я уже жил в Мюнхене, я посмотрел несколько незначительных фильмов — «Тарзан», «Зорро», «Доктор Фуманчу». Не они сделали из меня режиссера. Когда мне было 14 лет, у меня было 3 недели очень странного озарения. Слово «озарение» — такое претенциозное, что я готов к нему прикоснуться лишь пинцетом.

Тогда произошло 3 вещи: я начал ходить пешком и обошел албанскую границу, у меня случилось драматическое религиозное переживание, и я стал католиком, в 14 лет крестился. Во многих фильмах все еще звучит отдаленное эхо этого. И третье — я понял, что должен стать поэтом кинематографа. Но я тогда еще не вырос, я был очень маленьким. Я понимал, что вырасту, но не понимал, выдержу ли ту ношу, которую сам возложил на собственные плечи. Размышляя об этом, я провел целую ночь у замерзшего озера, и решил, что готов принять этот вызов. И я решил, что никогда не буду бояться.

Cinema Verite — никакая не истина

Cinema Verite — претендует на то, чтобы быть истиной. Они основываются на фактах. Фундаментальная ошибка состоит в том, что факты сами по себе не составляют истину. Они просто имеют место. Факты это просто факты. Они могут создавать стандарты, нормы. Но лишь поэзия может вызвать озарение.

В фильме о пещере у нас есть беседа с молодым археологом, мы обсуждаем факты и правду. И я говорю, что если бы речь шла о фактах, книгой книг был бы телефонный справочник Нью-Йорка — там миллионы номеров, все правильные. Но она не рассказывает нам, плачет ли по ночам мистер Уильям Смит.

Я всегда постулировал кинематограф, который ведет нас к экстатическому познанию истины. Озарение может настигнуть зрителей. Но добиться этого сияния можно прежде всего с помощью поэзии, изобретательства. Я изобретаю даже в документальных картинах. Представители cinema verite — мои оппоненты, мне нравится с ними сражаться. Cinema verite — ответ шестидесятых городов, но сейчас на наше чувство реальности совершается громадное давление со стороны виртуальной реальности, достоверно воссозданных с помощью цифровых эффектов динозавров, видеоигр и т.п. Мы должны по-новому определить наши отношения с миром. Выработать новый подход.

Я был на документальном фестивале в Роттердаме пару лет назад. Там как раз обсуждались cinema verite. Одна режиссерша заявила, что идеальный документальный фильм — это как муха на стене, когда камера устанавливается в помещении, герой ее не замечает. Я забрал у нее микрофон и сказал, что мы должны быть не как муха на стене, а как шершни, которые всех жалят. Все восстали против меня, стали ругаться. Я снова выхватил микрофон и закричал: «С новым годом, лузеры!».

Реклама — это катастрофа

В прежние века это тоже было. Были вывески цирюльников или харчевен. Но разница существенная — тут я говорю об американском телевидении — каждые 9 минут история прерывается, и идет 3 минуты рекламы. Зрители теряют связь событий. Теряется ощущение целостности и связности повествования.

В Штатах или Германии 10-летний ребенок не может рассказать связную историю. Между тем, одно из величайших достижений человечества — это как раз умение рассказывать истории. Именно потому, что я не хочу участвовать в разрушении рассказа, я не участвую в создании рекламы. Я не могу изменить систему, мое участие в капитализме ограничено, у меня толком нет собственности, я почти не участвую в мире потребления.

Мне предлагали снимать рекламу, я мог бы очень много заработать, но это вопрос принципа. Я не готов на коллаборационизм. Но иногда реклама бывает неплохой. Хотя она сжимает всю историю до 15 секунд.

Аборигены и мы



Когда встает вопрос о том, чему бы мы могли научиться у аборигенов, я прошу вас не скатываться в этот ньюэйдж-идиотизм. Ничему такому у аборигенов мы научиться не сможем — это глупости. Но есть несколько важных моментов в моем общении со всеми этими доисторическими цивилизациями. Сегодня на планете Земля существует 5-6 тыс языков. Через 15 лет 80% языков бесследно исчезнет.

Я видел в Австралии человека, который был последним носителем своего языка. Это было 20 лет назад, он сейчас наверняка уже умер. С ним умерла вся его культура и его язык. Представьте, что внезапно исчез испанский. Или русский. Вся культура. Исчезнет Пастернак и Мандельштам, Толстой вместе с ними.

У меня долгосрочный проект — я бы хотел снимать последних носителей языков. В вашей стране, на северном побережье, у вас есть крошечные племена, где осталось 10-15 носителей языков. Они достойны внимания и заботы. По этой причине я нахожусь в оппозиции к зеленым. Зеленые всегда спасают только растения или китов. Но никто из них не говорит вымирающих языках или культурах. Спустя 50 лет наша планета обеднеет, потому что 80% культур и языков уже не будет.

Интервью


Чему вы учите своих студентов, кроме техники вскрывания замков?

Образу жизни. Принципиально иному образу жизни режиссера. Если ты уходишь в монахи, твой образ жизни резко меняется. Если ты начинаешь снимать кино, жизнь больше никогда не будет прежней: если этого не понимать, ты скоро столкнешься с массой проблем.

Что режиссер должен любить, чего избегать и чего бояться?

Сложно объяснить, как именно я доношу до них эту информацию, но не так прямо и каждый раз по-разному. Зависит от того, кто мой слушатель (был бразилец, студент из Южной Кореи, туарег), в какой стране проходит семинар. Так что это все зависит от стартовой точки, на которой находится режиссер, от его комплексов и того, как он понимает кинематограф. Так что у меня нет обучающей программы, расписаний и чего-нибудь вроде целибата — ничего такого.

Вам есть что-то добавить к книге Пола Кронина?

Например, 15 фильмов, которые я снял после того, как книга вышла. Надо добавить еще 200 страниц.

Порекомендуйте 5 книг, обязательных к прочтению.

(«Старшая Эдда»,Берналь Диас дель Кастильо «Правдивая история завоевания Новой Испании»,Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»,Эрнест Хемингуэй «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера»,Вергилий «Георгики»)

У меня есть обязательный список литературы в киношколе, и я могу порекомендовать еще 500, 5000 книг. Чтение обязательно, чтение Хэмингуэя или еще сотен книг не сделает тебя режиссером. Я настаиваю на том, чтобы мои студенты читали-читали-читали не переставая. И путешествовали пешком.

Они, кстати, путешествуют?

Один дошел от Мадрида до Киева. Он спросил, куда мне отправиться. Я ляпнул, почему бы не от Мадрида до Киева. Он и пошел. И это было полезнее, чем три года в киношколе.

А какая у этого мира самая большая проблема?

Спросите у папы римского, я не знаю. В газетах написано.

Какой документальный фильм надо обязательно посмотреть?

Это французский фильм середины 50-х. Он был снят в Африке, в Гане, незадолго до объявления ее независимости от Великобритании. Очень красивый, мощный фильм. Всем, кто хочет идти в документальное кино, придется, конечно, самому искать, что снимать. И я не так много смотрю кино — 2-3 фильма в год. Вообще почти не смотрю. источник

САЙТ СОБСТВЕННОЙ КИНОШКОЛЫ ВЕРНЕРА ХЕРЦОГА
The Rogue Film School

Полковник Лоуренс




Глава I.

«Крестоносец»

Лоуренс родился 15 августа 1888 г. в Северном Уэльсе. Отец его располагал средствами, не превышающими по размеру доходов ремесленника, увеличить же их трудом мешала ему кастовая гордость землевладельца.

Первые восемь лет жизни Лоуренса прошли в скитаниях по Шотландии и Британии. Странствования семьи случайно привели ее в Оксфорд. Здесь Лоуренс поступил в школу со знанием французского языка, которое он приобрел, еще будучи ребенком, и с большим запасом сведений, почерпнутых из книг. У него были хорошие способности, и уже в возрасте шести лет он читал газеты и книги.

«Школа, — говорил он впоследствии, — была бесполезным и отнимавшим много времени занятием, которое я ненавидел от всей души». Школьные уроки были пустяком в сравнение с чтением на трех языках, которыми он уже овладел, и археологией, которая в то время была его детской страстью. Он выискивал обломки римской и средневековой посуды и один совершал далекие поездки на велосипеде, чтобы собрать остатки старинной церковной утвари или же сфотографировать замки. Изучение им средневекового искусства было связано с изучением оружия и привело к новой страсти — изучению военного искусства.

Еще будучи школьником, Лоуренс проводил каникулы в поездках по Франции, где усердно посещал соборы и замки, путешествуя налегке и почти без денег. На протяжении ряда лет он осмотрел во Франции, Англии и Уэльсе все замки XII столетия. Изучение военной архитектуры пробудило в нем интерес к изучению осадных операций, а затем и военных походов, частью которых эти операции являлись.

Воображение Лоуренса захватила тема Крестовых походов, но его симпатии были на стороне противников крестоносцев. Самая идея крестовых походов, или, вернее., идея, лежавшая в их основе, произвела на Лоуренса сильное впечатление, породив мечту о крестовом походе, во главе которого он представлял самого себя. Естественно, что ему мечталось о крестовом походе в его новой форме, т. е. для освобождения нации от рабства. При этом нацией, нуждавшейся в освобождении и взывавшей о помощи, ему казались арабы, к которым он проявлял большой интерес.

Таким образом уже очень рано у Лоуренса появилось предчувствие своей миссии, хотя и в смутной форме. Это усилило его интерес к военной стороне истории и археологии. Он начал изучать историю войн и в особенности войн, которые порождались восстаниями. Он углубился в изучение этого вопроса, читая все, что только мог достать.
Когда ему было около 20 лет, Лоуренс в силу личных обстоятельств внезапно решил приобрести военный опыт и некоторое время служил в войсках. Это дало ему возможность заметить впоследствии разницу между довоенной и послевоенной армиями, особенно в отношении пьянства, грубого поведения и обращения. Однако стеснения военной службы являлись для него обременительными и усилили его замкнутость.

В школе он попытался добиться права на получение стипендии по математике, но последующее пресыщение этим предметом заставило его незадолго до того, как ему исполнилось 20 «лет, переключиться на изучение истории. Через шесть месяцев он держал экзамен на право получения стипендии по историческим наукам, но «срезался». В следующий раз он все же получил стипендию в Оксфорде. В колледже он прожил один учебный год, все же остальное время своей десятилетней учебы жил дома.

В своих занятиях Лоуренс проявил полную самостоятельность. Он решил сдать зачет по историческому факультету, но как на рекомендуемые пособия, так и на необходимость аккуратного посещения установленных занятий мало обращал внимания. Чтение непрерывно расширяло его кругозор и пробудило в нем интерес к ряду не имевших отношения к его курсу вопросов, начиная от средневековой поэзии и кончая современной стратегией. Иногда он забирал из Оксфордской библиотеки сразу по шесть книг, записывая их и на себя и на своего отца.

Однако подобный метод изучения не совпадал с требованиями университетского курса. Но Лоуренсу повезло в том отношении, что он выбрал Оксфорд, а не более современный университет. Ввиду его пренебрежения к изучению обычного курса, Лоуренсу было предложено защитить диссертацию по какому-либо специальному вопросу. Он выбрал «Влияние крестовых походов на средневековую военную архитектуру Европы».

По этой теме Лоуренс уже имел богатый запас знаний, приобретенный им во время посещений замков Франции и Англии. Теперь, прежде чем представить свою дипломную работу, он решил использовать каникулы для осмотра замков крестоносцев в Сирии, а также для исследования остатков древнего племени хиттитов, культуру которых он изучал вместе с д-ром Хоггартом. Лоуренс был знаком с Хоггартом еще до того, как задумал совершить свое путешествие в Сирию. «Я{1} обратил на себя его внимание тем, что организовал залы средневековой утвари в Ашмолин». Когда Лоуренс вынашивал идею использования своих каникул в Сирии, Хоггарт предостерегал его, указывая, что лето является плохим временем для подобного путешествия и что потребуются значительные расходы на носильщиков и на лагерное оборудование. Лоуренс на это возразил, что он собирается идти пешком и один, а это обеспечит ему гостеприимство в тех деревнях, через которые он будет проходить. «Возможно также, — допускал он в дальнейшем, — что это приведет к моему немедленному аресту недоверчивыми турецкими властями, но лорд Керзон выхлопотал для меня у турецкого правительства открытое письмо к своим губернаторам в Сирии с просьбой оказывать мне всяческое содействие. Это, несомненно, будет довольно пикантным паспортом для бродяги, странствующего по Сирии».

Но даже и при таких условиях это путешествие было рискованным. Тем не менее оно закончилось успешно. Лоуренс прошел пешком по той стране, по которой 10 лет спустя пронеслась кавалерия Алленби, а он сам находился у нее на фланге. После посещения и фотографирования в деталях более 50 развалин замков Сирии он направился в Литнаб, где собрал коллекцию печатей хиттитов, а затем свернул на восток через долину Евфрата.

долина Евфрата

Глава II.

Восстание арабов.

Июнь 1916 г.



Когда в августе 1914 г. началась война, Лоуренс находился в Оксфорде, работая над частью материалов, собранных им во время экспедиции в Синай. Не будучи потревожен общим расстройством жизни в Англии, вызванным войной, Лоуренс продолжал заниматься, как и большинство молодых людей, выжидая, когда им представится случай принять участие в войне. Однако он вынужден был вскоре прекратить работу над своей книгой. Турция весьма болезненно относилась к разведке в Синае, которая, как она чувствовала, производилась в военных целях. Китчинер (единственный инициатор ее осуществления) настаивал, чтобы палестинский исследовательский фонд опубликовал данные наших археологических изысканий «белыми, как снег», и Лоуренс получил инструкции сделать это немедленно.

Выполнение этой задачи не заняло много времени, после чего Лоуренс принялся за подыскание себе такого места на военной службе, где его специальные знания могли бы найти широкое применение. Говорят, что он пытался поступить добровольцем в армию, но его ходатайство было отклонено из-за несоответствия физических данных: дело в том, что вследствие наплыва добровольцев норма роста была увеличена и превышала рост Лоуренса. В августе 1914 г. Наполеон, вероятно, также был бы забракован британской армией.

То, что произошло в дальнейшем, лучше всего видно из слов самого Лоуренса: «Когда книга была окончена, я написал письмо Ньюкомбу, в котором просил его совета в отношении получения работы на военной службе. Получить ее было трудно. Ньюкомб сказал об этом разведывательному управлению, и я был включен в списки кандидатов. Я обратился к Хоггарту, имевшему большой вес в королевском географическом обществе, с просьбой посодействовать мне». Хоггарт подтвердил, что географический отдел генерального штаба был самым подходящим местом, и, по-видимому, переговорил о Лоуренсе окольным путем. Как бы то ни было, но Лоуренс получил от Хоггарта предложение зайти в военное министерство к полковнику Хэдли.

Кут Хэдли уверял впоследствии, что он не помнит, чтобы кто-либо говорил с ним предварительно о Лоуренсе, и был очень удивлен, когда в один прекрасный день в сентябре курьер военного министерства ввел к нему в кабинет молодого человека, которому на вид было около 18 лет, без шляпы, в сером спортивном костюме. Однако фамилия его рассеяла всякие сомнения, так как Хэдли хорошо знал о его работе в Синае и слышал о нем интересные подробности от Ньюкомба. Хэдли охотно принял Лоуренса к себе на работу. Появился Лоуренс в удачный момент, когда офицеры географического отдела с наступлением военных действий были отправлены на фронт. Единственный оставшийся капитан Наджент в течение недели должен был выехать во Францию. «Наджент поспешно проинструктировал меня о моих обязанностях, и вскоре Хэдли и я остались в отделе одни». Среди других важных работ, оставшихся незаконченными, были карты Синайского полуострова, которые нужно было присоединить к картам Палестины, проверенным и опубликованным палестинским исследовательским фондом вместе с картами Синайского полуострова, подготовленными географическим отделом.

Лоуренс начал работу, будучи штатским, и переход к ношению военной формы был ускорен тем впечатлением, которое его внешний вид произвел на Генри Роулинсона, только что назначенного командующим новыми экспедиционными силами, намеченными для отправки в помощь бельгийской армии. Лоуренс пришел показать Роулинсону вновь отпечатанные карты Бельгии. «Увидев меня, — рассказывает Лоуренс, -- он чуть не упал в обморок и воскликнул: «Я хочу разговаривать с офицером!» Тогда Хэдли сказал Лоуренсу: «Нам придется зачислить вас в кадры». И это было сделано без формальности медицинского осмотра, что, конечно, являлось излишним после тех практических испытаний на выносливость, которые Лоуренс с таким успехом прошел в Сирии и Синае. Лоуренс отправился в военный магазин и приобрел себе форму младшего лейтенанта, не ожидая проведения своего назначения приказом.

Хэдли вскоре убедился, что его новый помощник являлся более квалифицированным работником, чем он ожидал. Рассказывают, что когда несколько недель спустя спросили Хэдли, как обстоит дело с его новым работником, Хэдли не без юмора ответил: «Теперь он руководит вместо меня всем моим отделом». С пониманием общественного дела, которое не часто встречается в ведомственном аппарате, Хэдли заявил начальнику оперативноразведывательного управления, что у него в отделе имеется «идеальный офицер» для разведывательной работы в Египте. Зная, что он вскоре лишится помощи Лоуренса, Хэдли добивался скорейшего окончания карт Синая. Однако Лоуренс не нуждался в том, чтобы его подгоняли. Если бы его не удерживали, он работал бы всю ночь, так как почти не считался со временем.

После того как Турция вступила в войну, было решено усилить разведывательную службу в Каире. Ньюкомб был отозван из Франции и направлен в Египет в качестве помощника Клейтону. Среди офицеров, которые должны были отправиться вместе с ним, были Ллойд-Джордж, Обри Херберт, Леонард Вулли и Лоуренс, ставшие известными в Египте под названием «пяти мушкетеров». Ньюкомб и Лоуренс выехали из Лондона ранее других, 9 декабря, и поехали по железной дороге до Марселя, где сели на французский пароход, посмеиваясь над остальными, которым пришлось ехать без всяких удобств на военном транспорте.

В Каире главным источником информации о турецкой армии был другой штатский, также пока не зачисленный на военную службу, — Грейвс, работавший перед войной в Константинополе в качестве корреспондента газеты «Таймс». Предвидя неизбежность конфликта, он сделался военным экспертом, наблюдая за реорганизацией турецкой армии, начавшейся после Балканской войны, и изучая методы и людей с такой тщательностью, с какой официальному разведчику английской армии это, конечно, не представилось бы возможным.

Отправившись после вступления Турции в войну в Каир, Грейвс встретил в Клейтоне человека, который был готов воспользоваться его исключительным знанием армии противника. Последнее было тем более ценным, что оно заключалось в знании не только личного состава, но и характера неприятельских командиров, их достоинств и недостатков. Благодаря этому Клейтон оказался в состоянии получать весьма полезные характеристики командного состава турецкой армии, которые иногда представлялись в следующем виде: «Довольно молодой льстивый турок... совершенно ненадежный и неразборчивый в средствах. Говорят, нажил себе состояние на содержателях публичных домов, хотя его друзья и утверждают, что он делал это в целях увеличения денежных средств партии. Посещал дипломатические круги, в особенности французские. Имеет репутацию человека, ведущего широкий образ жизни».

Знание низших слоев Турции, которым обладал Лоуренс, а также тайных обществ арабов делало его весьма подходящим дополнением к Грейвсу. Поэтому способности Лоуренса были использованы не только для подготовки карт, но и для помощи Грейвсу в составлении неприятельскою «боевого расположения» — документа о расположении турецких дивизий и различных частей, выявлявшемся из донесений агентов разведки и опроса пленных. В этой работе Лоуренсу помогли прошлый опыт, приобретенный в силу привычки собирать необычайные сведения, и его исключительная способность выяснять и устанавливать то значение деталей, которое другие обычно упускали. Если бы КонанДойль родился на одно поколение позже, он нашел бы в Лоуренсе готовый тип для своего Шерлока Холмса.

Это чутье Лоуренса привело к дальнейшему расширению круга его обязанностей, а именно — к опросу пленных. Он часто поражал их и ошарашивал своими умозаключениями, выводимыми на основании одежды, поведения и разговора. Друзьям успех Лоуренса в получении от пленных нужных показаний казался чем-то таинственным. Он сам объяснял это так: «Я всегда знал их районы и расспрашивал о проживавших там моих приятелях. После этого они мне говорили все». Поглядев на пленного и услышав первые произнесённые им несколько слов, Лоуренс мог определить местность, откуда он происходит, с точностью до 30 км, а затем восклицал: «А, так ты из Алеппо! Как поживает...?»

В Египте разносторонность Лоуренса делала его человеком на все руки. Совместно с Грейвсом он выпустил ряд новых изданий «Справочника турецкой армии», сам наблюдая за их печатанием. Ему поручали собирание сведений о повстанческом движении в Египте, причем готовность заговорщиков предавать друг друга сообщая нередко некоторый юмор этому мрачному занятию. Его направляли с заданиями в Западную пустыню. Посылали в Грецию для установления контакта с находившимися там секретными агентами. Эта поездка имела в его глазах тем большую ценность, что позволяла ему усладить свой взор очертаниями и красками холмов Греции, подлинного произведения искусства. Для него это было чем-то вроде очистительного ливня между одной помойной ямой и другой.

Весной 1916 г. ему пришлось совершить длительное путешествие по более важному делу — «взятию» Эрзерума русской кавказской армией после исключительно вялой защиты его турками.

Немедленный эффект успеха на Кавказе привел к тому. что заставил британское военное министерство попытаться повторить его в иных условиях. Лоуренс был отправлен с секретным заданием в Месопотамию. Официально он поехал туда от разведывательного отдела в Каире для улучшения подготовки к печати карт для экспедиционного корпуса в Месопотамии и, в частности, для консультирования изготовления карт воздушной съемки — новой области знания, в которой он сделался экспертом в то время, когда для командования в Индии воздушная съемка была еще загадкой. Хотя большая часть его друзей и считала. что ему поручено только это задание, в действительности Лоуренс получил непосредственно от военного министерства секретное предписание сопровождать члена парламента капитана Обри Херберта в его миссии к Халилпаше, командовавшему турецкой армией, осаждавшей в то время отряд Тауншенда в Куте.

Цель посылки миссии заключалась в том, чтобы начать переговоры с Халил-пашей в надежде, что он может согласиться отпустить гарнизон взамен щедрого выкупа. Лоуренс имел в виду также и третью цель, а именно — установить возможность поднять восстание среди арабских племен вдоль турецкой линии железнодорожного сообщения, чтобы осаждающие Кут оказались отрезанными от подвоза продовольствия и подкреплений.

Однако по прибытии в Басру он нашел обстановку неблагоприятной как для выполнения официального задания, так и для достижения своей частной цели. Идея подкупа турок была в последнюю минуту предложена Тауншендом и принята главнокомандующим английскими силами в Месопотамии Лейком. Однако посылка этой миссии была не по нутру многим английским генералам. Хотя они и потерпели неудачу в своих усилиях выручить страдавший от голода отряд Тауншенда, все же поражения в открытом бою не могли заставить их пойти на то, что казалось им достижением цели обманным путем. Вследствие этого они весьма неблагожелательно смотрели на миссию, которая оскорбляла их понятие о воинской чести. Исходя из практических соображений, а именно, что подобная попытка более пагубным образом отразится па их престиже, чем военное поражение, главный руководитель политического отдела Перси Кокс отказался связать себя в какой бы то ни было степени с этими переговорами. Следует добавить, что и сам Лоуренс был противником их, считая что Халилпаша был слишком уверен в получении денег от Турции, а также и в определенном военном успехе, чтобы согласиться пойти на подкуп.

Результат оправдал эти ожидания. Гарнизон Кута находился при последнем издыхании, когда была произведена попытка вступить в переговоры, к тому же турки «заломили» миллион фунтов стерлингов, чтобы отпустить гарнизон на честное слово. Напрасно кабинет в Англии удвоил назначенную им первоначальную цену выкупа и тем самым дал повод всему внешнему миру еще раз назвать себя «нацией лавочников». Цензура помогла скрыть это от нашего собственного народа, но турки позаботились о том, чтобы передать об этом по радио другим странам. Сами переговоры являлись унизительным делом для посланных. Под белым флагом Херберт в сопровождении полковника Бича и Лоуренса перешел нейтральную полосу. Прежде чем доставить их в штаб-квартиру Халила, им завязали глаза. Все чего им удалось от него добиться, — это освобождения небольшого числа больных и раненых в обмен на здоровых пленных турок.

Халил не хотел принимать пленных арабов, заявив, что большинство из них не лучше, чем дезертиры; если бы они вернулись к нему, то он предал бы их военному суду и расстрелял бы. Когда английские офицеры попросили его не наказывать проживавших в Куте арабов, которым невольно пришлось принять участие в военных действиях, Халилу показалось забавным, что они заботятся о такой «падали», однако он заверил их, что не собирается быть мстительным. Для начала он повесил только 9 арабов, что, учитывая его прошлые подвиги, пожалуй, следовало рассматривать как доказательство «милосердия».

План самого Лоуренса также оказался непригодным. Время для спасения Кута проходило, а большинство английских офицеров слишком презрительно относилось к месопотамским арабам, чтобы видеть в них возможных союзников, а тем более ценой поощрения их претензий.

При поездке в Басре для обратного путешествия в Египет Лоуренс узнал, что его единственным спутником является генерал Уэбб-Гилльман, командированный военным министерством с заданием произвести обследование. Вначале Уэбб-Гилльман держался очень замкнуто, однако, после того как Лоуренс предложил генералу соответственно разделять верхнюю палубу для прогулок, чувство юмора у генерала одержало верх над его сдержанностью, и они подружились. Услышав, что Лоуренс составил доклад о положении дел в английских воинских частях в Месопотамии, он потребовал предъявить его ему и, прежде чем начать писать свои выводы, полностью обсудил совместно с Лоуренсом каждую страницу доклада.

В докладе Лоуренс изложил все свои наблюдения, которые, как он полагал, представляли интерес для штаба командования. Он выполнил свое задание с прямотой, вызвавшей резкое негодование своего начальства. Полковник Стерлинг говорил, что Лоуренс критиковал качество типографского шрифта, способы приставания барж к стенке, непригодность кранов, стоявших у складов, недостатки системы маневрирования вагонов и посадки воинских частей для отправки по железной дороге, отсутствие соответствующих складов медикаментов, слепоту санитарного управления, отсутствие у последнего представления о действительных нуждах и, о ужас... критиковал высшее командование и ведение им военных операций вообще...

Мюррей, который знал о поездке Лоуренса в Месопотамию, потребовал показать ему написанный доклад. «В тот вечер в генеральном штабе царило смятение, — рассказывает один из офицеров, — так как мы били убеждены, что если Мюррей прочтет доклад, то его постигнет удар и мы лишимся нашего командующего. Поэтому в срочном порядке мы засели за переделку доклада, выкидывая из него самые рискованные места, и работали до тех пор, пока не привели его в такой вид, в каком он мог быть представлен начальству». Однако следует признаться, что в большей части своей критики Лоуренс был абсолютно прав, особенно в отношении вопросов санитарной службы, что было подтверждено в дальнейшем той безобразной путаницей, которая получилась, как только стали прибывать первые партии раненых.

Всесокрушающая критика Лоуренса встретила суровый отпор. Самый факт существования младшего лейтенанта военного времени, занимавшегося критикой действий начальства и осуждавшего генералов, был возмутителен. Преподносившаяся им пилюля не была подслащена хотя бы поверхностным налетом корректности. Лоуренс часто обрезал старших и открыто поправлял их промахи. Он оскорблял их даже своим внешним видом, цветом своего воротничка, своим галстуком и своей привычкой ходить без ремня.

Для тех, кто был воспитан в условиях военной среды и считал, что непогрешимость является привилегией начальства, самоуверенность, с которой Лоуренс обычно высказывал свои суждения по любому знакомому ему вопросу, являлась постоянным источником возмущения. Поскольку же круг знакомых ему вопросов был исключительно широк, он еще более увеличивал пропасть между им самим и его официальными начальниками.

В конце 1915 г. Ньюкомб уехал обратно во Францию, и Лоуренс попал в разбухший штат Мюррея, где его начальником оказался Хольдич — человек, который терпеть не мог «наглости» Лоуренса и превосходства его знаний. Когда они вместе служили в штабе Максвелла, они были в хороших отношениях, но, как это слишком часто бывает в жизни, Хольдич с переменой начальства переменился и сам, уловив, по-видимому, дух своего нового начальства. Но причины его расхождения с Лоуренсом и другими своими подчиненными были не только причинами личного порядка. Оценка Лоуренсом неприятельских сил была сделана с точностью до одной сотни; Хольдич забраковал ее и дал свою собственную, которая, по мнению штаба, давала приближение порядка десяти тысяч. Сам Лоуренс заметил, что Хольдич прекрасно разбирался в оперативных вопросах, но ничего не смыслил в разведке. История военных действий в Палестине с 1915 по 1917 г. полна подтверждений второй части этой оценки.

Чрезмерный энтузиазм Лоуренса по отношению к восстанию арабов являлся еще одним оскорблением в глазах некоторых представителей генерального штаба, чье принципиальное предубеждение против восстания усиливалось их личной неприязнью к Мак-Магону и Клейтону. Лоуренс казался им чем-то вроде предателя генерального штаба. В свою очередь и Лоуренс начал отплачивать им за их

нерасположение к нему усилением своей критики. Он перешел из штаба в «Арабское бюро», где для него нашелся уголок благодаря Клейтону. К тому же восстание арабов должно было открыть перед Лоуренсом лучшие возможности. В октябре, пока его перевод оформлялся частным порядком через Лондон, он взял десятидневный отпуск и использовал его для своей первой поездки в Геджас.

Наилучшей иллюстрацией исторических курьезов могут послужить дипломатические отношения, существовавшие между Англией и Турцией на протяжении всего XIX столетия. Англия, заинтересованная в неприкосновенности Турции, в особенности от посягательств на нее со стороны России, помогала ей оружием. По временам же Турция поносилась и наказывалась за свои промахи морального порядка. Однако в начале XX столетия эти отеческие взаимоотношения были нарушены вторжением нового «поклонника», который предложил Турции опереться на его сильную руку, обещая избавить ее от христианских нравоучений. Турция поддалась на эти обещания. Когда же новый друг (Германия) в начале мировой войны — в августе 1914 г. — вступил в драку со старым опекуном, боязнь России и вера в могущество Германии заставили Турцию в конце октября выступить с оружием в руках против Англии.
Для Германии и Австрии это оказалось большим плюсом. Черное море, через которое Россия могла снабжаться боевыми припасами, оказалось запертым. Это же обстоятельство позволило им прикрыть выход на Балканах и обещало отвлечение части английских и русских сил. С другой стороны, сама Турция была чрезвычайно уязвима, так как, образно выражаясь, ее голова и шея, расположенные на краю Европы, находились в опасности быть отрезанными, а ее распростертое в Азии тело было предрасположено к параличу.

Дарданеллы охраняли подступы к Константинополю, но их укрепления были устарелыми и недостаточными, в то время как два единственных военных завода Турции находились на берегу моря и легко могли быть уничтожены противником. Что касается самой Турецкой империи, то ее слабость заключалась, во-первых, в растянутой и легко подверженной захвату сети железнодорожных сообщений, во-вторых, в мятежном настроении входивших в ее состав национальностей, и в особенности арабов. Железнодорожная сеть Турции образовывала громадную букву «Т», горизонтальная черта которой, простиравшаяся от Константинополя через Алеппо к Багдаду, была еще далеки не доведена до конца, вертикальная же линия, протяжением около 1750 км, тянулось вниз через Сирию к расположенному на восточном берегу Красного моря Геджасу, имея своим конечным пунктом Медину.

Ход борьбы в значительной степени зависел от того, насколько противникам Турции удастся воспользоваться свойственной последней слабостью для уменьшения тех тяжелых последствий, которые были вызваны ее вступлением в войну против них. Результат же в свою очередь в значительной степени определялся влиянием на союзников германской теории прошлого века, известной под названием «доктрины Клаузевица», о том, что все усилия и все силы должны быть по возможности сконцентрированы на главном театре войны против главного врага. Благодаря рабской приверженности этой доктрине, которая с течением времени превратилась в догму, стратеги союзников упустили возможность, предоставлявшуюся им слабостью Турции, дав ей время на преодоление этой слабости и на развитие ее собственных активных действий. Решение избегать отвлечения сил на второстепенные задачи привело союзников с фатальной иронией к более расточительному расходованию сил на третьестепенные задачи оберегания самих себя, в особенности в Египте, против опасности со стороны турок. В первый год войны англичане неоднократно пытались прорваться через Дарданеллы силами, которые всегда запаздывали и к тому же были слишком недостаточны. Когда же в 1915 г. было решено начать отступление, англичане задумали альтернативный план перехвата железнодорожной сети, имевшей вид буквы «Т», возле ее соединения. Однако едва этот проект зародился, как со стороны английского генерального штаба возникли возражения, подкрепленные в дальнейшем наложением Францией политического «вето» на вторжение англичан в Сирию.

В самом начале 1916 г., после эвакуации Галлиполи, английские силы в Египте возросли до численности, превышавшей 250000 человек, большая часть которых была оставлена и Египте из страха за безопасность Суэцкого канала — артерии Британской империи в Индию. Они удерживались там бесцельно вследствие нежелания английского генерального штаба производить новые перемещения. Подобная пассивность способствовала проявлению активности со стороны турок как на восточном, так и на западном фронтах встревоженного Египта.

Необходимость предпринять какие-либо меры для отвлечения турок была учтена верховным комиссаром Египта Мак-Магоном. Длившиеся в течение нескольких месяцев переговоры с шерифом Мекки Хуссейном закончились соглашением, которым предусматривалось, что в подходящий момент арабы Геджаса выступят против турок, Англия же обещала гарантировать, правда, с некоторыми оговорками, независимость земель арабов, являвшихся в то время частью Турецкой империи.

Тем временем, однако, другой представитель министерства иностранных дел, Марк Сайкс, независимо от этого совместно с французами намечал раздел Турции, исходя из другого плана. Это соглашение, известное под названием договора Сайкс — Пико. содержало в себе зародыш будущих неприятностей с арабами.

Турки же тем временем сами ухудшали свое положение отправкой военных сил на юг. Сообщение об этом ускорило восстание арабов, которое и началось в июне 1916 г.

Восстание было организовано самим шерифом Хуссейном. Однако результаты этого восстания были менее заметны, чем наличие дезорганизации. Замечание Вингейта об отрядах шерифа было вполне правильной оценкой: «Его армия фактически является просто сбродом, напоминающим толпу дервишей». Всего имелось около 50 000 арабов, вооруженных менее чем 10000 винтовок, из которых только часть была современного образца. Не было ни орудий, ни пулеметов. Хуже того, Хуссейном не было проведено никакой подготовки, для того чтобы содержать свои воинские части сытыми и в боеспособном состоянии. Сыну Хуссейна Фейсалу удалось ускользнуть из Дамаска как раз перед восстанием, но во всяком случае ни ему, ни его братьям, по-видимому, не пришлось посоветоваться с отцом относительно деталей плана восстания. Они попросту получили приказание начать восстание. Будучи осмотрительным и хитрым, шериф наряду с этим был тщеславным и своенравным «самодержцем обеденного стола», ревниво относившимся к своим прерогативам.

Но турки обещали дать, по-видимому, сильный отпор. Турецкий гарнизон Геджаса в основном состоял из одной дивизии, три полка которой были расположены в Мекке, Джидде и Медине Кроме того, батальоны 21-й дивизии занимали Лит и Конфуду, расположенные на побережье к югу от Джидды. Общая численность сил, находившихся в Геджасе, по-видимому, превышала 15 000 человек. На стороне турок было не только преимущество укрепленных позиций, но и традиционная их способность к обороне. Старшие сыновья шерифа Али и Фейсал 5 июня, повинуясь приказаниям, подняли в окрестностях Медины знамя восстания. На их призыв откликнулось около 30 000 человек. На следующий день Али двинулся к северу через горы, для того чтобы перерезать железнодорожный путь около пункта Медайн-Салих, находившегося на расстоянии 225 км от Медины, в то время как Фейсал попытался взять город штурмом. Те из арабов, которым удалось проникнуть в город, вскоре были отогнаны, так как они не смогли справиться в рукопашном бою с турками. На более же далеком расстоянии арабы попали под огонь турецкой артиллерии. Фейсал, который знал относительную безвредность подобного артиллерийского огня, тщетно ездил по равнине, пытаясь успокоить своих соплеменников. Племена аджейл и атейба сошли с коней на землю и лежали без движения, арабы же племени бени-али вовсе опрокинули расчеты, обратившись в бегство. В течение следующего месяца Фейсалу пришлось довольствоваться установлением довольно-таки слабой блокады, но даже и она в дальнейшем была прорвана. По-видимому, было не совсем удачно начинать восстание в том месте, куда пророк Мухаммед первоначально пришел в качестве беглеца и где в конце концов упокоился в гробнице.

В других местах восстание сопровождалось рядом блестящих успехов. Из Мекки основная часть гарнизона была выведена в летние лагери в Тайф, находившийся на расстоянии 120 км к юго-востоку. Оставшийся отряд насчитывал лишь 1000 человек, часть которых была расквартирована в казармах, в пределах города, а другая занимала форты на близ лежащих высотах.

Кроме того, командир турецкого отряда был захвачен врасплох. Начавшаяся 9 июня атака постепенно развивалась, а турецкий командующий вместо решительных действий только позвонил по телефону шерифу: «Бедуины восстали против правительства, найдите выход». Оценив весь юмор положения, шериф Хуссейн ответил со скрытой иронией: «Конечно, найду», и тотчас же отдал приказ об общем наступлении. В течение трех дней турки оказывали упорное сопротивление, но 12 июня арабам удалось поджечь казармы и «выкурить» их обитателей. За этим последовали дальнейшие успехи, и к следующему вечеру все оборонительные линии, за исключением двух небольших фортов, находящихся за пределами города, были захвачены, а охранявшие их воинские части взяты в плен. Оставшиеся форты отражали все атаки, и прошел месяц, прежде чем они сдались. Однако своим сопротивлением они лишь способствовали успеху шерифа, так как допустили большую глупость, произведя артиллерийский обстрел мечети. Их снаряды пролетели на расстоянии лишь нескольких футов от величайшей святыни мусульман — «черного камня» и подожгли Киова, Убийство нескольких фанатиков было дешевой ценой за тот лозунг, который Хуссейн смог теперь объявить, а именно — об освобождении мусульманского мира; этот лозунг был подхвачен Лоуренсом и использован в английских интересах.

Тем временем в полном неведении и происходивших драматических событиях работники «Арабского бюро» перебрались через Красное море для встречи с представителем шерифа. Предполагая обсудить план будущего восстания, они застали его в разгаре. 6 июня при высадке на побережье около Джидды они, к великому удивлению, были встречены не Абдуллой, а младшим сыном шерифа Зеидом, который объяснил им, что его старшие братья заняты более важными делами. Поскольку английские офицеры могли оценить положение, у них создалось впечатление, что шериф будет в состоянии выдержать продолжительную борьбу. Хоггарт, возглавлявший эту делегацию, вернулся обратно в Египет с настоятельной просьбой шерифа прислать, по крайней мере, еще 10000 винтовок, а сверх того некоторое количество горных орудий с мусульманской прислугой. Последнее было вызвано постоянным протестом со стороны арабов против приближения «неверных» к священным городам, хотя бы и для защиты: одно время это значительно затрудняло оказание активной помощи арабам.

Генерал-губернатор Судана Вингейт учел обстановку и сразу же принял решение. Он понял, что при использовании египетских войск для помощи арабам имеется известный риск, но он был человеком, который умел смотреть вперед и принимать решение, а объединение арабов уже давно было его заветным желанием. Он видел, что политико-стратегические последствия перевешивали политико-тактический риск. В результате в Порт-Саиде на три парохода были погружены под командой египетского офицера две горные батареи с офицерами-мусульманами и одна рота с четырьмя пулеметами, затем 3 000 винтовок и большой запас продовольствия и боевых припасов. Отряд вышел из Порт-Саида 27 июня и на следующий день прибыл в Джидду.

Этот порт был только что захвачен англичанами. Первоначально он был атакован шейхом племени харб в тот самый день, когда Хуссейн напал на Мекку. Однако здесь, так же как и в Медине, арабы не смогли выдержать артиллерийского и пулеметного огня. Тем не менее, отрезав город от воды, они сделали положение гарнизона безвыходным. Два дня спустя крейсеры «Фокс» и «Хардиндж» (последний входил в состав английских морских сил Индии) обстреляли турецкие позиции, находившиеся к северу от города. Так же как и в Галлиполи, морская артиллерия ничего не смогла сделать с окопавшимися турками; точно установить местонахождение их было невозможно. Вечером 15 июня на подмогу пришел английский авианосец, и его три гидросамолета произвели воздушную бомбардировку порта. Взвился белый флаг, и гарнизон численностью в 1 400 штыков сдался арабам.

За этим важным успехом вскоре последовали другие, придавшие курьезный оттенок германскому радиокоммюнике от 27 июня, гласившему, что «мы можем категорически опровергнуть какие бы то ни было слухи о восстании в Геджасе». Рабуг, находившийся на расстоянии 175 км к северу от Джидды, держался слабо и легко был захвачен. 27 июля сдался Янбо. Из портов, расположенных на побережье Геджаса, в руках турок оставался только Ведж, находившийся на самом севере. Внутри Геджаса все еще оставалась незахваченной расположенная на холме станция Тайф, Она была окружена отрядом примерно в 5 000 арабов под предводительством Абдуллы, но последний избегал таких безрассудных поступков, как взятие приступом. Имея хорошо укрывшийся гарнизон в 3 000 турок с десятью полевыми орудиями Круппа, Тайф был крепким орехом, и Абдулла терпеливо ожидал прибытия помощи. Подкрепление состояло из четырех пушек египетской горной батареи и захваченной у турок гаубицы. Начав обстрел 16 июля, эта артиллерия, постепенно продвинувшись к Тайфу, быстро подавила огонь полевых орудий турок. С торжеством наблюдая за происходивший, арабы больше восхищались гулом орудий, чем попаданием снарядов, и предпочитали оставаться в роли зрителей, чем подвергать себя риску перехода в наступление. Их вождь Абдулла, излишне полный для своих 35 лет, был слишком хитер, чтобы пойти на дерзкое предприятие, в особенности учитывая, что на его стороне — только время, а все остальное — против него. Его осторожность была оправданна, когда, наконец, 22 сентября, после того как губернатор Тайфа был напуган попаданием нескольких снарядов в его дом, гарнизон безоговорочно сдался. Благодаря этому поражению число пленных турок шерифа превысило 5 000 человек. Многие из находившихся среди них арабов и сирийцев добровольно согласились поступить на военную службу к арабам и позднее образовали ядро регулярных частей.

Хотя в Тайфе и был успех, но в северном районе положение еще больше ухудшилось. Железнодорожное движение из Дамаска было быстро восстановлено, и поезда ходили в Медину два раза в неделю, совершая проезд в два дня. Командование в Медине перешло теперь к Фахри-паше, который приобрел себе известность как организатор резни а Адене еще в 1909 г. Обладая большим опытом в подобных методах подавления и устрашения, он и в эту войну остался верен себе. 27 июня Фахри произвел внезапную вылазку, заставившую Фейсала отступить, и окружил предместье, которое последний занимал. После успешного штурма его люди разорили и сожгли предместье, перерезав за малым исключением почти всех жителей — мужчин, женщин и детей.

Примененные турками методы ведения войны произвели тем большее впечатление, что они нарушили кодекс, которого придерживались арабы, считавшие, что нужно щадить не только женщин и детей, но и материальное имущество, если оно не может быть захвачено с собой как добыча. Этот относительный иммунитет от той жажды крови, которая имеется у большинства живущих здесь рас, является свидетельством здравого смысла арабов, но в то же время он не указывает на арабов как на «хороший материал» для крестового похода, который требует фанатического энтузиазма.

Это обстоятельство помогает понять те трудности, которые пришлось встретить людям, лелеявшим мечту вдохновить арабов на высшее и бескорыстное усиление для достижения свободы и власти. Сражения иногда выигрывались обманом, а войны — чаще маневренностью, чем медленными операциями. Но все же с военной точки зрения даже арабы представляют ценность для тех, кто знает, как их использовать. Требовался лишь военный гений, который смог бы понять значение слабости и обратить ограниченные способности арабов в их пользу. По странному стечению обстоятельств этот динамический реализм должен был проявиться у человека, для которого арабы были романтическим идеалом.

В середине лета 1916 г. положение было еще весьма тяжелым. Арабы могли бы отомстить за убийство своих соплеменников, но здравый смысл удержал их от того, чтобы броситься под пулеметный огонь. Они отступили. Али также отступил от железной дороги и соединился с Фейсалом. Теперь силы арабов довольствовались охраной проходов, которые вели через холмы к Мекке.

Но даже и здесь арабы недолго оставались в покое. 3 августа турки вновь перешли в наступление и отогнали Али на 35 км к югу от Медины. Скалистые холмы, столь выгодные для снайперов, явились главной преградой наступлению. В этот момент прибытие новой подвижной колонны, несомненно, позволило бы туркам отогнать арабов до самой Мекки. Вместо этого турецкий командующий предпочел подождать, пока свежие подкрепления не придут в Медину и не позволят ему начать полное покорение Геджаса. Шла подготовка к отправке восьми батальонов, а новый шериф готовится к триумфальному въезду в Мекку с турецким священным ковром. Удовлетворение подобной мести казалось слишком обеспеченным, чтобы стоило его отравлять торопливостью. Таким образом турки упустили величайшую возможность подавления восстания в самом зародыше.

Время дало возможность арабам распространить весть о восстании по пескам пустыни. Оно позволило также арабам устранить допущенные ими недочеты в подготовке восстания и укрепить дисциплину. Но все же они плохо использовали передышку. Организованность не является чем-то естественным для араба, а тем более для бедуина; она также не соответствует их семейному укладу. Если арабы и объединились; то сила, являвшаяся результатом этого объединения, оказывалась столь же изменчивой, как пески. Зачастую случалось, что член семьи поочередно служил несколько дней на фронте, пользуясь семейным ружьем, а затем заменялся братом. Женатые уходили с фронта, чтобы навестить своих жен. Иногда весь клан целиком уходил домой. Подобные дезорганизующие действия усиливались неустойчивостью арабов и враждой между племенами. Связанность наличием общего врага зачастую была недостаточна, чтобы преодолеть взаимное нерасположение. Линии разделения были бесчисленны.

Главное достоинство арабов с военной точки зрения заключалось в стратегической подвижности — в их способности передвигаться на большие расстояния без долгих приготовлений и без той поклажи, которая обычно обременяет воинские части. Но эта способность все же имела больше ограничений, чем это кажется обычно. Едва лишь одна десятая первоначальных сил Фейсала была всадниками на верблюдах. То обстоятельство, что большая часть арабов передвигалась пешком, затрудняло снабжение продовольствием в случае их удаления на большое расстояние от поселений. Таким образом вопрос о пище являлся вторым после семьи вопросом, привязывавшим арабов к району своего племени. Это означало, что если военные действия переносились на новую территорию, то стратегия в значительной степени зависела от успеха вербовки новых сил из местных племен.